Запретный плод (Найди меня, Путь к счастью)

Взгляд Пэт остановился на морковного цвета волосах Мэгги.

– Это безобразие надо привести в порядок. Косички придают тебе глуповатый вид. Если хочешь, могу тебя подстричь. Я два года училась у хорошего парикмахера в Вест-Энде. – На ее губах заиграла ехидная улыбочка. – Правда, все равно потом воспользовалась фальшивой бумажкой об окончании курсов. У меня был приятель, который мог подделать что угодно. Но стричь я здорово насобачилась, хотя первые полгода только пол подметала в этом салоне.

– Как ты думаешь, – задумчиво спросила Мэри, – на фабрике знают, кто мы такие?

– Только хозяин, еще один милок мамаши Блэшфорд. Ему постоянно нужна рабсила, а беременные бабы смирные, сидят себе за машинкой и сидят, вкалывают. У него всегда их полно. Мы в этой куче не выделяемся.

– А работа тяжелая?

– Да нет. Тебе покажут, как обращаться с машинкой. Через неделю привыкнешь как миленькая.

Первый день на фабрике тянулся для Мэри бесконечно долго.

Работа начиналась в восемь, но для питомиц сестры Блэшфорд делали поблажку, они являлись на полчаса позже. Мэри указали на место за длинным столом, на котором стояли большие фабричные швейные машины. К счастью, Пэт оказалась рядом. По правую руку от Мэри села инструкторша. Весь первый день Мэри отрабатывала строчку и училась подрубать дешевые занавески. На другом столе искусные закройщицы резали заготовки всевозможных фасонов. Они работали и с шелками, и с парчой, и с бархатом, но Мэри, как ученице, давали в работу только простое полотно.

– Ты не поверишь, сколько дерут за эту красоту, – сказала Пэт, нашивая на атласную гардину бархатную тесьму.

– Фунтов пятьдесят? Пэт зашлась от смеха.

– Больше пяти сотен!

– Сколько?

– Смотри, не упади, держись за стул. В универмаге «Хэрродс» или у какого-нибудь модного дизайнера за эти штучки возьмут никак не меньше. А пара гардин из итальянского шелка обойдется не дешевле тысячи фунтов – это за самые узкие и короткие. А те, что ты сегодня подрубала, идут по пять фунтов за ярд оптом!

Мэри начинала осознавать, насколько же она невежественна, и старалась держаться поближе к Пэт. Тельма не знала и сотой доли того, что было известно Пэт, да и откуда ей, провинциалке, было все знать? Она из своего Вудфорда и не выезжала никуда, пока не оказалась в Брикстоне. А Пэт даже за границей была, летала в Испанию и Италию, в отпуск с любовником, тем самым хозяином клуба, где она работала. Сам он был родом из Алжира и обещал ее туда свозить после того, как будет улажено это маленькое неудобство.

– Он не хотел, чтобы я избавлялась от ребенка, – рассказывала Пэт, когда они, выключив свет, улеглись в свои постели. – У них по религии не полагается. Он хотел его усыновить. – Она хмыкнула. – У всех свои причуды, как говаривал мой дружок-американец. Сержант воздушных сил. – Пэт вздохнула. – Хороший был парень, щедрый. Увы, ему пришлось отправляться восвояси, к жене и детишками. Салим по сравнению с ним скуповат, ну да ладно, бывает хуже. Хотя, конечно, я могла бы себе и кого получше отхватить...

ГЛАВА 7

Ребенок Тельмы родился холодным декабрьским днем. Мальчик. Больше о нем они ничего не узнали. Тельма так его и не увидела. Роды протекали тяжело, потому что у Тельмы был узкий таз. Как только обрезали пуповину, младенца тут же унесли, а она плохо соображала, потому что ее накачали обезболивающими, к тому же она очень ослабела. Через полчаса после того, как малыш появился на свет, его уже унесли из дома. Тельма в это время лежала на хирургическом столе. Пэт и Мэри были на фабрике. Вернувшись вечером, они захотели повидать Тельму, но сестра Блэшфорд не разрешила. Тельма спит, сказала она; ей пришлось много потрудиться, надо восстанавливать силы.

Ужинали они молча. Пэт покинула ее обычная болтливость. На лице появилось мрачное выражение. Мэри не приставала с расспросами. Она чувствовала, что обе они думают об одном и том же: о том, что ждет их впереди.

Утром они снова справились насчет Тельмы. Им ответили, что роды были сложные и она все еще отдыхает. Может быть, вечером к ней пустят, если у нее прибавится силенок.

Когда они наконец смогли увидеть Тельму, она лежала совсем непохожая на себя прежнюю, без всяких признаков живота и прочего, что связано с материнством, опухшая от слез, потерянная. Пэт без улыбки сказала:

– Это, конечно, паскудство, детка, но тебе ничего не остается, как забыть обо всем.

– Я его так и не увидела, – всхлипнула Тельма. – Меня чем-то накачали, я в отключке была, и его унесли. Я слышала, как он кричит. Так беспомощно... А у меня такая слабость была – головы не поднять... Отдайте мне моего ребенка... Если бы я знала, ни за что бы сюда не пришла... Отдайте мне моего маленького...

Сестра Блэшфорд, которая привела их к Тельме, поспешно вывела их прочь.

– Тельме пришлось много потрудиться, – елейным голоском приговорила она. – Немудрено, что она так возбуждена. Через пару дней придет в норму. Так всегда бывает. Можете мне поверить. Уж я-то знаю.

– Вовсе не всегда так бывает, – резко сказала Пэт, поднимаясь по лестнице. – Я знаю одну женщину, которая побывала здесь несколько лет назад. Она меня сюда, собственно, и пристроила. Так вот, она рассказала, что вместе с ней жила одна крошка, которую любящая мамашка толкнула в лапы сестры Блэшфорд, а ей ужасно хотелось оставить ребенка. Ей, конечно, не дали. Так она вернулась домой и сунула голову в газовую духовку. Так что не каждому слову, которое здесь услышишь, надо верить, детка. Добрых семьдесят пять процентов из того, что тут болтают, – вранье. Люди на все готовы, чтобы урвать свой кусок пирога, а мамаша Блэшфорд – больше всех.

Десять дней спустя Тельма, бледная, осунувшаяся, покидала Пемберли-клоуз. Она казалась удивительно маленькой. И резко изменившейся. Ее прежняя кротость и доброжелательность исчезли. Нельзя сказать, чтобы она обозлилась, но как-то почерствела, посуровела.

– Будь осторожна, береги себя, – сказала она, обнимая на прощанье Мэри. А Пэт сказала так: – Тебе-мне нечего сказать, ты и сама все знаешь. – И задрожавшим от слез голосом добавила: – Жаль, что я не знала всего этого раньше.