Запретный рай

— Я уверена в том, что ты спасешься, — убежденно произнесла Моана. — Ни наши боги, ни твоя мана не дадут тебе погибнуть.

Атеа с благодарностью сжал руку девушки. Потом приблизился к краю бездны и заглянул в нее, а после отошел и взял разбег.

Его тело вошло в воду почти под прямым углом. Это был красивый полет — не в пучину смерти, не в бесконечность, а просто в другую жизнь.

Проводив Атеа взглядом и мысленно пожелав ему удачи, Моана собралась с духом и бесстрашно обернулась к преследователям.

Глава пятнадцатая

Прошло два дня, а Эмили все еще ничего не знала о своей дальнейшей судьбе. Ей позволили написать короткое письмо Элизабет Хорвуд, в котором она умоляла о помощи. Окажись Эмили на месте своей матери, она немедленно бросилась бы на выручку, но та не появлялась.

Ей стоило большого труда не погрузиться в состояние безволия и тоски. Она очень боялась, что в какой-нибудь страшный миг чаша ее надежды опустеет.

Эмили пыталась прикинуть, на сколько дней хватит денег, которые она дала миссис Оуэн. Явно не на неделю. Придется куда чаще обращаться к кормилице, а значит…

Что станет делать миссис Оуэн, когда деньги закончатся? Куда отнесет детей?!

На третий день Эмили отправили в Ньюгейтскую тюрьму, дожидаться суда и приговора.

В этой обители зла было пять этажей, камеры напоминали выгребные ямы. Тюрьма была пропитана запахом немытых человеческих тел. Не менее грязны были и души ее обитателей.

По иронии судьбы в тот день небо над головой было безоблачно чистым, а воздух — прозрачным и теплым. Эмили казалось, что она видит и солнце, и небо последний раз в жизни.

Когда ее втолкнули в камеру, ей сразу почудилось, будто она очутилась в аду. Здесь, в страшной тесноте, духоте и грязи содержалось множество женщин самого разного возраста. Кто-то лежал, другие сидели на нарах, приподнятых над полом на десять дюймов и покрытых вонючими одеялами и полусгнившей соломой. Уборные заменяли большие деревянные кадки, стоявшие по углам.

Казалось, никто не обратил внимания на новенькую, но Эмили заметила, что к ней присматриваются.

Вскоре к молодой женщине подошла неопрятная старуха с гноящимися глазами и беззубым ртом.

— Привет! — дружелюбно промолвила она. — Как тебя зовут и почему ты здесь?

Несмотря на подавленность и страх, молодая женщина заставила себя ответить:

— Эмили Марен. Меня отправили в тюрьму ждать суда. Надеюсь, скоро я выйду отсюда.

Старуха покачала головой.

— Многие ожидают приговора годами. У матушки Виктории слишком много дел. Ей не до нас.

— Кто такая матушка Виктория?

— Наша королева.

Годами! Эмили закрыла лицо руками и помотала головой. Когда она отняла ладони, ее лицо казалось настолько изменившимся, что ее трудно было узнать.

— У меня грудные дети! Что с ними будет?!

— У всех есть дети.

— Я невиновна!

— Все так говорят, — спокойно ответила старуха и добавила: — Сколько бы ты ни твердила, что ничего не делала, тебя все равно осудят!

— Меня не должны судить в Лондоне, — сказала Эмили, — я приехала из Франции.

Стоило ей произнести эти слова, как одна из прислушивавшихся к разговору женщин встала со своего места и приблизилась к ней вихляющей разнузданной походкой.

— Француженка?! А я-то думаю, откуда в нашем притоне взялась такая красотка! — развязно произнесла она. — С тебя денежный взнос! Ставь нам выпивку.

Недалеко от тюремных ворот был подвал, где торговали спиртным. Как правило, его содержал узник, получивший от властей разрешение оставлять себе часть прибыли. Любой надзиратель за отдельную плату мог доставить заключенным, содержавшимся в тюрьме в ожидании приговора, порцию опьяняющего напитка из этого подземного трактира.

Эмили отшатнулась.

— У меня нет денег!

— «Все так говорят»! — передразнила узница голос старухи, после чего бесцеремонно задрала подол платья новенькой. — О, да на тебе белье тонкого полотна! Нижняя юбка с кружевами! Шелковые чулки! У многих из нас вот уже много лет, как нет нижней юбки, а кое-кто никогда ее не носил! — И тут же распорядилась: — А ну снимай все это!

Эмили оглянулась в поисках поддержки, но ее не было. Иные женщины смотрели враждебно, другие — с любопытством, но без сочувствия. Глаза некоторых были устремлены в одну точку: эти узницы ни на что не реагировали.

— Нет, — твердо произнесла она.

— Что ты сказала?

— Нет!

Эмили увидела, как арестантки одна за другой поднимаются с нар. Открытое неповиновение со стороны новенькой вызвало всеобщий гнев. Она была не такой, как они, — хорошо пахнущей, чистенькой, не умеющей сквернословить. Уже за это ее стоило сделать жертвой.

К ней потянулись костлявые или рыхлые, словно тесто, руки с въевшейся в поры грязью и длинными ногтями. Не успев моргнуть глазом, Эмили очутилась на полу. С нее содрали нижнюю юбку, чулки и панталоны, отобрали носовой платок и гребень, вытащили шпильки из прически, сняли с ног туфли.

Потом женщины отошли, а она осталась лежать. Вскоре над ней склонилась все та же старуха.

— Поднимайся, — сказала она. — Здесь все проходят «крещение». Что поделать, такой закон: нельзя быть лучше других и иметь больше, чем остальные!

Встав на ноги, Эмили обвела камеру чужим невидящим взглядом. Впрочем на нее больше не обращали внимания.

Свободных мест на нарах практически не было, и все же Эмили нашла одно, рядом с кадкой, в которую справляли нужду.

В последующие часы она утратила ощущение времени и удивилась, когда колокол возвестил о том, что наступил вечер. В ожидании ужина арестантки оживились, послышались разговоры и беззлобная ругань. Многие расчесывали волосы: кое-кто гребнем, а иные — просто пальцами.

Надзиратели вкатили в камеры тележку, заставленную железными мисками с чуть тепловатым и жидким супом, к которому полагался кусок тяжелого, темного хлеба.

Эмили не делала попытки встать и взять свою порцию, хотя не ела с самого с утра. Ей ничего не хотелось. Разве что забыться, а лучше всего — умереть.

Неожиданно к новенькой подошла женщина, первой начавшая ее раздевать. Она держала в руках кружку, в которой плескалась какая-то жидкость.

— Мы продали твои вещи, зато теперь можем повеселиться, — заявила она. — Вот твоя порция. Держи!