Запретный район
Шрифт:
– Старк, – сказал он, оборачиваясь лицом ко мне. – Я боюсь.
– Не надо. Все будет нормально, все будет хорошо. Бояться не нужно. Пока, по крайней мере. – Кажется, я его не убедил. – Не беспокойтесь о том, что произойдет в следующий момент. Я вас в любом случае найду. Я буду рядом.
Он судорожно выдохнул:
– Ладно.
Мы продолжали идти вперед, прямо в тупик. Пройдя ярдов пять, Элкленд застенчиво взял меня за руку, и я сжал его пальцы. Еще несколько шагов, и это обрушилось на нас – острое и ледяное ощущение, будто резкий холод пропитывает все тело. Я покрепче ухватил своего Деятеля за руку и продолжал идти дальше.
– Старк…
– Счастливых сновидений!
Глава 12
Полный
Угол школьной парты, рисунок дерева – крупный и выпуклый. Чьи-то неразборчивые инициалы, вырезанные на ней ножом. Кусок пола.
Мимо мелькает чья-то рука.
Дальше, глубже…
Это было в субботу, поздно вечером, когда мы добрались до этого городка. Мы тогда забросили в пикап Рейфа всего пару рюкзаков с барахлом и продуктами и поехали туда, оставив позади наши прежние жизни. Усталые, несчастные, двое неприкаянных, которым было нужно нечто большее, нечто иное. Мы огляделись по сторонам, осмотрели пустую площадь этого города-призрака и решили считать это своим домом.
С вами часто такое бывает, что вам вдруг захотелось послать все к черту и сделать что-то другое? С вами часто такое бывает, чтобы у вас хватило мужества все бросить, все оставить позади, все, с чем вы могли бы быть счастливы? Если да, если вам такое случалось делать, если вы хоть раз пошли на риск, если вам удалось что-то открыть – это особое ощущение! Позднее в тот же вечер мы нашли пианино в одном из домов возле этой площади и придумали мелодию и даже записали ее, написали эту милую, нежную песенку. Мы, собственно, написали и этот город.
Два года спустя все было несколько иначе. Некоторое время там были только мы одни, болтались по пустым домам, пытаясь написать свои песни. В те дни мы могли бы стать звездами эстрады. Мы намеревались придумать и написать такие мелодии, слушая которые люди плакали бы, от которых у них разрывались бы сердца, мелодии, которые должны были навеки остаться в памяти людской. Мы не собирались оставаться в этом городке навсегда, ни за что. Сам по себе он не имел для нас особого значения, это был лишь символ нашей свободы.
Потом, потихоньку, в некоторых из этих домов начали появляться люди, приплывали откуда-то. Сначала они были немного похожи на нас, одиноких бродяг, ищущих место для отдыха, чтобы набраться сил и вновь вступить в борьбу, какой всегда и является и всегда будет жизнь некоторых людей. Они не присоединялись к нам как к таковым – мы не были ни бандой, ни общиной. Они просто устраивались рядом, и мы видели их повсюду вокруг. А потом их стало еще больше и еще.
На сегодняшний день тут проживает несколько сотен людей – парами, целыми семьями. Городок снова стал обитаемым местом. Мы с Рейфом по-прежнему были здесь, мы не уехали отсюда: так и не нашли то, что искали, потому и не уехали. Каким-то непонятным образом мы сбились с пути и теперь считались отцами-основателями нового городка, который поднялся из пепла мертвого города, который мы тогда открыли.
За последние пару лет наши с Рейфом отношения несколько испортились. Каким-то образом нечто чуждое встало на пути нашей дружбы, и мы разошлись в разные стороны. Когда мы сюда прибыли впервые, в ту темную и очень интересную ночь, наши заботы, наши надежды, даже наши души были совершенно одинаковы. Мы являли собой две стороны одной монеты, мы были друг для друга самыми старыми, самыми лучшими и единственными друзьями. Но с тех пор что-то изменилось, у нас появились разные интересы, словно сам этот городок теперь встал между нами. Я надеялся, что сегодня мне, может быть, удастся как-то это исправить. На площади должно было состояться общее собрание жителей: городу что-то угрожало или считалось, что угрожает. Я полагал, что эта их проблема высосана из пальца и раздута, что по данному
поводу вовсе не стоит так заводиться, но в качестве отца-основателя пользовался среди жителей большим уважением и понимал, что обязан присутствовать на этом собрании.На площади я появился довольно рано и увидел, что там уже выставлены четыре стула. Я был уверен, что один из них предназначен для меня и что к нам с Рейфом присоединятся еще двое других людей и будут вместе с нами заседать там и наблюдать за дебатами, словно мы здесь что-то вроде правительства. Я никогда особенно не задумывался по поводу нашего предполагаемого статуса в этом городе, а теперь вдруг почувствовал, что надо бы и задуматься.
Вместо того чтобы занять полагающееся мне по праву место в предполагаемом президиуме, вместо того чтобы просто усесться на этот стул, я отошел в сторонку, к обочине, где мы остановили свой пикап в ту ночь, все эти многие годы назад, нагнулся и сел на теплый камень.
Я понимал, что люди будут недоумевать, что это я задумал и что намерен предпринять, почему не занял полагающееся место в президиуме, но мне все равно это казалось правильным. Когда на площади появится Рейф и увидит, что я сижу там, где сижу, вспомнит ту ночь, вспомнит, зачем мы сюда приехали и то, какими мы тогда были, он наверняка подойдет ко мне и сядет рядом. И все эти годы просто исчезнут. И мы снова будем друзьями, присевшими на бордюрный камень, лицом к лицу со всем остальным миром. Какого черта, это наверняка сработает! И весь город, видя нас сидящими вот так, рядышком, видя отцов-основателей снова вместе, плечом к плечу, сплотится вокруг нас, и мы расправимся с этой проблемой, встанем перед нею единым фронтом и победим ее.
Площадь быстро заполнилась народом, и я оглядел собравшуюся толпу, радуясь тому, какое множество людей здесь теперь живет, и поражаясь, какая мощная община выросла практически из ничего и теперь ведет свою собственную жизнь.
Потом я оглянулся назад и увидел, что Рейф прибыл. И сидит на одном из стульев.
Я уставился на него, думая, что он, возможно, просто не заметил меня, когда сюда пришел. Он сидел, сложив руки на груди, очень важный, в костюме и при галстуке, и слушал произносимые речи. Потом он бросил взгляд в мою сторону и нахмурился. И указал на стул рядом с собой. Я покачал головой, улыбнулся, думая, что он понял, что именно я имел в виду, но он лишь пожал плечами и снова вернулся к продолжавшимся дебатам, наблюдая за ними с важным и авторитетным видом, как и следует отцу-основателю.
Я посмотрел на него и понял, что проиграл. Я все неправильно понял. Я-то думал, что с помощью этого романтического жеста мне удастся вернуть все назад, к тому состоянию, к которому сам хотел вернуться, но все, что мне удалось сделать, – это отказаться от той малой власти, которой я располагал раньше, от чувства своей принадлежности к этой общине. А вот Рейф был частью общины, главной персоной в этом сборище людей. Я тоже мог бы быть таким, но упустил эту возможность – упустил ее, потому что мое сердце совсем в другом месте, потому что я живу в своем собственном мире, хоть и на периферии его, в том мире, который на самом деле – фильм, а я в нем – главный герой.
Обсуждения и споры продолжались, но я их не слышал. У меня было пусто на душе, словно я куда-то падал, как камень, и уши мне заполнял свист рассекаемого воздуха. Ужасный страх и ощущение полного одиночества. Я встал на ноги и пошел прочь от этого бортового камня, прочь от этих дебатов и споров. Несколько голов с любопытством обернулись в мою сторону, но немного. Недостаточно много.
Я пошел в старый бар, где все еще стояло то разбитое пианино. На его крышке валялась покрытая пылью пачка сигарет, пожелтевшая от времени. Это были сигареты Рейфа, они тут остались с той ночи, когда мы сюда приехали. Мы оставили их здесь в качестве своего рода памятника – тогда, давно, когда мы оба думали одинаково и верили в одно и то же. При виде этой пачки я осознал, как много времени прошло с тех пор, когда я был здесь в последний раз. Я встал перед пианино и приготовился использовать последний оставшийся у меня шанс.