Зарево

Ему казалось, что он совсем освободился от Анны Ивановны Шведе, этой присушившей его белой петербургской немочи, и если ему снился ее светлый неподвижный взгляд, ее прохладные руки, он отталкивал от себя «это видение, вздрагивал и просыпался… Что было, то прошло.

2

Привязав своего коня к коновязи, обглоданной лошадиными зубами, Саша Елиадзе вошел во двор гаража. Машин было мало — все, видно, в разгоне. Со стороны приземистых, сложенных из свежего, некрашеного дерева, но уже замусоленных и покрытых копотью строений доносилось лязганье и жужжанье; здесь помещались мастерские, которые в прошлый приезд Саши еще только строились.

Начальником гаража работал здесь Семен Иванович Дьяков, известный Саше под кличкой дяди Чабреца. С Семеном Ивановичем Саша был связан по линии подпольной работы. Идти искать Чабреца в здание мастерских Саше не хотелось, и он неторопливо прошелся мимо стоявших во дворе трех требовавших, очевидно, ремонта машин.

Это были санитарные грузовики системы «Рено» — мотор вынесен впереди радиатора. Капоты были подняты, точно у машин болели зубы и они разинули рты. Возле каждой возились мастеровые и шоферы; машины то оглушающе ревели, то чихали и стреляли.

Заглядывая в потные, оживленные лица людей, Саша убедился, что Семена Ивановича здесь нет. Вдруг, когда он подошел к третьей, стоявшей поодаль машине, знакомый голос негромко сказал из-под нее:

— Подай-ка гаечный ключ.

Это был голос Семена Ивановича Чабреца. Саша обрадовался и, пригнувшись, сказал по-грузински:

— Амханаго Симон, обнимаю вас, дорогой…

— Саша, шени чериме, это очень хорошо. А я, увидев из-под машины офицерские сапоги, признаться, и понадеялся, что это вы.

— Гаечный ключ лежит вот здесь, на тряпочке… — сказал Саша. — Подать?

— Бог с ним, с гаечным ключом. А впрочем, подайте, легче разговаривать будет.

Обросшая золотистым ежиком голова Семена Ивановича показалась из-под машины, его карие блестящие глаза, словно подзадоривая, оглядели Сашу.

— Я сейчас оказался в отряде генерала Мезенцева на крайнем левом фланге, — торопливо заговорил Саша, — оттого я так долго у вас и не был. Имею официальное поручение к начальнику вашего отряда.

— Так вы, как полагается, и отправляйтесь сейчас с этим поручением в канцелярию отряда, где обратитесь к нашему начальнику капитану Картвелашвили. А он тут же и меня призовет, потому что сам без меня ничего сделать не сможет.

В канцелярии щеголеватые и упитанные писаря с узенькими земгусарскими погонами указали Саше маленький домик в дальнем конце двора. Домик этот, беленький, с плоской крышей, резко выделялся среди окружающего; стоял он здесь, видимо, еще до того, как стали строить гаражи и мастерские автомобильного отряда. Когда Саша подошел к домику, заросшему кустами, он услышал звуки гитары и пение. Эта песня всегда казалась Саше едва ли не самой глупой из всех глупых песен, сочиненных царскими офицерами на Кавказе:

Дед был храбр и лют, Дикий, как джейран, Ел один шашлык, Умер все ж от ран…

Саша вошел в домик, когда там вовсю гремел припев:

Есть у нас легенды-сказки Про обычай наш кавказский…

Саша громко постучал в дверь. Музыка и пение смолкли, и Саша услышал, что кто-то громким, как на сцене, шепотом произнес:

— Погоди, какая-то скотина лезет сюда…

Слова были русские, но Саша даже из-за двери по акценту признал грузина.

Дверь открылась. Длинный, похожий на хлыст, белобрысый парень с погонами подпрапорщика на покатых узких плечах своими белесыми глазами вопросительно-брезгливо взглянул на Сашу, на его погоны и, держа в руках гитару, нехотя вытянулся.

В глубине комнаты, увешанной коврами, с натоптанным, давно уже не мытым полом, уютной и грязно-неряшливой, возле маленького столика, развалившись в кресле и вытянув франтоватые сапожки, сидел небольшого роста офицер в расстегнутом травянисто-зеленом френче с капитанскими погонами. Саша по черным густым бровям, по характерному крупному носу и блестящим глубоко посаженным глазам признал в капитане единоплеменника.

Едва Саша назвался, отдавая честь, как капитан, командир автоотряда, с усилием поднявшись с места — он прихрамывал, — протянул левую руку (правая была на перевязи).

— Пусть будет благословен этот день, в который судьба посылает мне такого дорогого гостя! — сказал он по-грузински. — Дорошевич! — по-русски обратился он к подпрапорщику. — Надо чествовать дорогого гостя.

Нам каждый гость ниспослан богом, Какой бы ни был он среды… —

противненьким, но верным голосом, аккомпанируя себе на гитаре, запел подпрапорщик.

Командир отряда Филипп Мелитонович Картвелашвили усадил Сашу и вытащил из-под стола пузатый глиняный кувшин с коротеньким горлышком. И хотя одна рука у капитана была на перевязи, он действовал очень ловко: вино было мгновенно разлито, то домашнее вино, свежий и горьковатый вкус которого с детства любил Саша.

— У меня к вам, господин капитан, неотложное дело…

— Э-э-э, какой капитан, какое дело! Зови меня — батоно Филипе. Ты дворянин, конечно. Какой ты фамилии?

— Фамилия моя Елиадзе…

— Елиадзе, Елиадзе, не припоминаю, верно из пожалованных… Что ж, и это не плохо — русский царь жалует грузина дворянством только за благородное дело. Но вид у тебя прирожденный дворянский. Из какой фамилии матушка твоя?

— Цагуришвили, если это вам интересно, — краснея, сказал Саша.

— Цагуришвили? — капитан прищурил один глаз. — Как же это может не иметь интереса? В кадетском корпусе я учился с некиим Георгием Цагуришвили из Кахетии. Но Цагуришвили есть не только в Кахетии.

— Нет, мои родичи со стороны матери проживают в Кахетии, а Георгий Леванович Цагуришвили — это дядя мой…

— Значит, ты племянник Георгия? Выпьем за его здоровье. Он рано ушел в отставку и зарылся в навоз…

— Да, он занялся хозяйством.

— Ну, а я всю жизнь верхом на коне служу царю и отечеству, как это подобает дворянину. Под Лаояном меня ранили тяжело, а в Восточной Пруссии еще тяжелее. Хотели уже перевести на пенсию. Но куда я без военной службы? Написал прошение на всемилостивейшее имя — и вот сунули сюда. Ну, так выпей вина, дорогой мой! Конечно, это не ваше кахетинское мцевани, к которому ты привык с детства, но это наше настоящее оджилеши, и оно не хуже. Отведай, душа моя, и ты станешь мне родным, все равно что родной племянник.