Заря вечерняя

На Василя Трофимовича мы не обижаемся — молотилка все-таки машина сложная и обращаться с нею надо по-умному. А мы ведь народ известно какой, чего-либо и нашкодить можем… Так разгоним по кругу лошадей, что и приводной ремень слетит, и барабан заклинится.

Еще дня три мы возим на волах рожь к клуням. Старички укладывают ее в высоченные скирды, подводя их все ближе и ближе к токам.

Но вот однажды мы просыпаемся от лошадиного топота и храпа, стремглав выскакиваем со двора и видим, как по улице, низко припав к лошадиным гривам, несутся к молотилке коногоны. Впереди чаще всего Миша Борисенко, по-уличному Миталь, самый смелый и отчаянный галерский мальчишка.

Лошадей коногоны в этот день берут прямо на лугу, не дожидаясь, пока табун пригонят на колхозный двор, долго моют и чистят их возле речки, а потом так вот, во весь опор, мчатся по селу, как бы оповещая тем самым, что молотьба уже началась.

Мы долго смотрим коногонам вслед, завидуем им, торопим свои года, время, когда Василь Трофимович уже не в шутку, а всерьез доверит нам лошадей. Но года эти идут слишком медленно, не спеша, и пока что нам деваться некуда — надо идти к кошарам и запрягать волов…

Все в этот день идет вроде бы как обычно. Мы так же смазываем возы, так же спорим с воловником, так же отбиваемся в поле от девчонок. Но душой и сердцем мы уже возле молотилки, где с самого утра закипает горячая, страдная работа.

Едва только солнце поднимется над Великощимельским выгоном, над Роговкой, как Василь Трофимович подаст коногонам команду.

— Запрягайте!

Те справятся со своей задачей, с лошадьми в одну минуту. Быстро наденут хомуты, затянут супони — и вот уже четыре пары самых выносливых колхозных лошадей готовы отправиться в долгий многодневный путь по кругу.

— Ну, с богом, — чуть смешно, по-старинному скажет Василь Трофимович и резко махнет рукой, будто скомандует артиллерийским расчетам.

Мальчишки сразу прикрикнут на лошадей, и те еще в охотку, легко и неутомленно, побегут по кругу. Приводное колесо вначале вроде бы нехотя, а потом все быстрее и быстрее начнет вращаться, брезентовый ремень побежит по нему в темную глубину клуни, заставляя работать гулкий и немного таинственный для нас барабан. Возле молотилки все оживет, придет в движение.

Михаил Авксентьевич, в широких трофейных очках, подаст в барабан первый сноп, ловко разрезав перевясло ножом. Молотилка, работавшая до этого несколько минут вхолостую, сразу зарокочет натруженно и глухо, словно превозмогая себя; лошади посильнее натянут постромки и вскоре перейдут из рыси на шаг.

И вот уже из-под барабана потечет в одну сторону тоненьким ручейком зерно нового урожая, а в другую вместе с половой и пылью поползут целые вороха золотисто-желтой ржаной соломы. Две женщины в низко, по самые глаза повязанных косынках ловко подхватят их на длинные осиновые носилки и, чуть покачиваясь из стороны в сторону, понесут на улицу.

С каждым часом работа будет разгораться все сильней и неостановимой. И когда мы приедем к молотилке с первым сегодняшним обозом, на нас вначале никто даже не обратит внимания. Мы тут же воспользуемся этим: торопливо разгрузим возы, потом привяжем волов в тени возле коновязи и, опасливо поглядывая на Василя Трофимовича, побежим к лошадям. Коногоны, успевшие к этому времени накататься на дубовых слегах до головокружения, немного поважничают, но потом в общем-то охотно уступят нам место.

С трепетом и замиранием в душе возьму я вожжи из рук самого Миталя, прищелкну батожком и помчусь по кругу, стараясь догнать едущих впереди мальчишек, хотя и понимаю, что этого никогда не может случиться.

И каждый раз мне кажется, что вслед за нами мчится по кругу и июльское, уже поднявшееся высоко солнце. Оно то слепит нам глаза, то светит в выгоревшие за лето добела затылки, то отбегает вдруг в сторону, чтоб поиграться веселыми зайчиками, на мелькающем приводном колесе…

Василь Трофимович, конечно, незамедлительно обнаруживает нас на слегах, выходит из клуни весь запыленный, потный, но не ругается, а лишь внимательно наблюдает за конным кругом, должно быть прикидывая про себя, кому из нас можно будет доверить лошадей через год-два, когда нынешние коногоны окончательно окрепнут и начнут ходить на жатву наравне со взрослыми мужчинами…

Жатва и молотьба длятся недели две-три. И все эти дни мы без устали подвозим к молотилке рожь, вволю катаемся на слегах, помогаем матерям на току крутить ручные веялки и даже умудряемся во время обеда поиграть в прятки возле островерхих, похожих на крыши деревенских хат скирд.

Взрослые не очень-то нас и останавливают. Они и сами иногда делают себе передышку, собираются в кружок на ворохах зерна, смеются и подшучивают друг над дружкой, а то и затевают песню. Сил на молотьбе уже растрачено много, и их надо как-то поддерживать и обновлять…

Поля между тем потихоньку пустеют. Еще день-два и мы с радостью докладываем Василю Трофимовичу, что ехать больше на жнивье незачем — ни одного снопа там не осталось. Василь Трофимович хвалит нас за работу, велит распрягать волов и отпускает по домам.

Несколько дней мы до изнеможения купаемся в реке, играем в лапту и в «высокого дуба», лишь теперь до конца поняв, как мы все же устали за время жатвы…

Но отдых этот недолгий.

Как только умолкнет за колхозным двором молотилка, так почти в тот же вечер пройдут по селу бригадиры и, «загадывая» нашим матерям на работу, строго и серьезно накажут и нам:

— Завтра по колоски!

Слух этот тут же побежит от дома к дому, намного опережая бригадиров. Мы начнем готовить к завтрашнему дню мешки, заново искать исколотые на стерне ботинки, сговариваться друг с другом, как будем работать.

Утром мы собираемся возле школы суетливой неуправляемой оравой.

Учителя с трудом успокаивают нас, хотя и сами не очень спокойны в этот шумный, давно ожидаемый день. Одеты они совсем не по-учительски, в обыкновенные рабочие платья и какие-нибудь старенькие, изношенные туфли. Руководит всем сбором наша мать, поскольку она учительница ботаники и отвечает не только за школьные огороды, но и за такие вот походы на колхозную работу.

На поле нас встречают бригадиры. Они быстро, без особых разговоров определяют задание каждому классу и исчезают до вечера по своим бригадирским делам.

Широко рассыпавшись цепочкой по полю, мы занимаем небольшие участочки и зорко выискиваем на них колоски среди колючей, еще не примятой дождями стерни. Первые шаги даются нам легко, будто играючись, работа еще не кажется работой, мы весело шутим и перекликаемся по всему полю. Но чем дальше уходит наша цепочка от дороги, тем все заметней и заметней стихают ребячьи голоса и переклички.