Засекреченный полюс
Шрифт:
И вдруг мы оба отчетливо услышали гул моторов. Самолет. Прямо на нас на малой высоте шел самолет. Но, не дойдя километров двух, он отвернул вправо. Затем сделал коробочку. Одну, другую. Мы уже разглядели номер машины.
– Это же Осипов!
– воскликнул Черевичный, размахивая шапкой.
– Но почему он не садится?
Этого никто из нас понять не мог. Ну не боится же он? Вроде бы полоса нормальная. Да и Борис Семенович один из опытнейших полярных летчиков. Пока мы мучались сомнениями, самолет неожиданно, качнув крыльями, пошел на посадку и, проскользив на лыжах до конца полосы, остановился. Из кабины высыпали люди и медленно направились к нам. Мы с Черевичным двинулись им навстречу. И вдруг кто-то из прилетевших
– Что же ты, Борис, так долго не садился? Полосы, что ли, не разглядел?
– Послушай, Иван, - удивленно спросил Осипов.
– А где же твой самолет?
– Мы еще в первый полет разглядели и палатку и людей, а самолета-то не видно. Вот и решили, что это американская научная база, вроде нашей дрейфующей станции. Сначала боялись нарушить нейтралитет, а потом подумали: может, американцы терпят бедствие. Вроде бы рядом полюс, стоит палатка, бегают люди, а никакой техники не видать. Вот и решили: была не была - сядем, а там уж и поглядим, что к чему. Только все же где твой самолет?
– Вон там его остатки под снегом, - показал Черевичный рукой.
– Нету его, сгорел.
Вскоре мы уже распивали кофе на пути домой.
– Вот так это было, - сказал я, заключив свой рассказ.
– Веселенькая история, - сказал Никитин, покачав головой.
– А ведь никто об этом и слыхом не слыхал. Вот она, наша пресловутая секретность.
– Вот и вся история, - заключил я свой рассказ.
– Так что без ЧП все же не обошлось. Но, к счастью, все окончилось благополучно. Главное, люди целы. А самолет - его списали. Как-никак Арктика.
– Пожалуй при наших порядках самолет легче списать, чем обыкновенный спирт, - сказал Зяма, вспомнив случай, рассказанный кем-то в Арктическом институте. Самолеты улетают из Москвы на ледовую разведку. Как и положено, каждый экипаж перед вылетом получил изрядный запас спирта для борьбы с обледенением. Ничего другого пока не придумали. Так вот, спирт почти весь выпили в Москве, уверенные, что в Архангельске наверняка получат новый. И надо же под Череповцом экипаж сел на вынужденную. Самолет сактировали, а спирт никак не могли. Погода до Череповца была отличная и никакого обледенения быть не могло.
16 января.
Весело булькает уха в кастрюле, ей вторит бак с компотом. Покачиваются от ударов пурги буханки, висящие под потолком. В такие короткие минуты перерыва в кухонных хлопотах хочется сидеть не шевелясь, предаваясь воспоминаниям о такой далекой, кажущейся сейчас нереальной, прошлой жизни. И вдруг в голове непроизвольно зазвучала мелодия, и сами по себе возникли слова: "спустилась на льдину полярная ночь". Я схватил карандаш и на обложке тетради стал набрасывать слова песни. "И ветер, настойчиво в мачтах звеня, у двери стучится, как будто не прочь погреться у огня". Строфы рождались одна за другой, словно в душе открылся поэтический шлюз. К началу обеда я написал шесть куплетов, а затем, вспомнив начатки музыкального образования, полученного в детские годы, попытался музыку положить на ноты.
ПОЛЯРНЫЙ ВАЛЬС
Спустилась на льдину полярная ночь,
И ветер, настойчиво в мачтах звеня,
У двери стучится, как будто не прочь
Погреться у огня.
В палатке тепло нелегко удержать.
Брезентовый пол покрывается льдом,
Но кто в ней не пожил - тому не понять,
Как дорог этот дом.
Пускай нелегко приходилось подчас,
И в трудности много мы пожили дней,
Но дружба нас сделала в тысячу раз
Отважней и сильней.
И
с кем не бывало, взгрустнется комуО ласке далекой, о доме родном,
Грустить не позволим ему одному,
Мы вместе с ним взгрустнем!
Пусть тысячи верст до земли пролегли,
За месяцы, право, домой не дойдешь,
Но мы друг для друга тепло берегли,
А с ним не пропадешь.
У нас под ногами дрейфующий лед,
Пурга наметает сугробы вокруг.
Мы вместе с тобою всю ночь напролет
Не спим, мой друг.
Спустилась на льдину полярная ночь,
И ветер, настойчиво в мачтах звеня,
У двери стучится, как будто не прочь
Погреться у огня.
Но лишь через несколько дней я решился исполнить свое творение перед критически настроенной аудиторией. К моей радости, песня всем понравилась, а неугомонный Миляев заявил, что "песня - даже очень вполне соответствует нашей жизни", и даже предложил выпить за здоровье новорожденного поэта.
17 января.
Происшедшее сегодня событие вызвало в лагере настоящий переполох. Уже готовясь забраться в спальный мешок, я вспомнил, что забыл погасить свет в кают-компании. Вот незадача. Как мне ни тошно было, пришлось снова одеваться. Я воткнул ноги в унты, набросил на плечи "француженку" и отправился исправлять допущенную ошибку, памятуя: Курко обнаружит - житья не даст. По дороге в кают-компанию мне пришла мысль заглянуть на склад за консервами, а заодно захватить пару тушек нельмы для ухи. Небо вызвездилось. От мороза захватывало дыхание. Отыскав все необходимое, я собрался было уходить, как вдруг услышал у самой палатки-склада странные звуки - не то урчание, не то попискивание. И вдруг меня осенило: Майна ощенилась. Вот это неожиданность. Я направил луч фонаря и увидел между палаткой и ящиками Майну, прижавшуюся к Ропаку, и черные шевелящиеся комочки. И тут же меня пронзила мысль: мороз 49°. Они же мокрые и мгновенно замерзнут. Я бросил на снег свой груз и помчался в палатку. "Ребята, вставайте. Майна ощенилась".
К счастью, Саша еще трудился, и мы, схватив куртки, бросились к складу. Щенят оказалось целых шесть штук. Мы завернули их в куртки и бегом вернулись в палатку. Зяма тоже уже поднялся, зажег газ и паяльную лампу и постелил возле плитки оленью шкуру.
Мы разместили на ней новорожденных, заботливо прикрыв куртками. Майна свернулась в клубок рядом с ними.
Наутро от посетителей не было отбоя. Все охали, ахали, удивляясь собачьей выносливости и моей рассеянности. Ведь не забудь я погасить свет и не решись я вернуться в кают-компанию, малыши бы не уцелели.
18 января.
– Чего это ты, Митрофаныч, такой хмурый сегодня?
– спросил я, глядя на поскучневшего Курко.
– Не захворал часом?
– Тьфу-тьфу, типун тебе на язык, - отозвался Курко, поглаживая поясницу.
– Разве что радикулит. Так куда от него денешься. Как в амбарчике спину застудил, так с тех пор и мучаюсь.
– Ну так в чем причина твоего необычного настроения?
– Если сказать честно, так мне просто остое... эта секретность. Не с кем слова перемолвиться. Ведь как в Арктике. То с одним погуторишь радистом, то с другим. А здесь одни проклятые цифры. Ни одного живого слова. Вот вчера попалась мне на глаза книга Кренкеля "Четыре товарища" и такая меня зависть взяла. Он ведь как даст в эфир свой позывной "УПОЛ", так коротковолновики во всех концах света на уши вставали.