«Засланные казачки». Самозванцы из будущего

Сопровождаемые любезным хозяином, трое прибывших гостей вошли в юрту. У входа, на низкую лавочку, сложили винтовки и сняли патронташи, оставив кобуры с револьверами на ремнях. В стороне от входа стоял небольшой диванчик, сапа, на который казаки сразу и присели, поставив шашки между колен, чтоб не мешались, – Родион уже знал, что к шашке тут совершенно иное отношение.

Убранство большой юрты произвело на Артемова большое впечатление, он впервые находился в природном бурятском жилище, тем паче чуть ли не на век раньше.

На середине находился очаг, устроенный на кирпичной площадке, так называемой гулумте. В центре возвышались три камня, между которыми и разводили огонь. Увидев, что Родион смотрит на них, Лифантьев бросил одно слово – «дулей».

Весь пол внутри юрты, за исключением гулумты, был дощатым, чуточку приподнятым. Стена напротив входа была самым разукрашенным местом. Там стояли поставцы и шкафчики с множеством буддийских божков и фигурок, висели разноцветные куски ткани, на некоторых были нанесены письмена. На других внутренних стенах юрты были развешены цветастые занавески – «теки».

Сам диванчик, на котором сидели казаки, был удобен, буряты на него щедро накидали подушки из конских шкурок – «худаал». Другой мебели, кроме диванчика и сундуков, в юрте не имелось.

Весь дощатый пол был устлан ковриками-«хупсырами» из сшитых, выделанных с особенным тщанием шкур. Однако не охотой хвалился хозяин в отличие от русских или казаков, а своими большими стадами, если уж на коврики пошли жеребята, телята и ягнята с их мягкими и нежными шкурами. На коврах лежало множество подушек, и Родион сообразил, что пить чай придется, сидя на корточках.

Напротив диванчика стояло несколько сундуков, и самодельные, и узнаваемые русской работы, видно, покупные. Видать, в них хранится одежда или ткани. Сверху сундуки были тоже разукрашены и накрыты ковриками. Рядом с ними стояли шкафчики с множеством утвари – на полках теснились чарки и стаканы, жбаны и миски. Деревянная посуда чередовалась с металлической и стеклянной, на паре полок зимним светом отдавало серебро, а на одной полке тускло блеснуло золото.

На четырех резных столбах, держащих потолок, были развешаны полотнища с какими-то непонятными текстами и символами, фигурки и другие культовые предметы. Артемов покосился взглядом на Кузьму, так как Пасюк сам непонимающе щурил глаза.

– От ламы, – шепнул казак, и Родион кивнул, хотя, зачем такое вывесили, он мог только догадываться.

Хозяин все это время вел оживленный диалог с приказным, время от времени бросая испуганные, голову можно было дать на отсечение, взгляды на молчавшего Пасюка. А вот на самого Родиона посматривал с любопытством, с хитринкой, оценивающе.

Либо Баян не говорил по-русски, в чем Родион сильно сомневался, ибо глаза у бурята были очень смышленые, поблескивали умом и хваткой. Либо в этом была какая-то непонятная странность. И скорее всего именно второе, ибо чем дальше шел разговор, тем Лифантьев выглядел все более и более озадаченным.

В юрту одна за другой вплыли три девчонки. Первая принесла и поставила на пол большое блюдо вареного мяса, посыпанного какими-то сушеными травами. Вторая тщательно подсунула им под бока подушки, показывая и свое старание, и стройную фигурку, а потом положила у каждого гостя цветные бумазейные полотенца. А третья девчушка тем временем шустро поставила чашки с солью и приправами.

«Да уж, грядет пир силен! Чаем тут не обойдемся, все будет намного круче и с истинно азиатским размахом», – подумал Родион и уже окончательно убедился, что их здесь ждали.

Готовое мясо об этом говорило! Но как, почему, кто предупредил, на это ответа у него пока не было. Но ждали именно сегодня, а не послезавтра, как утверждал сопровождавший их подручный атамана.

Стол, если можно назвать пространство на полу этим словом, все заставлялся и заставлялся едой и питием. Первая была бесхитростной – мясо в различных видах, какая-то молочная снедь и лепешки. О водке и самогоне и речи не было, даже малейшего запаха Родион не ощутил, хотя, как шутили в студенческую бытность, он спиртное за версту мог унюхать. Лишь кисловатый молочный запах перебродившего тарасуна. Но это неудивительно – буряты, как он знал, называют тарасун иден-архи, то есть питательная водка, и употребляют его как квас или простоквашу русские.

Саламата – из ржаной или пшеничной муки, сваренной с жиром и сметаной, не имелось, так же как и затурана – похлебки из муки, кислого молока, воды и всяких остатков – обычной для них пищи. А ведь буряты ее едят в будни, а это окончательно укрепило Родиона в мысли, что их ждали, давно и нетерпеливо.

Но ломать голову над этой загадкой парень не стал, он чувствовал, что рано или поздно ему все объяснят или сам догадается. Иначе просто быть не может. Голод уже полностью вступил в свои права над его телом и желаниями, и Родион отринул из головы все мысли – хозяин убедительно попросил отведать его хлебосольство…

Командир комендантского взвода 269-го полка 90-й бригады 30-й стрелковой дивизии Пахом Ермолаев

– И чего я здесь торчу головешкой ненужной?!

Ермолаев выругался сквозь зубы и почесал всей пятерней грудь. Вот уже вторую неделю он жил в Иркутске, спешно вызванный из Тунки. Нет, устроили его хорошо, грех жаловаться – в Политотделе 5-й армии, что занимал роскошный «Гранд-отель» в два этажа прямо в центре города, на Амурской улице – в нем раньше размещались эвакуированные из Омска министры колчаковского правительства.

Напротив, наискосок, выставило свои покарябанные пулями и осколками грязные стены здание бывшего Русско-Азиатского банка, бывшее место службы тех самых министров.

Жестокие следы гражданской войны, что бушевала в Иркутске два декабря, семнадцатого и девятнадцатого годов, бросались в глаза повсеместно – половина окон до сих пор была заделана фанерой и досками, так как стекла становились прекрасными мишенями…

– И что я здесь торчу?!

Ермолаев в который раз задал себе этот набивший оскомину вопрос и присел на свою кровать, по старой привычке, вбитой на длительной царской службе, аккуратно застеленной.

И было отчего задуматься – первые три дня его допрашивали только чекисты, въедливо и с пристрастием, а в штабе армии, куда он передал записи Артемова, лишь затребовали короткий рапорт, который он быстро написал.

И все, как отрезало: о нем словно забыли и в штабе, и в губчека! Пахом попытался определиться, попросил отпустить его в Тунку, ведь там остался его взвод, однако в ответ получил категорический приказ – сидеть в Политотделе молчком и носа на улицу не высовывать, пока из Москвы не будет получен ответ на переданное из Иркутска по телеграфу сообщение РВС республики, или пока не получит перевода в ВЧК, согласно написанному под диктовку Либермана рапорту – начальник Особого отдела полка, вместе с ним прибывший в Иркутск, исчез в первый же день и ни разу не подал признаков жизни.