Заставлю тебя полюбить

— Чего молчишь, Жасмин?

Мне нечего ответить.

За окнами очень темно. Я хочу попросить закрыть шторы, потому что рядом много высоток, а в номере горит свет.

Давид делает это сам, потому что ревнивый. Не хочет, чтобы кто-то увидел, как он будет трахать меня. И раздевать.

— Почему ты говоришь о Слуцком? — шепчу безвольно, когда он возвращается на кровать и продолжает раздевать меня.

Понимаю, что не смогу помешать. Даже если накрою его руки своими и попробую остановить, он все равно снимет с меня чертовы штаны, раздвинет ноги и…

— Ты изменяла мне?

Давид рванул мои джинсы в разные стороны. Ширинка затрещала и, поддавшись силе, сломалась. Он стянул с меня джинсы, заставив откинуться на спину. Грудь колыхалась от тяжелого дыхания. Я прикрылась — мне не нравился его вопрос.

— Разве тебе не все равно? — говорю на свой страх и риск, — тебя не было год, и я…

— Он тебя трахал?! — рычит, повышая тон.

Я вздрогнула. Хотела отодвинуться, но тяжелые руки в бедра вцепились и не позволили. Я поморщилась, наверняка останутся следы.

— Это все, что волнует тебя? Даже вопрос звучит эгоистично! Не трахал ли кто-то твою женщину?!

— Я задал вопрос, — недобрый хрип.

Я тихо вскрикнула. Давид порвал трусы, приподнял меня как пушинку и сдернул оставшееся белье.

И в губы впился нещадно, желая наказать меня за опасную игру, которую я со зверем вела.

— Презерватив нужен? — хрипит, жадно лаская мое тело. Грудь, шею, ягодицы.

— Я пью таблетки. Для здоровья. В этот раз не забываю…

— Охрененно.

Я думала, Давид будет раздеваться. Думала, у меня будет время. Переосмыслить, принять, покориться.

Но все произошло в считанные секунды. Звук расстегиваемой ширинки, грубые руки понуждают широко раздвинуть ноги, пальцы ласкают между ног, чтобы убедиться в моей готовности принять его.

Физической готовности, но не моральной. Это был животный секс, не более.

Давид усмехается мне в ухо. Я слышу, как изгибаются его губы.

Я хочу его. Противиться глупо.

Но еще я боюсь. И совершенно не готова. Морально.

Но Давид не слушает. Приспускает брюки и входит в меня. Собственнически, жадно, в порыве. И безумно тяжело.

Я охаю, сжимая его бедра своими. В глазах темнеет от мощного заполнения. От остроты чувств. От шока.

Я всхлипываю от эмоций.

Их много.

Неразличимых, новых.

Долгая разлука, это была безумно долгая разлука.

— Никто… никого у меня не было, — выдыхаю, как только могу снова глотать воздух.

— Я знаю, — сквозь зубы, тяжело, надсадно. Ему приходится замедлиться, потому что иначе не выходит. Ему приходится обуздывать свою жажду, чтобы не было больно.

Давид больше ничего не говорит. Он не здесь словно. В глазах нет ясности, до него не достучаться.

Он внутри меня. Автоматически трахает меня. Автоматически овладевает. Делает движения, в которых нет ласки. Не до нее сейчас, как бы я не молила о нежности.

Все заканчивается быстро. Давид кусает мои губы, шею и кончает в меня. Не спрашивая. Не прося разрешения. Это не тот мужчина, что спрашивает. Для него нет запретов.

Я смотрю в потолок, тяжело дышу и знаю наверняка, что ночь не закончилась. Это только ее начало. Быстрое удовлетворение, чтобы не разорвать меня в клочья от желания. Чтобы потом снова быть ласковым зверем.

Когда Давид выходит из меня, мы встречаемся взглядом. Мой — сумасшедший, испуганный, его — дикий, обузданный. Давид возвращался. Ненадолго.

— Ты хотел поговорить… — напоминаю осторожно.

Давид встает, заправляется. В руках появляется пачка сигарет.

Он жадно закурил и смерил меня пристальным взглядом. Я натянула одеяло до подбородка.

— Я уеду, Жасмин.

Сердце застучало сильнее. Я незаметно вытерла влагу в уголках глаз.

— Хорошо. Уезжай.

— Ты не поняла, — Давид помрачнел, — я тебя всяким Слуцким отдавать не собираюсь. Ты больше не будешь без меня.

Глава 50

Давид

Я вернулся туда, где родился. В самое сердце Сицилии.

И я прожил здесь год.

Нет, я не прожил — я здесь существовал.

Без нее существовал. Ел, пил, передвигался по городу и навещал свою старую семью. Никто мне не был рад, но я вернулся — всем назло. Я делал бизнес, фактически возводил его заново — уже со своими гуманными устоями.

Я наводил порядок там, где от меня хотели избавиться. Где каждый хотел мне отомстить. Мое мнение не желали брать в расчет, но приходилось. Биологическая семья не считала меня за человека, но я заставил.

В отмщении у меня уже была закалка. Спасибо Жасмин. Если я с ней справился — то и с остальными, я был уверен, справлюсь.

Я начал с самого главного. С того, благодаря кому я появился на свет, и от этого было вдвойне тошно.

Хаос начался после того, как я избавился от ублюдка, который изувечил мою мать, испортил жизнь моим братьям и подложил сестру под своего заклятого друга. Меня не волновало, как отец пришел к такой жизни. Не волновала его слезливая история.

После того, как он отошел от дел, начался настоящий хаос.

Избавив людей от зверя, я фактически избавил город от головы.

И тогда пришла анархия.

Год я не думал о Жасмин. О детях. Думал лишь о том, где бы найти укрытие и людей, с которыми я наведу здесь порядок.

Я не знал, выживу ли завтра. Увижу ли детей. Жену, которая так и не поняла — нужен я ей или нет. И с прошлым не разобралась. Хотелось верить, что я чего-то значу для нее. Ради нее ведь все делал.

У меня появилась семья, и она стала моим толчком — я просто знал, что надо ехать и разбираться с тем дерьмом, что накопилось за мою беззаботную жизнь в Москве.

А остальное было неважным.

Я продержался только год. Потом не вытерпел, приехал к ней, когда конфликт между старой и новой семьей только накалялся. Поехал освежиться в Москву на день-два. Сразу к ней. И сразу получил пощечину, да еще какую. Едва в руках себя сдержал, чтобы не проучить ее как следует.

Я же тоже ревновал. Знал, что она не ждет меня. Не станет. А я делить ее ни с кем не собирался.

— Ты не поняла. Я не отдам тебя Слуцкому. Ты больше не будешь без меня.

— Это предложение… уехать с тобой? — спрашивает Жасмин.