Заставлю вспомнить Русь...
Шрифт:
Поэтому Ольга и сейчас, как обычно, ничего не таила от Григория, вела себя так, словно откровенничала сама с собой.
— Конечно, знаю. Неужто думаешь, что я не предвидела, что когда-нибудь муж пожелает лишить меня власти, которую, по его разумению, я у него отобрала? Рано или поздно это должно было случиться. А познав характер Игоря лучше, чем он сам, я была уверена, что у него не хватит решимости заявить мне о разводе прямо в глаза и назвать его истинную причину и он постарается свершить это тишком, без излишнего шума, использовав против меня какой-либо стародавний закон или обычай. Но любой из использованных им законов либо обычаев в конечном счёте сводился к одному — убрать от моих покоев стражу, что и станет известием о нашем разрыве и лишении меня прав великой княгини. Однако я предусмотрела этот его ход, и он не застал меня врасплох. Завтра я поставлю Игоря перед нелёгким выбором: громогласно и открыто заявить о причине нашего развода либо, страшась подобного поступка,
— Дай этого Бог, дочь моя, — перекрестился Григорий. — Верю, что тебе удастся поставить на должное место своего неразумного мужа, поэтому хотел бы спросить тебя об ином. Зачем тебе постоянно пребывать под угрозой развода и утраты власти, если можно без особого труда избежать этого? Ты сказала, что, ежели у вас с Игорем будет ребёнок, ты во всех случаях останешься великой княгиней и матерью-воспитательницей княжича или княжны. Но, сохранив титул и не лишившись принадлежности к великокняжескому семейству, ты не выпустишь в единый миг из своих рук находящуюся у тебя власть, как бы того ни желал великий князь. А учитывая его тягу к воинским походам, рискованной охоте на медведей и кабанов, пристрастию к хмельному зелью, вполне может случиться, что ты останешься вдовствующей великой княгиней раньше, чем бывший муж сведёт с тобой окончательные счёты, низведя до положения обычной женщины и матери. Помимо сказанного, неужто тебе не хочется стать просто матерью, родив и воспитав сына, который унаследует великую державу?
— Хочется, — призналась Ольга. — Особенно после того, как познала, что такое власть и насколько сладостно чувство повелевать чужими судьбами. Я желала бы, чтобы дело моей жизни перешло в руки сына, который надёжно продолжил бы его, но... А ежели случится так, что, родив сына от Игоря, мне затем придётся искать ему жену, подобную мне, которая стала бы вершить вместо него державные дела, дозволив ему заниматься лишь охотой да застольями? Я давно мечтаю о сыне, однако мысль, что у него может оказаться характер Игоря, страшит меня.
— Но ты можешь родить не сына, а дочь, которой характер Игоря будет вовсе не в тягость. И она не хуже, чем княжич, поможет тебе сохранить титул великой княгини при любых отношениях с мужем.
— У меня будет сын, Григорий. За свою жизнь я трижды была по этому поводу у разных ведуний, и каждая говорила, что я рожу сына. Боги обязательно пошлют мне его, и я стану матерью князя, чья слава затмит деяния всех его предшественников. Наверное, пришло время, когда это предначертание судьбы должно сбыться, и мне не надобно ему противиться. А характер сына... Помнишь, ты читал мне, что природа отдыхает на сыновьях великих людей, но одаривает сполна их внуков. Игорь, сын грозного князя-воителя Рюрика, не получил от Богов и матери-природы ничего из добродетелей своего отца, зато моему сыну, внуку Рюрика, перейдут по наследству его лучшие черты характера. Ты прав, Григорий, мне пора стать матерью и начать воспитывать для Руси настоящего великого князя.
— Рад, что ты пришла к такому решению, — сказал Григорий. — Но этим ты сняла лишь половину тяжести с моей души. Я недавно молился на могиле князя-христианина Аскольда и вспомнил о печальной участи жены его названого брата, князя-соправителя Дира, так и принявшего смерть язычником. Ты знаешь о ней?
— Конечно. Великая княгиня Мирослава, жена князя Дира, вероломно убитого по велению князя Олега, ушла вместе с мужем дымом священного погребального костра на Небо.
— Ушла живой, — подчеркнул Григорий. — Она заживо сгорела с мёртвым мужем потому, что того требуют законы русов-язычников. Жена великого князя Олега избежала такой же участи лишь оттого, что умерла до гибели мужа, зато с князем были сожжены две его любимые наложницы. Как ты можешь серьёзно говорить о воспитании сына, ежели подобная судьба поджидает и тебя, очередную великую княгиню, в случае гибели или смерти Игоря? Задумывалась об этом?
— Да. Но что значат мои мысли, если этому обычаю сотни лет? Звание великой княгини предполагает не только обладание огромными правами, но и наличие тяжких обязанностей, которые она добровольно берёт на себя при вступлении в брак. Как часто повторяется в твоих священных для христиан книгах — каждый несёт свой крест, и я не исключение из сего правила.
— Но свой ли крест ты несёшь, дочь моя? — спросил Григорий, впиваясь в лицо Ольги немигающим взглядом. — Да, некогда ты взвалила на себя эту тяжёлую ношу, но разве сегодня ты осталась той, какой была много лет назад, соглашаясь стать женой Игоря? Тогда ты, язычница, была готова безропотно подчиниться любой судьбе, уготованной великой княгине дикими обычаями предков-язычников. Но разве с той поры в твоей голове не произошло просветления, разве не стала ты воспринимать мир и существующие в нём законы и обычаи по-другому? Неужто у тебя, рассудочной, волевой женщины и великой княгини, не возникало желания отказаться
жить по чужим законам, а заставить других жить по твоим?— Я действительно смотрю на многие вещи и явления иначе, чем прежде, — ответила Ольга, опуская глаза под пронизывающим взглядом собеседника. — Причина тому — приобретённый жизненный опыт и знания, почерпнутые из книг и встреч с тобой. Однако никакие опыт и знания женщины, даже великой княгини, не в силах отменить пришедшие к нам из глубины веков обычаи предков. Ежели они ей неугодны или она не желает испытать на себе их действие, у неё один выход — стать той, на которую эти законы или обычаи не распространяются.
Ольга вскинула голову, встретила устремлённый на неё взгляд Григория, выдержала его и, не отрывая глаз от лица священника, медленно и твёрдо продолжила:
— Дабы не испытать горькую судьбу великой княгини, пережившей своего мужа, я должна перестать ею быть. Однако я этого не сделаю никогда! Мне, познавшей всепоглощающую силу власти, отвыкшей от преград на пути любых своих желаний, повелевающей жизнями тысяч других людей, уже никогда не дано смириться с участью обычной женщины. Я, ставшая великой княгиней на земле, намерена пребывать ею уже вечно и на Небе, даже если за это мне суждено сгореть живой на погребальном костре своего мужа и прожить земной жизнью меньше, чем превратись я снова в обычную женщину! Тебе, христианину, не понять до конца наших душ, не постичь глубины духа русичей-язычников, стремящихся после завершения земного пути обрести достойное место среди предков на Небе. Вы, христиане, считаете, что после смерти человека его душа попадает в рай или ад, и, где она окажется, зависит лишь от того, грешен был человек или нет. Для вас не важно, кем был умерший в последний миг жизни — пахарем, рыбаком, рабом, воином, императором. Главное, насколько он грешен или свят. Если безгрешной душе повезёт угодить не в ад, а в рай, её ждёт там одинаковое для всех царство небесное: райские кущи, пение сладкоголосых птиц, сонм легкокрылых ангелов. И опять не имеет значения, кем ты был в прежней жизни и чего достиг в ней, — кущи, птицы, ангелы дарят райскую жизнь всем и в избытке. Как легко вам, христианам, обрести вечное блаженство и счастье после смерти — не греши, и только.
— Ты полагаешь, дочь моя, что прожить жизнь, не поддаваясь на соблазны врага рода человеческого и свято блюдя заповеди нашего Спасителя, легко?
— Это намного легче, чем умом, трудом, кровью, потом добиться в земной жизни права на небесный покой и вечное блаженство в кругу предков. Чтобы занять достойное место на Небе, надобно не уронить на земле гордого имени русича, верша достойные его дела. Кем ты смог стать в земной жизни — тем останешься и на Небе! Почему жалкий раб, справедливо именовавшийся в Первом Риме говорящей скотиной, праздный бездельник, палец о палец не ударивший для блага сограждан, презренный трус, не проливший капли крови при защите родной земли, должны быть на Небе на равных с воином, честно сложившим голову на поле брани, со смердом и ремесленником, кормящими своим трудом державу, с князем или воеводой, не смыкающими глаз в заботах о своём народе? Лишь оттого, что все они в конце жизненного пути оказались одинаково безгрешными перед Христом? Одни, как рабы, потому, что даже при желании не могли нагрешить, другие потому, что отмолили грехи или избавились от них, приобретя индульгенцию? Но разве смысл человеческого земного бытия заключается в игре-нелепице, в которой выигрывает тот, кто к моменту кончины сумел оказаться без грехов? Причём любым способом: один действительно не грешил, ибо всю жизнь дрожал и пресмыкался, как червь, другой грешил, но исправно стучал лбом в пол перед иконами, третий непрестанно творил беззакония и погряз во всех пороках, но купил у попа индульгенцию, как привык покупать в лавке гвозди или мыло. Легка у вас, христиан, дорога в рай, — усмехнулась Ольга.
Григорий молчал. Он обратил в истинную веру не один десяток киевских язычников, но этому обычно способствовали его громадный жизненный опыт, незаурядный ум и способность проникать в душу собеседника. Однако киевская княгиня не уступала ему ни в знании жизни, ни в уме, а в познании глубин человеческой сущности она, как женщина, превосходила самого Григория. Не противореча Ольге, он внимательно слушал, дабы лучше понять, какие твердыни духа княгини-язычницы ему предстоит исподволь сокрушить, чтобы добиться своей цели.
— Для чего боги дают каждому из нас при рождении свой народ, свою землю, если не для того, чтобы мы честно им служили и защищали, приумножали их славу и богатство, — снова зазвучал голос Ольги. — Устраниться от этого высшего предначертания человека на земле, презреть свой долг перед родным народом и державой, помышляя лишь о собственном безгрешии и будущей беззаботной жизни в раю, — это и есть самый страшный грех, который невозможно ни отмолить, ни избавиться от него покупкой индульгенции. Чего человек своим трудом и кровью добился на земле — тем ему и быть на Небе! Раб на земле останется рабом и на небесах, воин — воином, смерд — смердом, князь — князем. Поэтому я, начавшая свой путь великой княгини на земле, готова заживо сгореть на костре, чтобы вечно пребывать ею и на Небе! Я никогда не расстанусь со званием великой княгини.