Заступница - Адвокат С В Каллистратова

Сразу же возникли споры. Хотя многое менялось на глазах, сущность строя оставалась прежней - во главе всего по-прежнему стояла партия со всесильным ЦК, весь репрессивный аппарат был на месте, сотни политзаключенных еще оставались в лагерях. Что делать? Продолжать противостояние или пытаться использовать открывающиеся возможности для какой-то конструктивной работы? Софья Васильевна выбирает второе. Безупречное нравственное чутье позволяло ей идти на компромиссы, учитывающие реальную обстановку, никогда не переходя грань, отделяющую компромисс от беспринципности. Одно из самых насущных дел, по ее мнению, - добиваться освобождения заключенных и полной реабилитации всех невинно осужденных в 60-80-х гг. по политическим статьям. И она пишет от своего имени и от имени друзей и родственников аргументированные жалобы в Верховный суд по делам Ильи Габая, Сергея Ходоровича, активистов крымско-татарского движения. Берется она и за теоретические работы, задуманные более двадцати лет назад: "Адвокат в уголовном процессе" ("Право на защиту"), "О порядке содержания граждан в местах предварительного заключения", "О смертной казни", начинает собирать материалы для проекта нового Исправительно-трудового кодекса. Положение в советских тюрьмах и лагерях ей хорошо знакомо. Но это огромная работа, требующая изучения правил и условий содержания заключенных в дореволюционной России, в других странах. Ей приносят из библиотеки книги и статьи по этой тематике. Не все из этого ей удалось довести до конца - не хватило ни сил, ни времени. Она по-прежнему брала на себя заботы о внуках и правнуках, а по вечерам слушала "голоса", которые наконец-то перестали глушить (и в том числе голос Люды Алексеевой, его незабываемый энергичный тембр был хорошо узнаваем даже из-за океана), и относилась ко всему происходящему в стране с огромным интересом: "Никогда не думала, что доведется дожить до такого, когда во всех газетах станут писать то, за что нас безжалостно сажали". Софья Васильевна с большим недоверием относится к утверждениям, на которые не скупятся в газетах весьма уважаемые люди, будто раньше они и не подозревали, что все так плохо, все верили и подумать даже не могли... Так, возмутила ее статья Чингиза Айтматова, напечатанная в "Известиях" в мае 1987 г. Я ее тогда подзадорила: "А ты напиши ему открытое письмо, - вдруг ответит!" Она села и написала, да как написала! Не ответил... В сентябре 1987 г. ей предлагают участвовать в Международном общественном семинаре по гуманитарным вопросам (проходившем тогда еще на частной квартире). И она наговаривает на пленку почти часовой доклад "Публичность и закрытость нормативных актов, регулирующих отношение личности и государства", но выступить лично она физически не в состоянии.

В октябре 1987 г. истек пятилетний срок, после которого, по закону, приостановленное дело должно быть прекращено. И Софья Васильевна написала серию жалоб в прокуратуру от своего имени и от моего, с требованием вернуть изъятое при обысках имущество. Большой надежды на возвращение не было известно, что "вещественные доказательства" предпочитали уничтожать. В записной книжке Софьи Васильевны до сих пор так и лежит копия ответа Михаилу Зотову на аналогичную жалобу:

"Министерство юстиции РСФСР 445036 гор. Тольятти Куйбышевский областной суд, ул.Ст.Разина, 10-198 413099 г.Куйбышев, гр.Зотову М.В. пл. Революции, 60 21.04.88 02-92/81

На Ваше письмо, поступившее из УКГБ по Куйбышевской области, сообщаю, что вещественные доказательства по Вашему делу: 2 фотоальбома, 18 томов рукописных и машинописных текстов, 194 фотопленки и кадров, 519 фотографий, 9 картин и 1 эскиз уничтожены комиссией УКГБ по акту от 10.08.81 года согласно определения областного суда.

Зам. Председателя Куйбышевского областного суда А.С.Бойко".

Но Софья Васильевна считала, что надо "приучать" прокуратуру к соблюдению законов, и продолжала жаловаться во все более высокие инстанции.

Лето 1988 г. она провела с Еленой Марковной Евниной в подмосковной деревне Растороповка, так как я не могла уехать из Москвы, потому что Галя поступала в университет. Мама плохо себя чувствовала, я уговаривала ее лечь в больницу, но она отказалась категорически. Теперь я думаю, что она лучше меня и лучше врачей понимала, насколько плохо обстоят дела с ее здоровьем, и хотела максимально использовать отпущенное ей время: ведь только теперь у нее появилась возможность донести до людей всю правду о правозащитном движении, оболганном нашей прессой. В августе из одного из ответов на свои жалобы она узнает, что ее дело было прекращено еще в 1984 г. ввиду того, что "она прекратила свою деятельность и перестала быть социально опасной", причем ей об этом постановлении не было сообщено. Она подает жалобу в Прокуратуру Союза с требованием либо "прекратить дело за отсутствием состава преступления", либо передать его в суд. И добивается своего.

Мне разрешают прийти в прокуратуру и переписать для нее от руки (прислать домой копию они почему-то не могут) новое постановление. У меня холодок пробегает по спине, когда я начинаю читать преамбулу, в которой переписано из обвинительного заключения: "...материалами дела доказано, что Каллистратова систематически занималась изготовлением и распространением" и т.д. Но в конце стояли нужные слова - "за отсутствием состава преступления". Производил этот текст уже не страшное, а комическое впечатление. Это постановление было важно для Софьи Васильевны прежде всего как прецедент, который помогал ей в борьбе за реабилитацию всех правозащитников, осужденных в 1960-1980-х гг.

Из всего отобранного при обысках ей согласились вернуть лишь пишущие машинки (все рукописи, книжки, фотографии, почта Андрея Дмитриевича вместе с чемоданом неизвестно где исчезли - Прокуратура кивала на ГБ, ГБ на Прокуратуру), но - "только лично". Пришлось мне везти маму на Новокузнецкую - в Московскую прокуратуру. Следователь, жалуясь на отсутствие помощников и тесноту, начал приносить в кабинет машинку за машинкой - штук пятнадцать, пыльные, в футлярах и без: "Я не знаю, какие Ваши, выбирайте сами". К некоторым машинкам были привязаны бирки: "Лернер", "Кизелов"... Там же неожиданно оказался портативный фотоувеличитель в футляре, на котором мы с мамой печатали карточки еще в 50-х гг. и о котором совершенно забыли. Но маминых машинок не было. "Ну так берите любые, какие Вам нравятся", предложил следователь, которому явно было лень тащить еще одну партию. Я и выбрала две "Эрики" - работающие и в приличных футлярах. Мама считала эту операцию незаконной, кроме того, ей хотелось получить свой любимый дореволюционный "Ундервуд", который ей так славно служил долгие годы. Следователь торопил: "Это все бесхозное, хозяева давно уехали, забирайте!" Пришлось взять. Мама вскоре подарила их внукам, которым они очень пригодились для работы, а сама печатала на моей, и печатала много. В конце декабря она закончила развернутые замечания на опубликованный проект "Основ уголовного законодательства СССР и союзных республик", где излагала давно выношенные мысли о вреде длительных сроков, недопустимости смертной казни, недопустимости расплывчатых формулировок "политических" статей.

С осени 1988 г. Софья Васильевна, что называется, с головой окунается в общественную жизнь. В ноябре ее приглашают в "Спасохауз" - на прием по случаю визита Парламентской комиссии США по безопасности и сотрудничеству в Европе. Она решает ехать - машину обещали прислать. Я в замешательстве - в чем ехать? Мама уже много лет не покупала себе одежды, дома носила красивый теплый халат, привезенный мною "из-за бугра", праздничным нарядом служил синий шерстяной сарафан, подаренный друзьями. Я помчалась в универмаг "Москва" - перемерила там все, что было, прикидывая на размер больше, и удача! Черное шерстяное платье за 100 рублей, - как специально для нее сшито. В этом строгом платье, с крупными янтарными бусами (единственной ее "драгоценностью") она выглядела очень красиво и величественно, выступая с трибуны.

А выступала она в эту зиму много раз. В январе 1989 г. ее приглашают на учредительное собрание Московского отделения общества "Мемориал", выбирают делегатом Всесоюзной учредительной конференции "Мемориала". В январе же она становится членом клуба "Московская трибуна", затем Майя Уздина привлекает ее к работе в клубе "Трибуна общественного мнения у Никитских ворот". В феврале познакомившаяся с ней на приеме в "Спасохаузе" сопредседатель советско-американского фонда "Культурная инициатива" (Фонда Сороса) А.Буис предлагает ей стать членом правовой комиссии этого фонда. Ей уже восемьдесят один год, но во всех этих обществах и клубах она отнюдь не играет роль "свадебного генерала", а работает в полную силу. 29 января она выступает на конференции "Мемориала", через несколько дней доказывает на "Московской трибуне" необходимость участия в работе клуба юристов и привлекает в клуб двух квалифицированных адвокатов - Б.АЗолотухина и Н.А.Монахова. В Фонде Сороса вместе с Золотухиным разрабатывает проект по созданию адвокатской группы для осуществления мер по реабилитации жертв репрессий 60-х-80-х гг. и возмещения им материального ущерба. Одновременно она готовит от имени Правовой комиссии Фонда Сороса методические указания по работе с письмами трудящихся. Этот далеко не формальный документ хочется привести целиком, как образец ее подхода к любому делу:

"Каллистратова Софья Васильевна телефон [phone]

Если Комиссия по правовой культуре Фонда "Культурная Инициатива" будет финансировать работу с письмами трудящихся Комиссии Ф.Бурлацкого, то предлагаю передать этой Комиссии наш проект методических указаний по работе с письмами:

1. В Комиссию по правам человека, как правило, обращаются люди, либо не верящие в возможность разрешения их наболевших вопросов официальными инстанциями, либо уже прошедшие многие инстанции и отчаявшиеся, потерявшие надежду получить разрешение конфликта. Поэтому решительно невозможно в работе с письмами ограничиться только рассылкой писем в соответствующие официальные инстанции и стандартным извещением автора письма о том, куда его письмо отправлено.

2. Необходимо заключить договор с одной из юридических консультаций МГКА на обслуживание Комиссии квалифицированным адвокатом, специально по работе с письмами. Этому адвокату поручить создать группу (преимущественно из молодых адвокатов, не имеющих достаточной практики) с включением в эту группу одного (а может быть, и двух) психиатров, с которыми (с психиатрами) Комиссия также должна заключить контракт.

В обязанности адвоката, на работу которого будет заключен договор с юрисконсультацией, вменить распределение писем между членами группы и контроль за исполнением.

3. Каждый автор письма должен получить индивидуально для него написанный ответ, составленный с учетом интеллектуального уровня и грамотности автора. Ответ должен быть завизирован исполнителем и адвокатом, обслуживающим группу, и подписан одним из руководящих работников Комиссии.

4. Все поступающие письма должны рассортировываться по следующим категориям:

а) Письма явно бредового характера, исходящие от психически больных людей и требующие не столько правовой, сколько врачебно-психиатрической помощи (к этой категории могут быть отнесены лишь письма, бредовый характер которых очевиден и не вызывает сомнений). Ответы на эти письма должны составляться психиатром с позиций психотерапии. Психиатру же надо предоставлять и право решать, надо ли от имени Комиссии обратиться к местным органам здравоохранения (районному психиатру) с просьбой об оказании автору письма соответствующей врачебной помощи.