Затерянные в Чарусах

— Все цапаетесь, — сказала она, подсаживаясь к столу. — И как вам не надоело.

— А чего это он наши порядки обессуживает? Слушать вырно. Вот я и возражаю.

— Я спросил: почему, если тумана нет, днем нельзя огонь разжигать?

— А правда, почему? — вдруг удивилась Лида и посмотрела на Сома.

— И ты туды ж, — рассердился дед. — Сказано, порядки такие и не нам их нарушать!

— В любых порядках должна присутствовать логика, — сказал Валерий.

— Логика! — взвился дед. — Слово-то, какое! Умное, видать. Как у профессора. Тот тоже все пытал поначалу. Че, да как. Зачим, да почему? И мамка твоя такая же была… Дура…

Лида встрепенулась. Ее подбородок задрожал, из глаз брызнули слезинки.

— Все вы такие, — продолжал Сом запальчиво. — Лесомыги. Нет, чтоб жить себе личиво, так нет, все озлоречут.

— Чего вы кипятитесь? — сказал Валерий. — Мне например многое здесь нравится. Вы же сами к каждому моему слову цепляетесь.

— Ай, — махнул рукой Сом. — Базанить с тобой невсутерпь боле. Пустое пересердие. Понеже все одно не разговор получается, а раздобары.

— Может, вам еды жалко, так скажите прямо. Могу не приходить. Сами ведь зовете. Да и не обедать я к вам шел — иголка мне нужна. Карман оторвался. — Валерий показал надорванный шов. Одолжите до завтра.

— Вот долбень, — покачал головой Сом. — Да никому тут еды не жалко. Ешь, хоть лопни, а иголку из дому, ни ногой. Тут зашивай. Еще обронишь где. Ищи ее потом…

Задуманное дело расстраивалось. Требовалось искать новый подход. Валерий зашил карман. Потом достал магнит и приложил к нему конец иголки.

— Гляди, что у меня есть, — подозвал Сома. — Это, чтоб не терялась и, коль уронишь, очень легко найти. — Валерий кинул иголку на пол. Поднес к ней магнит. Щелк, игла подскочила, прилипла.

— Ух, ты, — подивился старик. — Кудесы какие!

— Закон природы, — осмелился поперечить Валерий.

Дед не стал спорить, он поиграл с магнитом, все время восхищенно цокая, дивясь и робко поглядывая на гостя: неужто отнимет?

— Дарю, — сказал Валерий. — Только пользоваться им вот так надо, а то испортится. Он прилепил иглу к магниту одним кончиком, чтобы при намагничивании игла приобрела четкую полярность.

— Ясно дело, — согласился старик.

По дороге домой Валерий подошел к старому дубу, отколол ножом кусок коры, выстругал поплавок. Во дворе его поджидали Василий с Герасимом. На крыльце стоял кувшин с вином, из которого было уже порядком почато.

— А мы по делу. Мучицы смолоть, — сказал Герасим.

Валерий удивился, обрадовался, позвал всех в дом.

— Эх, жаль, угостить мне вас нечем, — сказал сокрушенно.

— Знамо, нечем, — кивнул Василий. — Да ерунда это. Гостинцами вожаться потом будешь. А приспешку мы с собой захватили.

— И винца, — поддакнул Герасим.

Притащили жернова, Василий распаковал мешок с зерном, сыпанул горсть в дырку верхнего камня. Покрутил деревянную ручку, потрогал получившийся помол, что-то подрегулировал.

Стали молоть. Работа спорилась. Впервые Валерий видел, как происходит превращение зерна в муку. Подивился гениальности предков. Он тоже покрутил ручку. Василий отошел разлить вино по кружкам, порезал сало и колбаски.

Закончив работу и ссыпав муку в мешок, присели к столу.

— Вы, правда, летчик люфтваффе? — спросил Валерий Герасима.

Тот смешался, глянул на Василия.

— Если вам неприятно вспоминать что-то, можете не говорить. Просто интересно.

— Да что ж. Чего это неприятно? Просто пока не любопытствовал никто.

— Значит, я первый.

— Может, и летчик, — начал Герасим и замолчал, то ли сомневаясь в своем рассказе, то ли припоминая. — Давно все было. Забылось уже. Как будто и не было. Кажись, лет восемнадцать мне тогда сполнилось. Точно, восемнадцать. Мальчонка совсем. Только летать научился. В бой не посылали. Опыта мало. А вот листовки разбрасывать — это годилось. Да вот на первом задании меня и сбили. Парашют, слава богу, выручил. Приземлился в болоте. Тонул уже. Да спасли меня. Василий… вот, да Иван такой был. Хороший человек. Только помер давно.

— А язык свой забыли?

— Какой язык? Вот он. — Герасим высунул кончик и попытался рассмотреть его, неимоверно скосив глаза.

— Немецкий.

— Говор?

— Ну да, говор немецкий.

— Ах! — махнул рукой Герасим, — Сначала никто меня не понимал. Я им: «Я. Я». А они: «Ты. Ты». А потом как-то пообвыкся и стало все понятно.

— А звали тебя как раньше?

— Так и звали, Герасим.

— Нет, когда ты на самолете летал.

— А-а-а… тогда… Гер… Ган… Ганс, кажись. Точно, Ганс, — обрадовался бывший летчик. — А я и запамятовал уже. Вот интересно! Мне ночесь другие слова иногда снятся. Я что запомню, бывает, на другой день Василию говорю. А он на меня руками машет. — «Отзинь, анчихрист! — ругается, — Кончай ведьмовать!».

— Дак он и молится какому-то Хитлеру. — Василий с нескрываемой иронией кивнул на Герасима. — Синец, он и есть синец. Супостат, одним словом.

— Так кому ж молиться еще! Христу твоему, что ли? Так не знаю я такого. Гитлера вот… помню. Все мы ему молились. Фюрер он наш. Отец и заступник. А коли я ведьмак какой, так не живи рядом.

— А не я ж к тебе жить явился. Сам пришел. Подселился под боком.

— Могу и уйти. Домов много.

— Ладно-ладно, не злись. А то сголомя и прямь уйдешь куда. Человек-то ты вожеватый, только вот Хитлеру твоему не могу мирволить. Не Бог он. И Аркадий Аркадьевич говорит, что не Бог.

— Твой Аркадий Аркадьевич ни в кого не верит. Ни в Христа, ни в Царя, ни в Сталина с Лениным. Ересник настоящий.

— Да лучше уж ни в кого, чем в анчихриста. Хотя я так непщую: вера ваша, видать, блазн такой бесовский. Кто вам чего наобещал, тому вы и готовы молиться. Словно недомыки какие.

— Ой, ой, — будто твой Христос ничего не обещал.

— Трудности он обещал. И борьбу с искушениями. Ты вот подумай башкой своей. Деды говорили, ни в одном доме раньше, окромя Христа, никому не молились. А теперь? Что дом — то свой бог. Прошка вон со своим Сталиным совсем заерестился. Говорит, это я так дурую. А дозде уж сколько душ?..

Герасим нахмурился, нервно глотнул вина. Василий глянул на Валерия, сам смутился и тоже отпил глоток. Потом вроде бы как извиняясь, сказал:

— Ладно, на том свете все сочтется…

Герасим поскреб в затылке. Он уже не хотел возражать, спорить. Только сказал сокрушенно:

— Вот и спортил настроение. Снова.

— Да уж прости — погорячился. Может я и дулебина какая, только Бог мой мне предками завещан. А вы своих наскоро выдумали. Пойдем, однако, хватит башку дербить. Человек от нас отдохнуть хочет. А мы все сутырим да сутырим.