Затерянный город Z. Повесть о гибельной одержимости Амазонией
Шрифт:
Забираясь все дальше в глубь этого мира, Фосетт и Чиверс достигли отдаленного форпоста под названием Риберальта. Там Фосетт заметил судно, причаливавшее к берегу. Один из рабочих крикнул: «Вон скот везут!» — и Фосетт увидел надсмотрщиков с кнутами, выволакивавших три десятка индейских мужчин и женщин, скованных цепью, на берег, где покупатели начинали их осматривать. Фосетт спросил у таможенника, кто это. Рабы, ответил тот.
Потрясенный Фосетт узнал, что, поскольку многие добытчики каучука погибают в джунглях, каучуковые бароны, стремясь восполнить нехватку рабочей силы, направляют вооруженные отряды в лес, чтобы захватывать аборигенов, обращая их в рабство. Так, в одном из районов на перуанской реке Путумайо обращение с индейцами было настолько вопиющим, что британское правительство начало расследование, в ходе которого выяснилось, что виновные преспокойно продавали акции своей компании на лондонской бирже. Были собраны доказательства, подтверждавшие, что Перуанская амазонская компания практически осуществляла геноцид в попытке усмирить и обратить в рабство туземное население: она кастрировала и обезглавливала индейцев,
В 1912 году, задолго до того, как доклад Кейсмента стал достоянием общественности, Фосетт рассказывал об этих зверствах в редакционных статьях, публикуемых в британских газетах, и на встречах с правительственными чиновниками. Однажды он назвал работорговцев «дикарями» и «подонками». Более того, он понимал, что каучуковая лихорадка сделала его собственную экспедицию гораздо труднее и опаснее. Даже дружелюбно настроенные племена теперь стали относиться к чужакам враждебно. Фосетту рассказывали об отряде из восьмидесяти человек, в котором «столько человек было убито отравленными стрелами, что остальные прервали путь и ретировались»; других путешественников находили зарытыми по пояс в землю: их живьем оставляли на растерзание огненным муравьям, личинкам и пчелам. В журнале Королевского географического общества Фосетт писал, что «извращенная политика, породившая работорговлю и открыто поощрявшая безжалостное уничтожение индейцев-аборигенов, многие из которых отличаются весьма развитым умом», побудила индейцев к «кровавой мести чужеземцам» и представляет собой одну из «величайших опасностей при изучении Южной Америки».
25 сентября 1906 года Фосетт вышел из Риберальты вместе с Чиверсом и в сопровождении двадцати смельчаков-добровольцев, настоящих «десперадо», и туземных проводников, которых он завербовал на фронтире. Среди них был старатель с Ямайки по фамилии Уиллис, который, несмотря на пристрастие к спиртному, был превосходным поваром и рыболовом («Он мог унюхать пищу и питье, как собака вынюхивает зайца», — шутил Фосетт), а также бывший боливийский офицер, который свободно говорил по-английски и мог служить переводчиком. Фосетт постарался, чтобы все уяснили себе, на что идут. Каждый, кто там, в глубине джунглей, сломает себе руку или ногу либо заболеет, едва ли сумеет выжить. Попытка же вынести оттуда пострадавшего поставит под угрозу благополучие всего отряда; логика джунглей предписывала оставить его — или, как мрачно выражался Фосетт: «У него есть выбор: пилюли опиума, смерть от голода либо пытки — если его найдут дикари».
На нескольких каноэ, которые они выдолбили из стволов деревьев, Фосетт и его люди плыли по петляющей реке на запад, намереваясь преодолеть около шестисот миль вдоль условной границы между Бразилией и Боливией. Река была местами забаррикадирована упавшими в воду деревьями, и со своих каноэ Чиверс и Фосетт пытались прорубиться сквозь них с помощью мачете. Пираньи водились здесь в изобилии, и путешественники, соблюдая осторожность, старались не касаться пальцами поверхности воды. Теодор Рузвельт, занимавшийся исследованиями одного из притоков Амазонки в 1914 году, называл пиранью «самой свирепой рыбой на свете». И добавлял: «Они растерзают и сожрут живьем любого раненого человека или зверя, так как кровь, попавшая в воду, приводит их в исступление… С короткой морды глядят ненавидящие глазки и щерятся жадные, устрашающего вида челюсти. Это воплощение злобной ярости».
Во время купания Фосетт опасливо проверял, нет ли у него на теле нарывов или царапин. Он говорил, что в первый раз, когда он переплывал реку, у него «неприятно засосало под ложечкой». В придачу к пираньям он опасался рыбок кандиру и электрических угрей, или пурак. [42] Последние — длиной футов шесть, с плоской головой и глазами, которые, казалось, сидят почти на верхней губе, — были своего рода живыми батареями: они пропускали через тело своей жертвы ток напряжением до шестисот пятидесяти вольт. В резервуаре с водой они способны были убить электрическим разрядом лягушку или рыбу, даже не прикасаясь к ней. Немецкий ученый и путешественник Александр фон Гумбольдт, странствовавший вдоль реки Ориноко в бассейне Амазонки в начале XIX века, как-то раз с помощью индейцев с гарпунами завел тридцать лошадей и мулов в болотце, полное электрических угрей, чтобы посмотреть, что будет. Лошади и мулы (гривы дыбом, горящие глаза) стали в ужасе пятиться, когда угри окружили их. Некоторые лошади пытались выпрыгнуть из воды, но индейцы загоняли их гарпунами обратно. В считаные секунды две лошади утонули, а остальным животным в конце концов удалось прорвать кольцо индейцев и выбраться на берег, в изнеможении свалившись на землю. «Один удар угря достаточен, чтобы парализовать человека и отправить его на дно, однако электрический угорь имеет обыкновение повторять удары, чтобы поразить свою жертву наверняка», — писал Фосетт. Он заключал: человек в этих краях должен
действовать, «не надеясь на эпитафию, — действовать хладнокровно, зачастую — после только что разыгравшейся трагедии».42
Описания животных и, в частности, насекомых Амазонии см. в: Форсит и Мията. Природа тропиков; Катрайт. Великие натуралисты исследуют Южную Америку; Кричер. Спутник путешественника в неотропические регионы; Миллард. Река Сомнения. (Примеч. автора)
Однажды Фосетт заметил что-то у берега медленно текущей реки. Сначала ему показалось, что это упавшее в воду дерево, но потом оно стало приближаться к каноэ. «Дерево» было крупнее электрического угря, и, увидев его, спутники Фосетта завопили. Фосетт поднял винтовку и продолжал стрелять, пока воздух не наполнился пороховым дымом. Когда существо перестало шевелиться, они подплыли к нему на каноэ. Это была анаконда. В своих докладах Королевскому географическому обществу Фосетт настойчиво утверждал, что она длиннее шестидесяти футов («Гигантские змеи!» — обычный кричащий заголовок в тогдашней британской прессе), хотя большая часть анаконды оставалась под водой и она явно была меньше. Самая длинная из официально измеренных анаконд — двадцать семь футов девять дюймов. (При такой длине анаконда может весить больше полутонны и благодаря своим эластичным челюстным мышцам целиком заглатывает оленя.) С опаской глядя на неподвижную змею перед собой, Фосетт достал нож. Он попытался отрезать кусочек ее кожи, чтобы положить его в банку для образцов, но, когда он сделал надрез, анаконда дернулась и устремилась на Фосетта и компанию, заставив их в ужасе обратиться в бегство.
Экспедиция продвигалась вперед, и ее участники во все глаза смотрели в джунгли. «Это было одно из самых мрачных путешествий, которые я когда-либо предпринимал. Река была угрожающе спокойной, слабое течение и глубокая вода словно предвещали беды впереди, — писал Фосетт через несколько месяцев после того, как покинул Риберальту. — Демоны притоков Амазонки вырвались на свободу, заявляя о своем присутствии низко нависшими небесами, проливными дождями и насупленными стенами леса, стоявшего по берегам».
Фосетт поддерживал в экспедиции строгий распорядок дня. По словам Генри Костина, бывшего британского капрала, позже несколько раз путешествовавшего с Фосеттом, кто-нибудь всякий раз будил с первыми лучами солнца весь отряд: этого человека называли «дежурным по побудке». Затем все спешили к реке, умывались, чистили зубы и собирали вещи, пока другой дежурный, отвечавший за завтрак, разводил костер. «Мы жили просто, — вспоминал Костин. — Завтрак обычно состоял из овсянки, сгущенного молока и большого количества сахара». Через считаные минуты все уже отправлялись в путь. Собирание многообразных данных для докладов, представляемых Фосеттом в КГО, — включая геодезическую и картографическую информацию, зарисовки ландшафта, барометрические и температурные измерения и составление каталогов флоры и фауны, — требовало изнурительной работы, и Фосетт трудился не покладая рук. «Бездеятельность — вот что было для меня невыносимо», — как-то заметил он. Казалось, джунгли усилили главные черты его натуры — храбрость и выносливость наряду со вспыльчивостью и нетерпимостью к чужой слабости. Он разрешал своим людям делать лишь короткий перерыв на обед (когда им удавалось перекусить галетами), а остальное время они должны были постоянно идти вперед, в общей сложности до двенадцати часов в день.
Перед самым заходом солнца он наконец давал сигнал разбить лагерь. Уиллис, повар, отвечал за приготовление ужина и добавлял в порошковый суп тех животных, которых отряду удалось добыть. Голод все превращал в деликатес: броненосцев, пресноводных скатов, черепах, анаконд, крыс. «Обезьян здесь охотно употребляют в пищу, — отмечал Фосетт. — Мясо их довольно вкусное, но сама идея на первых порах отвращала меня, так как, когда их растягивали над костром, чтобы палить шерсть, они были удивительно похожи на людей».
Начав продвигаться по джунглям, Фосетт и его люди стали более уязвимыми для хищников. Однажды стадо белогубых диких свиней-пекари ринулось на Чиверса и переводчика, которые стали палить из своих ружей наобум, а Уиллис забрался на дерево, чтобы его не подстрелили собственные спутники. Смертельно опасно было даже касаться некоторых лягушек: Phyllobares terribilis (лягушка-листолаз), обитающая в Колумбийской Амазонии, содержит в себе достаточно яда, чтобы убить сотню людей. Однажды Фосетт наступил на коралловую змею, чей яд парализует центральную нервную систему человека, вызывая смерть от удушья. Фосетт поражался: в Амазонии животное царство «настроено против человека, как нигде в мире».
Но больше всего Фосетта и его спутников беспокоили не крупные хищники, а неутомимые насекомые. Муравьи сауба, способные за одну ночь обратить одежду и рюкзаки путешественников в труху. Клещи, впивающиеся, точно пиявки (еще одна напасть), и красные мохнатые песчаные блохи, пожирающие человеческую плоть. Многоножки, брызжущие цианидом. Черви-паразиты, вызывающие слепоту. Местные оводы, протыкающие яйцекладом одежду и откладывающие под кожу яйца, из которых потом вылупляются личинки, буравящие тело. Почти невидимые кусачие мошки-пиумы, из-за которых на теле у путешественников не было живого места. А еще — «целующие жучки», кусающие жертву в губы, тем самым передавая ей простейшее под названием Trypanosoma cruzi; двадцать лет спустя человек, считавший, что выбрался из джунглей целым и невредимым, начинал умирать от опухоли сердца или мозга. Но опаснее всего были москиты. Они служили разносчиком чего угодно — от малярии до «сокрушающей кости» лихорадки, от слоновой болезни до желтой лихорадки. «[Москиты] представляют собой главную и почти единственную причину, по которой Амазония остается фронтиром, который еще предстоит завоевать», — писал Уиллард Прайс в своей книге 1952 года «Диковинная Амазонка».