Затерянный в горах

– Ты мне веришь или нет? И что будем делать? – наконец спросил я его, отвлекшись от созерцания. Сказывалась усталость и недосыпание. Я чувствовал себя плохо.

– Верю, Костян, конечно верю. Но я знаю поболее твоего и понятия не имею, что с этим всем делать. Здесь, много лет назад случилась страшная трагедия. Это было еще до меня. Однажды, база закрылась на зиму, а в третьем номере осталась девушка. Закрывали директор и завхоз, все как обычно. Знаешь, есть такая инструкция, по закрытию базы на зиму. Там много всего оговорено, но, самое главное, там все прописано по сборам людей. Вот это все они нарушили. Люди вышли, собрались на площадке, а машины уже подогнали. Ну, они в них полезли, ни переклички, ни подсчета. В общем, бедлам один. Наверное, так у него, директора того, было во всем. Они не проверили номера. А она, то ли спала крепко, то ли плохо ей было. Кто это может знать. Она осталась лежать в кровати. Видимо ни белье никто не собирал, ни хрена не делали. Кто-то из них прошел, замкнул двери комнат, удивительно, что не бросили просто. Бросили бы, все бы может и обошлось. Замкнули, закинули ключи под стойку и, заперев базу, вышли. Ну, в общем, все уехали. Нашли ее весной, когда вернулись. Ее даже никто не хватился за зиму, видимо совсем одинокая была. Она не смогла открыть дверь. В номере есть окно, но его она тоже не выбила. Может, правда больна была, в общем, когда ее нашли, она лежала на кровати. Директор пошел под суд конечно. Базу принял Хамзатович, но он сезон только пробыл и уехал, передал мне. Происшествие это быстро забылось. И до сегодняшней ночи я тоже о нем и не вспоминал. Вот такие дела, Костян. Что делать, спрашиваешь? Отвечаю: понятия не имею.

Я слушал директора с все возрастающим беспокойством. Я не сходил с ума, получается, но такого я даже представить себе никогда в жизни не мог. От его рассказа, мне стало еще страшнее.

– Ладно, чего сидеть, время терять. Пойдем работать. – Сказал он вставая. – В одиннадцать не пропусти сеанс связи, скажи у нас все хорошо. Сейчас заводи генератор, я пока дров натаскаю.

– Я не понял, мы что, остаемся здесь?

– Да. Я долго думал, пока сюда ехал. Я, кажется, знаю, что нужно делать.

– Давай так: ты меня увольняй, если хочешь, можешь даже заяву на меня написать. Я поеду вниз, а ты, раз тебе кажется, что ты знаешь, что делать с призраком, который реально ломает по ночам дверь, оставайся здесь и делай.

Он смотрел на меня спокойно и молчал. Молчал и я. Видимо по моим глазам определив момент, когда злость и страх, стучавшие внутри моей головы немного поутихли, он веско, чеканя каждое слово, проговорил.

– Мы останемся здесь, Костян. Потому, что мы с тобой два мужчины. Ни ты, ни я, не виноваты в том, что случилось той страшной зимой. Но мы можем все исправить. И мы не побежим. Мы останемся и исправим.

****

Я заводил генератор. Все, что можно зарядить было собрано в котельной. Мой фонарь, что вчера остался валяться на полу в коридоре, принес директор. Я сказал, что не пойду туда. Даже в свой номер не пойду, не хочу. А он щурился на меня, было видно, что смеется. Сам ходил в третий номер, осматривал его. Кремень! Он же не просыпался ночью от стука из пустого номера. И не видел своими глазами, как нечто ломает дверь. Не слышал посреди ночи голос того, кого нет. Вот, сегодня ночью, я на него и посмотрю.

Я остался с ним. Хотя соблазн завести “шишигу” и мчать отсюда до самого города был очень велик. Оставить его тут, с его квадроциклом, и плевать на все. Не знаю, что меня заставило. Может, мне тоже жаль ту девушку, погибшую так страшно в проклятом третьем номере. Но разве мы можем что-то изменить? Ее давно на свете нет, а мы ее даже никогда не видели. Как он сказал? Мы можем все исправить? Посмотрим. В общем, получается, сегодня мне предстоит пережить здесь еще одну ночь.

Пока я возился с генератором, директор смурной как черт, таскал дрова в котельную. Мне он приказал не напрягаться, до обеда, заниматься электричеством и к нему туда не лезть. Я не возражал.

В одиннадцать мы вышли на связь и передали дежурному, что на базе все хорошо, никаких происшествий. После этого поели разогретой в котле, консервированной гречки с тушенкой и он велел мне идти спать. Я действительно чувствовал себя отвратительно. Гудела голова, в ногах и руках ныли суставы, ощущалась общая тошнотворная слабость. Как после сложного похода, когда отпускает адреналин, и ты просто валишься с ног. Да, надо поспать, до вечера мне так не протянуть, не то, что до утра. Я хотел устроиться где-то здесь, поближе, но директор сказал, чтоб не дурил, и шел в свой номер. Все равно нам там ночью сидеть. Видимо он себе уже очень ясно представлял, что мы будем делать ночью, а мне ничего толком не объяснил. Говорил утром только то, что умершая не упокоилась и возвращается сюда зимой, в те самые даты, когда умирала. Переживает снова и снова последние страшные моменты своей жизни. Я и сам больше не спрашивал, мне и этого хватало.

Вообще-то с ним вдвоем не страшно, да и день всегда разгоняет ночные ужасы. Я не только прошел в свой номер, но и по пути заглянул в третий. Открыл шкаф, посмотрел под кровать. Хотелось еще раз убедится, что в номере никого нет и не может быть. Даже побыл там немного, осмотрел окно. Почему она не выбралась из номера и не попыталась уйти? Это окно смотрит на Восток и виден только близкий лес и горные вершины. Вспомнил, что по ночам в лесу воют волки. Конечно, она их тоже слышала и это могло ее напугать. И еще, я знаю местность, я же гид. Останься я здесь ночью в такой ситуации, я бы конечно не раздумывал. Но я знаю куда идти, сколько, что с собой взять. А она осталась одна посреди гор. Сюда группы привозят автобусы, старые, еще советские полноприводные ПАЗы. Из города, там есть офис, один на несколько турбаз. И трансфер на этих ПАЗах. И когда зимой дорогу заваливает снегом, то, не зная точно куда идти, новичок здесь заблудится. А может ко всему этому она была действительно больна, это же была зимняя, новогодняя смена. Простудилась, утром проснулась с жаром и слабостью, и обнаружила себя запертой в номере на пустой базе. Двери эти наружу ломать бесполезно, они же открываются внутрь. Если только такой бугай как вон директор, выбил бы с рамой. А куда ей?

Побыв здесь, мне стало легче. Я даже с удивлением вспоминал, как еще утром не мог и подумать, пройти по коридору мимо этой двери. Я отправился в свой номер, лег на кровать. Было тепло, директор еще утром удивился, узнав, что днем я только поддерживаю немного огня в котле, а протапливаю на ночь. Спросил, это потому, что мне дрова таскать лень? Я сказал что нет, просто не знаю, зачем расходовать лишнее. Днем можно и потерпеть холод. Он хмыкнул, молча покрутил пальцем у виска и пошел, накидал в топку дров. Видимо я заснул сразу, как только лег, потому что больше ничего не помню.

Проснулся я уже вечером. Болела голова. У меня всегда так, когда сбивается привычный ритм, за много лет работы горным гидом я привык рано вставать и рано ложится. Спал я видимо очень крепко, потому что когда я проснулся, в номере стояло кресло, а на нем сидел директор и чистил свое фамильное нелегальное ружье. Кресло тяжелое, из вестибюля, его сюда можно только притащить волоком. Увидев, что я проснулся он, кивнул мне и снова принялся разглядывать чистоту стволов, смотря через них в темнеющее окно. Генератор не шумел, заглушен. Он все переделал сам, дав мне хорошо отдохнуть. Хотя сам тоже ночь не спал. Я приподнялся на локтях, и спросил:

– Что мы будем делать сегодня?

– Мы ее выпустим.

– Выпустим??

Он, криво прищурившись, как от зубной боли и почесав мочку уха, положил ружье и уселся поудобнее, прямо уставившись на меня.

– Иногда, когда человек переживает большой стресс, большое потрясение перед смертью, он продолжает жить в этом моменте, возвращаясь оттуда, куда он ушел. Он не может уйти окончательно и упокоиться. Раз за разом переживая снова это потрясение. Страдает сам и мучает живых. Она погибла страшной смертью, ее не отпускает вот эта несправедливость. Она не может смириться с тем, что дверь ей никто не открыл, за ней никто не вернулся. Все уехали и никогда не вспомнили, что она осталась там и мучительно умирает. Может ей было очень плохо, может она горела. Кошмары в бреду, куда она проваливалась, были не страшнее ужасной реальности, когда она просыпалась. Все смешалось и стало последним в ее жизни кошмаром. И он продолжается, не отпускает. Наступает зима, ее снова забывают на базе, и она возвращается сюда. Это прекратится, если мы ей поможем. Мы должны выпустить ее оттуда.

Слушая его, я даже забыл о больной голове, а сейчас, когда он закончил говорить, виски снова взорвались пульсирующей болью. Я уже привык к мысли о ночном призраке девушки, для меня она стала реальностью. Я даже мог себе представить, как это – выпустить ее из номера и готов был помогать ему во всем. Я встал, открыл форточку, на базе до сих пор стояли старые деревянные окна с маленькими квадратными форточками наверху, как в старых деревенских домах, и высунул в нее голову.

– Что, бошка болит? – Спросил сочувственно директор.