Затерявшийся. Дилогия

Странно или нет, но в последнее время, кажется, начала развиваться паранойя. Вот, например, наш военюрист очень много время проводит с Зиновьевым. Как бы понятно, что по работе, но мне всё время кажется, что они о чём-то сговариваются у меня за спиной. Те взгляды, бросаемые в мою сторону, что ранее пропускал, теперь кажутся подозрительными. То же и со словами. Вот и на людях стал срываться. И хотя как говорится – если у вас паранойя это не значит, что за вами не следят, но по мне так – это уже выверты психики. С этим надо что-то делать. В тоже время, слышал, что ни один псих не считает себя психом, а всегда находит внешние причины своей ненормальности, точнее того, что считают ненормальностью другие, то есть психи по их классификации. Псих скорее будет считать ненормальным весь окружающий мир, чем себя. Чёрт, совсем запутался, но делать что-то надо. Где найти хорошего психиатра? Кащенко, ау! Для тебя работа есть!

Обратный поход был сложный, хоть люди и шли налегке. Хорошо, что в этот раз решили не задействовать "гражданский" транспорт, хотя Кошка и грозился, что можем всё ценное не увезти. Ага, не увезли ничего ценного – полтора десятка саней шло порожняком. Чем бы я теперь рассчитывался за помощь?

А ещё после десяти утра завьюжило. Почти не спавшие ночь люди, да после предыдущего длительного перехода, быстро начали сдавать. Скорость упала до двух километров в час, это так на глазок. Посовещавшись со старшиной и Серёгиным, дал команду становиться на днёвку. Преследовать нас сейчас некому, да и след вьюга заметает конкретно – так что дорогу теперь пробивает не головной дозор для всех, а, почитай, каждый для себя. Караулы, разумеется, выставили усиленные, а затем я буквально провалился в сон.

Эта гостья отличалась от прочих. Для начала, она не старалась казаться молодой. Нет, старухой она тоже не выглядела – вполне зрелая женщина лет сорока-сорока пяти, да и одета не так вызывающе. Покрой её платья я могу охарактеризовать с большим трудом. Это не сарафан, так как талия, хоть и не ярко выраженная, присутствует. Скорее это что-то из домашней одежды эпохи Царства Женщин, как его описал Казимир Валишевский, этакий переходный этап между старорусским стилем и "новой" европейской модой. В длинной, переброшенной на грудь, цвета вороного крыла косе, тонко проблёскивали линии седого серебра. Лицо… Трудно описать лицо – в нём было всё… Помните как это у Блока:

Мы помним всё – парижских улиц ад,

И венецьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат,

И Кельна дымные громады…

Мы любим плоть – и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный плоти запах…

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах?

Естественно это не читалось при взгляде в глаза, а как-то подразумевалось на втором или третьем плане. Было и ещё что-то неуловимое, не материнская теплота, а скорее смешанная со светлой грустью, доброта обычной русской женщины, глядящей на потерявшегося ребёнка, возможно даже связанного с ней дальним кровным или вовсе некровным родством.

В общем можно ещё много нафантазировать, глядя на неё или через неё, или даже вокруг. А вокруг была осень. Если продолжить аналогию с русскими поэтами: "природы увяданье". Деревья стояли в "багрянце с золотом", при этом на продолжавшейся оставаться ярко-лазурной траве не наблюдалось ни единого палого листика. И среди этого бешеного сочетания красок спокойно стояла молчаливая фигура в сером.

Ну, и кто у нас в этот раз пожаловал? Хотя, внутри я уже почти знал кто она. Почти – потому что не хотелось верить. Встретить её я опасался даже больше чем Морану. Та хоть и была опасна по своей сущности, по каким-то забытым мною, а может и не известным вообще, причинам благоволила к потерявшему память заблудившемуся человечку. Эта же поборница Равновесия, нелюбимая счастливчиками, потому как находила какое-то особое удовольствие в прерывании цепочек удачи, иногда и вместе с жизнью любимцев Фортуны, несла в себе какой-то холод, пробирающий буквально до костей в тёплый осенний день.

– Ну, что молчишь? У тебя же, наверное, накопились ко мне вопросы?

– Здравствуй! Нет у меня никаких вопросов, вот пожелания есть, но ты к ним не прислушаешься. Верно?

– Если идти куда подальше, то нет – не прислушаюсь.

– Тогда давай опустим предисловия, и ты напрямую скажешь то, чего хотела, вытащив меня сюда.

– Какие вы всегда нетерпеливые! Хотя конечно, имея такой короткий век… Скажи, почему живя так мало, вы пытаетесь любыми способами сократить свою жизнь, одновременно сделав её ещё и страшной, и беспросветной? Вот как сейчас, например. Почему вы так любите радовать Мару?

– Прекрати. Сколько тысяч или миллионов раз ты уже задавала эти вопросы? Что ты хочешь услышать в ответ – непреложную истину? Ты её не получишь. А может ты просто коллекционируешь ответы? Тогда тебе должно давно надоесть слушать одно и тоже, с лёгкими вариациями. Сколько раз ты спрашивала это у меня?

– Уел! У тебя я спрашивала это уже раз десять. И знаешь, каждый раз твой ответ чуть отличался, настолько чуть, что прошлый имел кардинальные отличия от первого.

– Извини, но сегодня я сильно устал. Отложим философствования до следующего раза.

– Устал? Что ты знаешь об усталости? – В глазах мелькнуло… Нет, ни боль, ни тоска, ни сожаление – что-то, что совмещало это всё, и в тоже время, было больше, чем вышеперечисленное вместе взятое. – Первый раз настоящая усталость накатывает лет этак через тысячу-полторы, а затем каждые пятьсот-семьсот лет накрывает с удвоенной, по сравнению с прошлым разом, силой. Причём, делаешь ты что-либо или нет, без разницы. Хотя… Да, от безделья устаёшь быстрее и сильнее. Так что лучше работать. Ну и зачем я это говорю? Извини…

Она задумалась о чём-то своём и над поляной опустилась тишина. Ну как тишина? По сравнению с могильным безмолвием Хеля, тут просто был праздник жизни: ветер дует, птички щебечут, даже гром слышится издалека. Надеюсь что гром, потому как для канонады хоть и время, но не место. Не надо нам тут канонады. Прерывать её думы не хотелось, и не потому что не самоубийца, хочет постоять молча – пусть её. С крыши не капает, комары не кусают, да и тепло вокруг. А воздух какой!

– Ладно, помолчали, подышали, пора и о деле поговорить. Ты ведь уже встречался с моей сестрой.

– Было дело.

– Ты сегодня немногословен. Хорошо, тогда упражнение на память. Успокойся, я в курсе твоих проблем с личными воспоминаниями. Если бы не это, я не вела бы таких длинных разговоров, достаточно было просто предупредить, даже не напоминая о прошлом. Но придётся так. Ты помнишь, кто такие банши?

– Какие-то английские духи накликивающие смерть.

– Во-первых, не английские, а ирландские, а во-вторых, не накликивающие, а предвещающие.

– Разница большая. Только смерть всё одно потом приходит.

– И что? Ты многих знаешь, за кем она не пришла или не придёт, в конце концов?

Вопрос был явно риторический, потому просто пожал плечами.

– Банши не просто вестники, вроде иудейских ангелов, которым, по сути, всё равно какую весть и кому приносить. На самом деле банши покровительницы родов, и крик их, это плач жалости по потомкам.

Кажется, начинаю понимать, к чему она клонит.

– Что, так плохо?

– Всё зависит от вас, и от тебя в том числе.

– Зарыться по самую маковку и не высовываться?