Затески к дому своему

– Давай! – Гриша встал под дерево с краю ветвей.

– А если накроет? И потом не найду тебя?..

– Сам же сказал.

– Э-эх, – по-мальчишески выкрикнул Анисим и саданул по стволу дерева топором.

Ель взорвалась. И накрыла Гришу пушистым снегом. Барахтаясь в снежной сверкающей на солнце пыли, Анисим выручил из снежного плена Гришу. – Еще примешь? Для закалки?

– Давай. Потом сбегаю погреюсь…

– Вот грелка, – подал Анисим пилу.

В заснеженном лесу пила не звенела, как раньше, хоть и старался Гриша, а шепелявила, будто у пилы зубья выпали. Свалили, распилили на чурки. Одну чурку по Гришиному росту, другую – под Анисима. Кололи чурки на плахи лиственничными клиньями, и доски получались – Анисим нахвалиться не мог, будто заглянул в душу дереву, – прямослойные, без единого сучочка, заготовки – будто ломти доброго хлеба.

Но это, как говорится, еще полдела. Загнуть, довести лыжу до ума – тут требуется и умение, и терпение. Недострогал, недогнул – ног не поднимешь. Перетончил, бойся каждого сучка, пенька: наступил – из одной две – неси в руках обломки. Другой раз мастер гору леса изведет, чтобы загнуть лыжу как полагается. У Анисима заготовки особого способа. У него на этот случай и сыромятный ремень припасен. И станок под рукой – чурки с гнездами. «Зарядил» заготовку – вставил две доски в станок, посередине клин. Расклинил, из сыромятного ремня скрутку сделал. Поставил заготовку на ребро, просунул шест в скрутку и описал окружность, чувствуя, как в сыромятной скрутке напрягается сила. Скручивал их до тех пор, пока не удалось описать окружность, и так оставил шест в небо глядеть. Под своим весом шест натягивал скрутку. А заготовку вместе со станком перенесли с Гришей поближе к костру да из кружки на изгиб горячей воды подливали. Видно по шесту, как изгиб поддается, усаживается. Знай клинышки подбивай. День, другой нянчил Анисим заготовки. Отстоялись, обмякли скрутки, шест опустился.

– Можно распрягать лыжу, – решает Анисим. – Снимаем, Григорий, скрутку. Ты на что настроен, тесать или строгать?

– Строгать.

– Тогда выносим стол из зимовья.

В четыре руки строгать податливо получается. Только стружка колечками из-под руки у Гриши отлетает – вжить… вжить… Анисим топором обтесал лыжу, передал ее Грише, затем принял у него остроганную лыжу и пробуравил отверстия для крепления.

– Ну-ка, Григорий, поставь-ка ногу. – Анисим продернул ремешок и затянул его на ноге. – Не жмет?

– Нет.

– Семь раз примерь… – предупреждает он и сшивает дратвой ремешок.

– А ты, папань, только два раза мерил.

– Зато как. Не давит, – ощупывает Анисим Гришину ногу и окончательно заделывает крепления. – Вот тебе и обновка, – выставляет Анисим лыжи. Они как два глиссера-близнеца стоят на рейде. – Пробуй!

Гриша вдел одну ногу, другую.

– Пройдись, пройдись, не бойся, не сломаются. – Анисим зашел с боку, чтобы лучше видеть. Гриша сделал шаг, другой, и потянулись за ним ровные ленты по снегу.

– Хорошо утюжат… Держи, чтобы не разнесли, – крикнул вдогонку Анисим.

Анисим вернулся в зимовье, дострогал свою пару да еще каленой железкой прошел. Кто не знает, не скажет, из какого дерева сработаны лыжи, такая работа мастера.

Анисим подмел зимовье, скидал стружки в каменку. Пахнуло нагретым деревом, малиновым жаром обдало Анисима, колко просеклось между лопатками, сыпной дрожью окатило потную грудь. «Баньку бы спроворить…» – мелькнула мысль и подхлестнула до звона в виске банным, угарным до головокружения всплеском. «А чего маяться, корыто выдолбить, эка премудрость, чурка есть…» – Анисим за топор и в дверь. Расколол напополам чурку, и в одной половинке стал выбирать корыто.

За этим занятием и застал отца Гриша.

– Ты чего, папань…

– Вначале скажи, как кони, – кивнул на лыжи Анисим.

– Нормально.

– Ты когда-нибудь в ванне лежал?

– Нет, а чо? – приставляя к стенке за дверь лыжи, поинтересовался Гриша.

– Баню хошь?

– Темнишь, папань? Тесать, что ли? – по-своему понял Гриша отца. – Голова зудит…

– Зимовье не баня?

Гриша посмотрел на ладный белогрудый терем.

– Жалко коптить…

– Не будем коптить, – живо откликнулся Анисим. – Готовь трех родов венички. Не забудь в пихтовый веточку смородины вплести.

– А где ее копытить… Зверобой надергал в прошлый раз на скалах…

– И зверобой годится.

К банному дню Анисим готовился, как к престольному празднику. Напекли лепешек. К столу и вяленый, и соленый ленок, хариус. И пирог рыбный, и каленые орешки. Молока «надоили». Гриша вызвался сходить за рябчиком. Пока он ходил, Анисим корыто обжег изнутри. Гриша вернулся с удачей и сразу взял в руки корыто.

– Хоть с собой неси, – оглаживая ореховую под тусклую бронзу посудину, залюбовался Гриша.

Веники навязали по заданному калибру: большой, маленький, большой, маленький. Вязали веники распаренными в золе прутиками. Гриша ставил их в снег, смотрелись веники на белом снегу зелено-голубыми букетами.

– Ах ты, – спохватился Анисим, – главный банный инструмент забыли – березовой золы на щелок.

– Мало ее, – кивнул Гриша на костер.

– Э-э, мил человек, это не то. Березовый щелок лучше всего снимает грязь. Как новый блестеть будешь.

Прежде заделали окно толстым слоем лапника. Каменку топил Анисим. Он словно хлеба выпекал – колдовал над каменкой и дрова подбирал – кедровый комель с березовыми: ряд березовые, ряд кедровые. А когда камень пошел каленым малиновым всполохом, Анисим выгреб из каменки угли, головешки, замел под, окуная то и дело пихтовый веничек в корыто с водой. Дал немного отстояться каменке. С лестницы заткнул донной травой дымоход. И венички, и горячая вода, и настой из трав в котелке уже перед каменкой были. Заварным настоем на зверобое, шиповнике, бадане сбрызнул Анисим веничком на стенки зимовья и еще добавил духу. Гриша уже млел на нарах, на свежем лапнике.

– Ну как, Григорий, – снимая рубаху, спросил Анисим.

– Жить можно-о.

Анисим переставил жировку со стола на порог – рукастая тень переломилась со стенки к потолку, и в коптилке огонек увял.

– Не возражаешь, если я кину кружечку?

– Поддай, – разрешил Гриша.

Анисим погремел котелком, и тут же каменка отозвалась Жарким охом, невидимый пар хлестнул в дверь, кинулся на потолок, на нары, нашел Гришу.

– Кусается! – скатился с нар Гриша.

– Ну, милай, – взбодрился голосом Анисим и залез на нары, и оттуда еще погонял веничком, и пар достал Гришу.

– Папань, приоткрыть бы немножко дверь, жарко.

– Да ты чо, сын, не сибиряк раззи… упускать такую ценность. Вот если бы уважил, плеснул еще кружечку, а, сынок?

Гриша зачерпнул из котелка и червяком подполз к топке.

– Только против зева топки не стой, – предупредил Анисим.

Гриша, изловчившись, плеснул из кружки в каменку и отпрянул. По тому как торкнулась дверь и погасла коптилка, понятно парильщику – вода достала «живой» камень. Гриша на ощупь забрался под нары и услышал, как заработал веник. Отец, постанывая, приговаривал:

– Ай да веник, ай да синь, что не мило, тут же сгинь…

Гриша постепенно обвык, притерпелся, высунулся из-под нар.

– Папань, кинь веничек.

– На. Полезай на полок…

– Ну, а теперь нырнем, – предложил Анисим, видя, что сын уже упарился.

– В снег? Чур, я первый…

Анисим спустился с полка, открыл разбухшую дверь и с разбегу в снег.

Гриша схватил в пригоршню снега и, не чувствуя холода в руках, кинул отцу на спину.

– Ах ты, я вот тебя… – поймал Анисим Гришу и, окунув в снег, бегом в баню.