Затишье

Поздний вечер за окном. Луна пошла на ущерб, источила край о колючие иглы звезд. Снега лежат тихие, притаились притворились, что будут вечно покоиться на земле. Но быть весне, быть!

Чьи-то шаги по коридору. Открывается дверь. Феодосий, да это же Феодосий!

— Доставил камень, Александр Иванович!

Топчется Некрасов на месте. Охота ему захватить Иконникова в руки, притиснуть к себе, трижды, по-русски поцеловать. Но Иконников спокоен, деловит:

— Чаю?

— И водки.

— Проще водки.

Александр Иванович достает из шкафа графин, две рюмки, наливает с верхом:

— С благополучием.

Оба хрустят соленым огурцом.

— Рассказывай. — Иконников наливает Феодосию.

— Особо-то нечего. Шуметь в Казани пока перестали. Флигель-адъютант императора Мезенцев котом над норами сидит, аж глаза горят. Много наших сцапал. Притаились апостолы. Просят помочь — прокламаций отпечатать и на их долю.

Иконников кивнул, спросил осторожно:

— Брата не задели?

— Он мне камень-то и достал.

— Как думаешь дальше?

— Сейчас бы и к Михелю.

— Отдохни, Феодосий.

— Растрясло малость. Однако пустяки, после отосплюсь.

— Где камень? — Иконников знал, что этого железного парня не отговорить, приступил к делу.

— У Якова в кошеве.

Бог знает что такое! Иконникова даже не ставит в известность собственный кучер! Ну и хваты, ну и конспираторы!

Оба вышли на крыльцо. Яков подтягивал подпруги, оглянулся:

— Феодосий, что за Хрыч привез тебя?

— Мужик какой то. Запутался в улицах, еле разобрался.

Иконников радостно потер ладони. Феодосий принял у Якова вожжи, уселся на козлы, расставил локти, как заправский кучер.

— С богом, — крикнул Яков. — Простите уж вы меня, — обратился к Иконникову. — Руки у Некрасова добрые, не только лошадь можно доверить.

— Верно, все верно. — Александр Иванович все стоял неодетый, не чувствуя холода. — А весна все-таки будет, Яшка!

Яков от удивления распахнул рот.

Михель был зело пьян. На условный стук кнутом в раму вышел пошатываясь, напевая строевую.

— Я т-тебе, с-сволочь, покажу, — погрозил кулаком куда-то в улицу.

Но вокруг дома, в котором он квартировал, и на улице только жидкие тени ползли от лысых облачков. Феодосий чуть не окрестил с досады Михеля кнутом. Но подпоручик притиснул палец к усам и вовсе трезвым голосом сказал:

— У меня поручик Стеновой. Душу изливает. — Вспрыгнул на санки, обнял Феодосия. — Если можно, вези прямо на место. Тут недалеко…

Феодосий подумал, что этак даже лучше, развернул лошадь. Михель с сожалением посмотрел вслед: сейчас бы сам поехал к солдату. Опять зашатался, зашарил скобку двери, долго воевал с порогом.

— Ну, разобрало тебя, Жорж, — встретил Степовой. — Кто там?

— Всякая макроподия.

— Выпьем… Нет, почему обошли меня, Жорж, почему? Я бы заставил принять уставные грамоты!.. Розгами, розгами!.. На колоде распять и с оттяжкой. Н-ненавижу.

В комнате было жарко. Степовой сидел в расстегнутом мундире, волосы свалялись, прилипли ко лбу. Тонкие сильные пальцы пьяно тискали бутылку.

— Как дворянин дворянину говорю, — опять закипал поручик, — р-распустили!.. Канальи, бунтовать?.. Прадеда повесили, у деда именье сожгли, отца в навозе опозорили, н-ненавижу-у!

Лицо поручика побледнело, глаза налились кровью. Михель поспешно отобрал у него бутылку, плеснул остатки вина в стаканы.

— Твое здоровье…

— Поляков пороть!.. — не слушал Степовой. — Панночек… Задрать подол, по белой жопке!..

— Чудовище ты, — не выдержал Михель. — Гадость!

— Молчать!.. Жорж, друг мой, тоска-а! — Степовой грузно поднялся. — Едем к Нестеровской. Наденька — лед. Р-растопить… Едем? Не хочешь!

Схватил со стены гитару, рванул струны. Басовая щелкнула по деке, оскорбленно загудела. Запел верным баритоном:

Близко-о Печкина трактираУ-у присутственных воротЕсть дешевая квартираИ для всех свободный вход…

— Тоска, Жоржик!.. Рассказывали мне: екатеринбургский купец Харитонов прошлым летом выписал цыганок из Москвы. Тройки, гривы вбок, колокольчики, голоса!.. И сани летят!

— Летом? — усмехнулся Михель.

— Он, подлец, на десять верст от города солью тракт засыпал. Вот живут… Нненавижу-у!

И вдруг заснул, упав на гитару головой, по-детски выпятив губы.

В комнату заглянул денщик. Михель отослал его, стянул с себя рубашку, вымылся до пояса, подрагивая от ледяной воды. Посмотрел на поручика брезгливо, задул свечу, с головой укрылся одеялом…

В штаб шли депеши. Александр II перестраивал армию. Скоро, совсем скоро подпоручик Михель получит повышение, во главе полусотни солдат покатит куда-нибудь на север губернии пороть мужиков. Что тогда? Очень просто: тот же Степовой сорвет с него погоны, отведет под арест. Глупо!

Рядовой Кулышов тоже мучился. На святках валялся в больнице, глотал лекарства, знал — простуда пройдет, не пройдет беспокойство. Как быть все-таки с этим проклятым станком? Подпоручик Михель человек справедливый, никогда не повысит голоса, не замахнется. И офицеры уважают его, наверное, не зря. Вон сколько натащил в палату: и полфунта чаю, и сахару более трех, и денег пятьдесят копеек серебром. Сел, руку на плечо положил, сказал озабоченно:

— Выздоравливай скорее, ты нам очень нужен.

— Пресс уже готов, господин подпоручик. Раму тоже сделаю. Камень надо, литеры резать. С ними много возни.

— Выйдешь из больницы, камень будет…

Вот теперь вышел, ждет, а сердце ноет. Будь не Михель, другой — не ввязывался бы. Неужто недоброе затеял молодой подпоручик? Со студентами, с жидами стакнулся?

Чуть не каждый день мимо баталионной литографии проходила воинская команда, иной раз штыков до полусотни. В губернии бунты. Студенты мозги туманят. И чего бунтуют? Волю государь-император дал, землю, а они колья хватают. Ни бога, ни помазанника его не чтут.

Годики бы Кулышову скинуть, жена бы не из городских мещанок была, вернулся бы к земле, пахал, сеял, солнышко славил. А тут, видишь ли, понадобился подпоручику станок!.. Правда, деньги по нынешним временам немалые. И хлеб, и овес, и соль после войны вздорожали. Озими поел червяк, градом побило яровые… Студент какой-то обещанный задаток привез. Сам драный, а отдал копейка в копейку.

А может, листки забавные выпускать вздумали, — уговаривал себя Кулышов. — Наподобие господина Федорова. Все-таки Михель — офицер, присягу давал.