Завещание каменного века (сборник)

— Что с нами будет? — спросила Эва.

— Ничего худого нам не посмеют сделать.

Эва со связанными руками неловко придвинулась, положила голову на мои колени.

— Не нужно обманывать, — тихо сказала она, я едва расслышал ее голос. — Я не боюсь. Не беспокойся обо мне.

Почему чуть ли не каждое Эвино слово удивляет меня? Будь на ее месте даже и не инкубаторская земтерянка, все равно ее поведение показалось бы странным. Что она, телепатией обладает?

В дальнем углу каземата беспрерывно скребли, тихонько постукивали, крошили кирпичи. Это не могли быть крысы. Похоже, кто-то прокапывался к нам из соседней камеры через стену. Я подошел ближе, прислушался. Тук-тук — тишина, потом — осторожные скребки… Опять: тук-тук… Можно даже определить место, где роют.

Звуки стали слышнее. Нас разделяла тонкая стенка в один-два кирпича.

Из соседней камеры постучали. Я ответил. С той стороны удвоили усилия. Крепко сжатыми кулаками я надавил на кирпич — он поддался. Чьи-то пальцы коснулись моей руки.

Громыхнул наружный затвор люка в потолке. Я поспешно привалился спиною, закрыл дыру. Чуточку света попало на дно нашей ямы, мутно осветив сырые потечные стены. На веревке спустили корзину с провизией. Скудный тюремный обед: безвкусная похлебка, ложка гороховой каши, ломоть хлеба, кувшин с водою. Мы почти не притронулись к пище. Немного спустя корзину подняли наверх.

Я постучал в стену.

Мы выломали еще два кирпича — теперь в соседнюю камеру стало можно просунуть голову. Ничего интересного там не было — вонь, темнота и тюремная глухота.

Человек вполз к нам. Глаза, давно привыкшие к сумраку, смогли увидеть его лицо и протертый до лоска меховой комбинезон. Это был пожилой сусл.

— Ни единого слова вопреки совести — таков мой девиз, — с фанатической гордостью мученика произнес он.

— Кто вы?

— Гильд.

«Где же я слышал это имя?»

— Сегодня состоится казнь, — торжественно произнес он.

Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.

— Еще не известно, состоится ли казнь, — поспешил я обрадовать несчастного. — В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.

— Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, — возразил он. — Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с настоящим ученым. — Он немного помолчал.

— Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное — мысль. Она здесь. — Он сунул мне в руки бумажный свиток. — Последнее. Это я написал в тюрьме.

— За что вас преследуют?

— А за что всегда преследуют? — спросил он в свою очередь, и сам же ответил: — За мысли. За собственные мысли. Вы не согласны?

Спорить с ним у меня не было настроения.

— Ничто не преследуется более жестоко, чем инаковерие. Ересь! У нее одно оружие: доводы разума, против нее — кандалы, тюрьмы, смертная казнь.

Он походил на одержимого.

— В чем же заключается ваша ересь? — поинтересовался я.

— Разве вы не слышали? Меня так давно и усердно преследуют, что мое учение невольно распространилось во всех уголках Герона.

— В Героне мы впервые.

— Так вы фильсы?

— Нет, не фильсы.

— Кто же тогда? — Он явно не поверил мне. — Можете не скрывать. Для меня фильсы такие же люди, как и суслы.

— И все же мы не фильсы. — Не знаю, почему я так настаивал на своем: не все ли равно было, за кого он нас примет.

— Но кроме фильсов и суслов, никого нет. Был, правда, слух, будто в запретных стенах объявились неизвестные. Я охотно поверил бы этому, если бы в словах тех, кто распространял слухи, не содержалось явной лжи. Утверждали, будто те неизвестные совершенно куцые.

— Почему бы им не быть куцыми?

Собственно говоря, ни спорить с ним, ни возражать ему у меня не было желания. Больше всего мне хотелось окунуться в горячую ванну, а потом — в постель. Наши дурацкие приключения опостылели мне. Именно сейчас, в тюремном застенке, сидя на несвежей соломенной подстилке, я больше, чем когда-либо, был убежден, что ничего этого на самом деле не было: ни Земтеры, ни Карста, ни средневекового города, ни тюрьмы, ни нахальных крыс, шмыгающих в темноте по ногам, ни полоумного еретика Гильда — просто-напросто у меня расшатались нервы, мне грезится несуразица и не следует воспринимать происходящее всерьез, иначе я свихнусь раньше, чем пробужусь. Эта мысль утешила меня, на время я примирился с кошмарной обстановкой и прислушался к неистовому бормотанию Гильда.

Большой оригинальностью его мировоззрение не отличалось. Первопричиной сотворения мира он признавал движение глубинных вод в Вечном камне. Воды растворили податливую породу, образовали огромную полость и она и есть вселенная. Из смешения воды и света возникли первичные животворные соединения. Позднее они произвели все сущее — растении и животных, которые постепенно расселились по всей полости.

От животных произошел человек. Главную роль в эволюции сыграл хвост. Вначале животные научились с помощью хвоста захватывать предметы — камни, палки, — пользоваться ими, как оружием. Хвост развился, сделался длинным, сильным и подвижным. На него стало можно опираться. Это позволило первочеловеку научиться ходить на задних конечностях — руки освободились для работы. В дальнейшем увеличился и усовершенствовался мозг. Так что без хвоста не могло быть и речи о появлении человека. Хвост помог ему встать на ноги в буквальном и переносном смысле.

— Эти убеждения и привели вас на эшафот?

— Нет, не они. Правда, до недавнего времени люди, думающие так, считались еретиками — их преследовали. Нынче эта теория стала признанной. Около десяти лет назад к власти пришли новые силы. Прежняя система управления называлась фаворией — власть передавалась по наследству от отца к сыну. Нынче страной управляет пандус — выборный орган. Прежде считалось, что фавор и его свита — суслы по-своему происхождению особенные, избранные, их удел — править, а жребий остальных — покоряться и служить. Им не выгодно было признать учение, которое доказывало одинаковое происхождение всех. В искоренении ереси они были свирепы и жестоки.

Вначале пандус взялся рьяно насаждать новое учение. По законодательству приверженцы старых взглядов еще и сейчас считаются изгоями. Многим пришлось бежать к фильсам, там до сих пор власть держится в руках фаворов.

Но очень скоро суслы, избираемые в пандус, полюбили свое исключительное положение. Им уже не хотелось добровольно отстраняться от власти. Необходимо было найти способ доказать свое исключительное право оставаться членами пандуса. Такую возможность отыскали в новом учении. Поскольку главным орудием в становлении человека был хвост, следовательно, те, у кого эта часть тела выделяется, заслуживают особого почета — именно они и есть наиболее достойные. И теперь стало признанным, что обладатель самого тяжелого и толстого хвоста — особа несомненно исключительных способностей.

— Разве можно признать наукой такую ерунду?

— Нет, конечно.

Гильд открыто издевался над подобными утверждениями. Однако за одно это его не решились упрятать в темницу: очень уж весомы были заслуги Гильда, его авторитет признавался всеми.

На свою беду он высказал новую гипотезу: «Пустота в каменном массиве, которую заселяют суслы и фильсы, не единственная — должны существовать другие полости. В них тоже может возникнуть жизнь, могут появиться люди, которые создадут свои государства и науки».