Завещание мужества

1942

Перед атакой

Когда на смерть идут — поют, а перед этим можно плакать. Ведь самый страшный час в бою — час ожидания атаки. Снег минами изрыт вокруг и почернел от пыли минной. Разрыв — и умирает друг. И значит, смерть проходит мимо. Сейчас настанет мой черед. За мной одним идет охота. Ракету просит небосвод и вмерзшая в снега пехота. Мне кажется, что я магнит, что я притягиваю мины. Разрыв — и лейтенант хрипит. И смерть опять проходит мимо. Но мы уже не в силах ждать. И нас ведет через траншеи окоченевшая вражда, штыком дырявящая шеи. Бой был коротким. А потом глушили водку ледяную, и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую.

1942

Отдых

Из боя выходила рота. Мы шли под крыши, в тишину, в сраженьях право заработав на сутки позабыть войну. Но у обломков самолета остановился первый взвод. И замерла в песках пехота у красных обожженных звезд. …Осколки голубого сплава валялись на сухом песке. Здесь все: и боевая слава, и струйка крови на виске, и кутерьма атак и тыла, ревущая, как «ястребок». Нам отдых сделался постылым и неуютным городок.

1942

Сапер

Всю ночь по ледяному насту, по черным полыньям реки шли за сапером коренастым обозы, танки и полки. Их вел на запад по просекам простой, спокойный человек. Прищурившись, смотрел на снег и мины находил под снегом. Он шел всю ночь. Вставал из лога рассвет в пороховом дыму. Настанет мир — на всех дорогах поставят памятник ему.

1942

Трава

Я не хотел опять о травах, но так всегда — когда живу в Москве, я на неделю получаю право писать стихи о ветре и траве. Ведь я в апреле снова прозеваю цветенье яблонь, появленье трав. ………. ……….. Я опоздал к последнему трамваю, бродить Москвой придется до утра. Случайно в палисаднике на Бронной увидел пятнышко травы, и мне его руками захотелось тронуть, как мальчику винтовку на стене.

1941

Первая смерть

Ты знаешь, есть в нашей солдатской судьбе первая смерть однокашника, друга… Мы ждали разведчиков в жаркой избе, молчали и трубку курили по кругу. Картошка дымилась в большом чугуне. Я трубку набил и подал соседу. Ты знаешь, есть заповедь на войне: дождаться разведку и вместе обедать. — Ну, как там ребята?.. Придут ли назад?.. — каждый из нас повторял эту фразу. Вошел он. Сержанту подал автомат. — Сережа убит… В голову… Сразу… — И если ты на фронте дружил, поймешь эту правду: я ждал, что войдет он, такой, как в лесах Подмосковья жил, всегда пулеметною лентой обмотан. Я ждал его утром. Шумела пурга. Он должен прийти. Я сварил концентраты. Но где-то в глубоких смоленских снегах замерзшее тело армейского брата. Ты знаешь, есть в нашей солдатской судьбе первая смерть… Говорили по кругу — и все об одном, ничего о себе. Только о мести, о мести за друга.

1942

Подрывник

К рассвету точки засекут, а днем начнется наступленье. Но есть стратегия секунд, и есть секундные сраженья. И то, что может сделать он и тол (пятнадцать килограммов), не в силах целый батальон, пусть даже смелых и упрямых. Он в риске понимает толк. Уверенно, с лихим упорством вступает он в единоборство с полком. И разбивает полк. И рассыпаются мосты. И падают в густые травы, обламывая кусты, на фронт идущие составы. И в рельсах, согнутых улиткой, отражена его улыбка.

1942

Баллада о дружбе

Так в блиндаже хранят уют коптилки керосиновой. Так дыхание берегут, когда ползут сквозь минный вой. Так раненые кровь хранят, руками сжав культяпки ног. …Был друг хороший у меня, и дружбу молча я берег. И дружбы не было нежней. Пускай мой след в снегах простыл — среди запутанных лыжней мою всегда он находил. Он возвращался по ночам… Услышав скрип его сапог, я знал — от стужи он продрог или от пота он промок. Мы нашу дружбу берегли, как пехотинцы берегут метр окровавленной земли, когда его в боях берут. Но стал и в нашем дележе сна и консервов на двоих вопрос: кому из нас двоих остаться на войне в живых? И он опять напомнил мне, что ждет его в Тюмени сын. Ну, что скажу? Ведь на войне я в первый раз побрил усы. И, видно, жизнь ему вдвойне дороже и нужней, чем мне. Час дал на сборы капитан. Не малый срок, не милый срок… Я совестью себя пытал: решил, что дружбу зря берег. Мне дьявольски хотелось жить — пусть даже врозь, пусть не дружить. Ну, хорошо, пусть мне идти, пусть он останется в живых. Поделит с кем-нибудь пути, и хлеб, и дружбу на двоих. И я шагнул через порог… Но было мне не суждено погибнуть в переделке этой. Твердя проклятие одно, приполз я на КП к рассвету. В землянке рассказали мне, что по моей лыжне ушел он. Так это он всю ночь в огне глушил их исступленно толом! Так это он из-за бугра бил наповал из автомата! Так это он из всех наград избрал одну — любовь солдата! Он не вернулся. Мне в живых считаться, Но с кем я буду на двоих делить судьбу с армейским риском? Не зря мы дружбу берегли, как пехотинцы берегут метр окровавленной земли, когда его в боях берут.

1942–1943

Лист

Сентиментальный, нежный друг, тебя вспугнул снарядов свист, орудий рев, горящий луг… Война нас вместе не сведет. А для тебя я третий год храню кленовый лист. Ведь это все, что я унес Из Киева тогда… (О Дарницкий проклятый плес, безумная вода! Тебе не знать их никогда.) …Стихи остались на столе, они в сраженье не пошли. Я не припал к родной земле, не взял в дорогу горсть земли. И только он, кленовый лист, хранил воспоминанья дрожь. (Его сорвал осенний дождь.) Я для тебя его берег. Но жилки красные на нем напомнили мне кровь дорог… и стон и гомон переправ. (О, до чего хотелось жить, когда мы уходили вплавь, когда мы падали в пути…) Сентиментальный друг, прости…

1942–1943

Письмо с Волги

Я бы мог от правила отступить и тебе написать обо всем: о солдате, засыпанном солью в степи, о подвале, где мы живем. Мне не хочется письма отсюда строчить (лишь бы знал я, что ты жива). Здесь нужны, как гвозди и кирпичи, все известные мне слова. За два года столько ран запеклось (маме этого не пиши). Я теперь, как бинты, отдираю злость со своей беззаботной души. Продолжается битва в дыму и пальбе. Можешь мертвым в сражении лечь, но не смеешь ни строчки оставить себе, ни удара сердца сберечь. Потому что здесь песни нужны — как жилье, и стихи — как колодцы с водой. Ты простишь мне, конечно, молчанье мое, как прощала — с передовой.

Сталинград, 1943

Надпись на камне

У могилы святой встань на колени. Здесь лежит человек твоего поколенья, Ни крестов, ни цветов, не полощутся флаги. Серебрится кусок алюминьевой фляги, и подсумок пустой, и осколок гранаты — неразлучны они даже с мертвым солдатом. Ты подумал о нем, молодом и веселом. В сорок первом окончил он среднюю школу. У него на груди под рубахой хранится фотокарточка той, что жила за Царицей [1] … …У могилы святой встань на колени. Здесь лежит человек твоего поколенья. Он живым завещал город выстроить снова здесь, где он защищал наше дело и слово. Пусть гранит сохранит прямоту человека, а стекло — чистоту сына трудного века.

1

Царица — река в Сталинграде.

Сталинград, май — ноябрь 1943

«Я был пехотой в поле чистом…»

Я был пехотой в поле чистом, в грязи окопной и в огне. Я стал армейским журналистом в последний год на той войне. Но если снова воевать… Таков уже закон: пускай меня пошлют опять в стрелковый батальон. Быть под началом у старшин хотя бы треть пути, потом могу я с тех вершин в поэзию сойти.