Завещание ночи. Переработанное издание
Шрифт:
Корона сияла уже ровным пурпурным светом. Когда железный обруч сжег кожу и стал прожигать кость, римлянин быстро опустился у стены на корточки и закрыл ладонями лицо.
Даже сквозь сомкнутые веки он увидел ослепительное сияние, вспыхнувшее там, где корчился в страшных муках господин Чэнь. То вырвалась наружу скрытая сила Камня Чандамани, Ключа Рассвета. Гай Валерий Флакк знал, что все, видевшие эту вспышку, ослепли по крайней мере на полчаса.
Потом он поднялся, тяжелыми шагами прошел к ложу и сорвал корону с обуглившегося черепа Чэнь Тана. Она снова превратилась в холодный обруч из метеоритного железа, а камень выглядел как непримечательный мутно-желтый кристалл. Но это была Железная Корона, сокровище мира
Гай Валерий Флакк пошел к дверям, переступая через ползавших по полу воинов. У трупа Ли Цюаня он помедлил, борясь с искушением, но в конце концов не выдержал и поставил свою ногу на бритый затылок. «Вот и все, — подумал он мрачно. — Я начинаю выигрывать войну».
За его спиной женщина с лицом эфталитки, плача, прижимала к себе детей в нарядных одеждах и повторяла, захлебываясь слезами: «Молнии Тенгри поразили их… Молнии Тенгри сверкнули с небес, и не стало убийц Ху-тууса… Тенгри не дал им уйти в свои степи живыми… Молнии Тенгри сверкнули с небес и сожгли их…»
Гай Валерий Флакк бросил на нее быстрый взгляд, и, крепко сжимая Корону в громадном костлявом кулаке, вышел из зала.
ЧЕРЕП, КОРОНА, ЧАША
— У меня только один вопрос, — сказал я. — Черт, то есть у меня к вам много вопросов, но пока что — один. Откуда вы все это знаете?
Было уже черт знает как поздно. Я протрезвел окончательно и чувствовал какой-то противный озноб — то ли от холода, то ли от того, что мне наговорил Лопухин-старший. Рассказывать он умел, это бесспорно.
— Это очень долгая история, Ким. Для меня она началась еще перед войной, в Туве. Мой отец, археолог, раскапывал там древнее святилище… храм Скрещенных Стрел. В легендах говорилось об алтаре, высеченном из цельного куска малахита и украшенном надписями на загадочном языке давно исчезнувшего народа. Отец был одержим мыслью найти этот алтарь — Розеттский камень Азии, как он его называл. Однако стать новым Шампольоном ему было не суждено…
Роман Сергеевич снял очки и принялся протирать их мягкой тряпочкой. — Мне было тогда тринадцать лет. Рядом с нашим лагерем находился ламаистский дацан… знаете, что это такое?
— Разумеется, — сухо ответил я.
— Похвально. Вышло так, что я подружился с настоятелем дацана, старым ламой Джамбиевым. Утром того дня, когда наша экспедиция должна была двинуться в обратный путь, я тайком от отца прибежал попрощаться со стариком. И стал свидетелем ужасной расправы, которую учинили над монахами дацана солдаты тувинской Красной армии…
В ту пору в республике шла борьба с буддизмом. Монастыри закрывали, бесценные книги пускали на растопку печей, но до убийств дело не доходило никогда. А тут, прямо на моих глазах, солдаты расстреляли всех лам и послушников монастыря…
— И этого… Джамбиева тоже?
— Не перебивайте меня! — неожиданно разозлился Роман Сергеевич. — Участь настоятеля оказалась еще страшнее, но я узнал об этом гораздо позже. Поняв, что дацан окружен, старый лама вывел меня через подземный ход. На прощание он дал мне некий предмет, взяв с меня обещание хранить его всю свою жизнь. Это и была та самая Чаша, которую искал Хромец.
Когда я вернулся в лагерь, отец страшно на меня рассердился — ведь я задержал отправление экспедиции. Если бы я рассказал ему о том, что был в дацане, и о том, как расстреляли монахов, он бы наверняка разгневался еще больше. И я решил, что расскажу ему о Чаше позже. Просто спрятал ее среди своих вещей и привез в Москву. А вскоре отца арестовали…
У отца были друзья в Кремле. Спасти его они не могли, но предупредили, что его
фамилия включена в черные списки НКВД. И отец успел отправить маму и меня к дальним родственникам в Пермь, велев маме как можно быстрее сменить фамилию. Только это нас и спасло…Много позже я узнал, что расправой над монахами дацана руководил Хромец. Звали его тогда Александром Резановым, и он носил погоны капитана НКВД…
— Постойте, постойте, — сказал я. — Что значит «тогда его звали Резановым»? А на самом деле его как зовут?
— У него много имен, Ким. Как его называют сейчас, мне неизвестно. Он лично допрашивал папу, пытался выяснить, где находится Чаша. Ведь настоятель сказал, что Чашу увезли в Москву русские ученые…
— Зачем же он вас выдал? Ведь вы говорите, что лама сам отдал вам Чашу и велел хранить ее всю жизнь?
Роман Сергеевич побарабанил сухими пальцами по подлокотнику кресла.
— Видите ли, Ким, Хромец убил Джамбиева. А потом допросил его, уже мертвого. Тот череп, который вы искали в Малаховке… это ведь настоящий Череп Смерти, изготовленный великими магами древности… помимо всего прочего, он позволяет говорить с мертвыми. А мертвые, в отличие от живых, никогда не лгут. Убитый настоятель не мог обмануть Хромца, но он каким-то чудом сумел не упомянуть обо мне. Он сказал правду — Чаша действительно отправилась в Москву с экспедицией моего отца — но не всю правду. Это стоило жизни моему отцу, но спасло Чашу и меня…
Он снова замолчал, но на этот раз я не стал лезть к нему с расспросами. Видно было, что эта история здорово его взволновала.
— У папы было больное сердце… через две недели после ареста он умер в тюрьме. Конечно, Хромец допросил его еще раз… уже после смерти. И окончательно уверился, что настоятель направил его по ложному следу — ведь отец ничего не знал о Чаше.
Но я в то время тоже не понимал, какое сокровище мне было доверено! После войны я поехал в Москву, поступать в МГУ на исторический факультет, и оставил Чашу у родственников в Перми, там она и валялась в чулане, среди других моих вещей… Но я даже не думал ее прятать! Не то, чтобы я забыл слова старого ламы и данное ему обещание… просто в молодости значение многих вещей бывает скрыто от нас. Не обижайтесь, Ким, это не в ваш огород камушек. А впервые я понял, что Чаша представляет собой какую-то ценность, при весьма драматических обстоятельствах…
В пятьдесят втором я защитил кандидатскую диссертацию по тувинским погребениям бронзового века и выхлопотал разрешение на небольшую экспедицию в Туву — туда, где мой отец копал храм Скрещенных Стрел. Я хотел осуществить его мечту — найти малахитовый алтарь с надписями. И мне это удалось! Я обнаружил его почти сразу же! Алтарь оказался именно таким, как его описывали легенды — огромная глыба малахита, отшлифованная по краям, с тремя углублениями для священных предметов и вырезанными в камне скрещенными стрелами. С четырех сторон алтарь покрывали надписи на двух языках — один напоминал очень архаичную форму санскрита, другой, как это ни фантастично звучит, был ничем иным, как иератическим письмом древнего Египта…
— В Туве, — на всякий случай уточнил я.
— Да, молодой человек! Я прекрасно понимаю, что мой рассказ вызывает у вас недоверие. Я и сам, признаюсь, сначала подумал, что имею дело с мистификацией. Знаете, в начале века было модно подделывать различные старинные артефакты. Одна скифская корона, изготовленная одесскими умельцами, чего стоила… Здесь, однако, был совершенно другой масштаб. Во-первых, чтобы покрыть мелкими значками четыре грани огромного алтаря, требовалось не меньше десяти лет кропотливой работы. Во-вторых, алтарь надо было еще закопать в землю… и довольно глубоко, к тому же. При этом культурные слои над алтарем не были повреждены. После долгих раздумий я пришел к выводу, что имею дело с подлинным и к тому же очень древним памятником.