Завещание Сталина
Шрифт:
«Основываясь на виденных мною материалах, могу сказать, что исключить отравление Сталина нельзя. Некий токсический фактор, возможно, действительно присутствовал. Это мог быть яд не разъедающего действия, а, допустим, вызывающий поражение дыхательной, сосудодвигательной функций. В пользу версии об отравлении говорит и массивное кровоизлияние в полость желудочно-кишечного тракта из-за нарушения проницаемости стенок сосудов. Отмеченное у Сталина увеличение печени тоже может быть связано с токсическими воздействиями. На определенные мысли наводит и отмеченный у Иосифа Виссарионовича лейкоцитоз.
Дело в том, что если в организм попадают бактериальные или токсические элементы, то лейкоциты, лимфоциты и нейтрофаги начинают размножаться и «съедают» их. В этом случае действительно наблюдается
Некоторая неопределенность данного заключения вполне оправданна. Ведь если покушение на Сталина организовали профессионалы своего дела, то и средства были подобраны основательно.
…Впервые услышав версию об убийстве Сталина, я счел ее невероятной. Со временем, узнавая и сопоставляя все новые факты, прихожу к убеждению, что она вполне правдоподобна.
Всемирная небывалая слава Сталина, его огромная власть не давала и до сих пор не дает покоя болезненно честолюбивым людям. Это понятно: чем больше восхваляют кого-то, тем сильней озлобляются на него индивидуумы, жаждущие известности и славы, мечтающие оказаться на его месте.
Культ личности Сталина определялся не только его положением как главы государства, а его знаниями, выдающимся умом, замечательной работоспособностью и самоотдачей ради великой цели. Удивительно, как он, находясь постоянно в работе, успевал учиться и стал, пожалуй, одним из самых образованных государственных деятелей своего времени.
Сталину завидовали многие; ему не приходилось завидовать никому…
В начале 1950-х годов он уже не мог работать так, как прежде. Однако для своего возраста он был еще достаточно крепким человеком. У него не отмечалось признаков ослабления проницательности, памяти.
Он воспринимал смерть как прекращение бытия, переход в Ничто или, как полагают индуисты, в божественную нирвану, что является, опять же по их вере, наградой за мудрую жизнь. Посмертной хулы он не исключал, но относился к этому философски: со временем все станет на свои места и справедливость восторжествует.
Вряд ли Сталин на исходе жизни верил в небесную правду, но в земную правду-справедливость он старался утверждать всеми своими силами. Как вспоминал Главный маршал авиации А. Е. Голованов (в ту пору командующий авиацией дальнего действия), после Тегеранской конференции в начале декабря 1943 года его вызвал к себе на дачу Сталин. Верховный главнокомандующий прохаживался в накинутой на плечи шинели. Поздоровавшись, сказал, что нездоров и опасается заболеть воспалением легких. Вдруг:
— Я знаю, — начал он, — что, когда меня не будет, не один ушат грязи будет вылит на мою голову. — И, походив немного, продолжал: — Но я уверен, что ветер истории все это развеет.
Сорокалетний Голованов был обескуражен. Ему и в голову не приходило, что после великих побед под Москвой, Сталинградом и Курском кто-то может сказать о Сталине плохое. Походив еще немного, Иосиф Виссарионович продолжил:
— Вот все хорошее народ связывает с именем Сталина, угнетенные народы видят в этом имени светоч свободы, возможность порвать вековые цепи рабства. Конечно, только хороших людей не бывает, о таких волшебниках говорят только в сказках. В жизни любой, самый хороший человек обязательно имеет и свои недостатки, и у Сталина их достаточно. Однако, если есть вера у людей, что, скажем, Сталин может их вызволить из неволи и рабства, такую веру нужно поддерживать, ибо она дает силу народам активно бороться за свое будущее.
Чем объяснить такую откровенность вождя? Пожалуй, он не особенно полагался на свое ближайшее окружение. Понимал, что некоторые из тех, кто его прославляет, постараются в удобный момент свалить на него все ошибки и преступления, происходившие в годы его правления.
По словам В. М. Молотова, Сталин говорил: «Молотов еще сдерживается, Маленков, а другие — эсеры прямо: Сталин, Сталин!» (Как известно, культ личности культивировали именно
эсеры, тогда как большевики утверждали величие народных масс.)Это высказывание помогает понять, почему Сталин из молодых руководителей предпочел Маленкова (прежде были Щербаков, Жданов). Георгий Максимилианович не курил ему фимиам, не восхвалял по разному поводу и без оного, а вел деловые обсуждения.
Приведу слова Сергея Кара-Мурзы, который в начале 1950-х годов был школьником. Он верно характеризует то время:
«В начале 50-х годов жизнь как-то резко успокоилась, и стал нарастать достаток. Этого тоже ждали и не удивлялись — люди очень много работали и мало потребляли. Поэтому хозяйство быстро восстановилось. Цены регулярно снижали, и очень ощутимо. На уровне нашего детского сознания мы были уверены, что Сталин нас любит. Мы это видели по множеству признаков ежедневно. Мы были уверены и об этом совсем не думали. Но, не думая, мы в массе своей Сталина любили. Что бы там ни говорили всякие краснобаи, а был у нас недолгий период взаимной скрытой любви между большинством народа и властью. Официальная любовь и преданность, знамена и барабаны к этому не касаются, я говорю о скрытой, редко выражаемой любви. Возможно, другого такого периода не было и не будет».
Тогда я учился в Геологоразведочном институте. По анархическому складу своего характера (потому и выбрал профессию геолога-производственника) не испытывал к Сталину любви. Но в своем окружении, как в школе, так и в институте, среди родных и знакомых замечал то чувство, о котором поведал Сергей Георгиевич. Уже одно это заставляло меня с уважением относиться к народному вождю. Несмотря на молодость и малую осведомленность, я понимал, что он — великий государственный деятель.
Сейчас в общественное сознание внедрили мысль, будто с уходом Сталина советский народ, задавленный тоталитаризмом, впервые ощутил благо свободы. А произошло совсем другое. Была всенародная скорбь (говорю о большинстве). В народе смерть Сталина воспринималась как завершение великой эпохи.
Константин Симонов писал в книге «Глазами человека моего поколения»:
«Пятое марта, вечер. В Свердловском зале должно начаться совместное заседание ЦК, Совета Министров и Верховного Совета, о котором потом было сообщено в газетах и по радио. Я пришел задолго до назначенного времени, минут за сорок, но в зале собралось уже больше половины участников, а спустя десять минут пришли все. Может быть, только два или три человека появились меньше чем за полчаса до начала. И вот несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо, по многим встречам, — несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал. И мне казалось, что никто из присутствующих даже и не испытывает потребности заговорить. До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания».
В его книге приведены строки четырех поэтов, посвященных смерти Сталина. Авторы разные, а чувства и мысли схожи:
В этот час величайшей печали Я тех слов не найду, Чтоб они до конца выражали Всенародную нашу беду…Так писал Александр Твардовский. Он был сыном раскулаченного и сосланного крестьянина.
Обливается сердце кровью… Наш родимый, наш дорогой! Обхватив твое изголовье, Плачет Родина над Тобой.