Завет Христа

— Храм Гроба Господня, Гроб Иисуса — все это ложь?

— На самом деле, согласно воле наместника тело Спасителя следовало предать огню, — объяснил Юнгблют. — Однако вышло иначе. Его последователи выкрали его тело и обеспечили ему вечный покой. Впрочем, в древности были — да и сейчас есть — много религий, в которых боги возвращались из мира мертвых. Ессеи не изобрели ничего нового. Это хорошо укладывалось в концепцию и открывало возможность для возникновения новой веры, а ведь когда-нибудь господство Рима должно было закончиться.

— Так значит, его похоронили в Кумране? — спросил Мошав.

Профессор пожал плечами.

— К сожалению, второй свиток не настолько хорошо пережил века, как завещание Шломциона. Мы пока что смогли перевести лишь отдельные фрагменты. А затем Хаим доставил свитки в безопасное место. Здесь появились его преследователи.

— Текст, о чем говорилось в тексте? — нетерпеливо спросил Том.

— В первом абзаце было написано: «…глубоко в матери, из которой возникла вся жизнь… возвратился к отцу… царь царей… судить». Во втором абзаце были еще такие слова: «…в лоне его народа… твердыня, противостоящая незваным гостям… высоко наверху на скале свободы».

Мошав наморщил лоб.

— Твердыня, на скале. Здесь явно идет речь о Массаде. [46]

— Да, это Массада, — подтвердил профессор. — Мы с Хаимом тоже так решили. Третий абзац сохранился лучше, там говорилось следующее: «…навеки устремив взгляд в воду жизни, так сидит на скале Голиаф, великан, поверженный Давидом, Давидом, царем иудеев…» Дальше написано так: «…под дворцом царя… стоит солнце жизни в зените, так что святой луч освещает… отдыхает, до конца всего сущего…»

46

Массада — древняя крепость, которая находится вблизи израильского города Арад, у шоссе Эйн-Геди — Эйн-Бокек у южного побережья Мертвого моря.

— Это указание на могилу, — заключил Том. — Она должна находиться под крепостью.

— И это все по-прежнему находится там, в полной неприкосновенности, — дополнил его профессор Юнгблют.

Том всплеснул руками.

— Это непостижимо, — заявил он. — Если эти свитки правдивы, то вся жизнь — это фарс, а человек — ничто иное, как биологическая форма жизни. Наш разум — простой каприз природы!

— Вы сейчас ставите человека на одну ступень с животными и отказываете ему в каком-либо божественном происхождении.

— Божественном происхождении? — переспросил Том. — Человек жесток, низок и подл. Он ведет войны, чтобы увеличить свою власть, убивает из корыстолюбия и кровожадности. Он лжет, обманывает и во всем ищет выгоду. Я не знаю, что в этом божественного. Нет, мы — каприз природы, не больше и не меньше.

Профессор с состраданием посмотрел на Тома.

— Я могу понять, что вы сейчас чувствуете. Вы только что потеряли своего Бога и свою веру. Даже если вы и говорите, что вы далеко не ревностный христианин и прихожанин. Но подумайте о том, что существуют и другие религиозные направления. Никто не может сказать, кто в результате окажется прав. Однако я твердо верю в то, что имеется высшая сила. Иисус, Бог, Яхве, Будда или Аллах — кто-то есть там, наверху, и мы все несем его с собой, в своей совести.

Том тяжело вздохнул.

— Можно посмотреть свитки?

— Позже, когда придет время, — ответил профессор Юнгблют. — Но сначала вы должны немного поспать. Уже поздно.

47

Париж, аббатство Сен-Жермен-де-Пре…

Прохладная ночь опустилась на Париж и укутала ряды домов в темноту. Зажглись уличные фонари, а окна квартир и магазинов залило холодное неоновое освещение.

Кардинал Боргезе провел остаток дня в молитве, после чего вернулся в Сен-Жермен. Напряжение последних дней и недель сильно досаждало ему. Он просто не мог найти покоя. Несмотря на усталость, он вскакивал в испуге среди ночи. Беспокойно метался по постели. Мрачные мысли уже не оставляли его. Он включал ночник и вставал. Торопливо приглаживал спутанные волосы.

В течение тысячелетий мать-церковь жила, огибала опасные рифы и сопротивлялась сильным штормам. Несмотря на постоянно меняющееся общество, которое становилось все более равнодушным к делу Христа, стены церквей сопротивлялись любым переменам. Число верующих постоянно росло. Однако церковь никогда еще не оказывалась перед таким серьезным вызовом, как в последние несколько дней. Шторм перешел в ураган, и этот ураган грозил смести Рим вместе с его последователями. Весь христианский мир покачнется, если стражи братства не устоят.

Деятельность братства вот уже семь сотен лет берегла церковь от неизвестной судьбы. Что будет, если свитки увидят свет? Свитки из Храма Соломона, столетиями дававшие рыцарям Храма почти безграничную власть?

Кардинал Боргезе налил себе стакан воды, потом опустился на колени и сложил руки в молитве.

Хижина в Роствальде, недалеко от Бишофсвизена…

Том провалился в сон без сновидений. После обстоятельного рассказа профессора он еще довольно долго лежал без сна, прежде чем усталость одолела его и он наконец уснул.

Разбудил его Мошав.

Том вскочил и попытался сориентироваться в темноте.

— Что такое? — спросил он.

— Ш-ш! — осадил его Мошав. — Снаружи кто-то есть.

Том потер глаза, чтобы взбодриться. Он с трудом разобрал силуэт Мошава, который стоял прямо перед ним.

— Это наверняка старина Штайнмайер, — тоже перешел на шепот Том.

— Он стоит у окна, — возразил Мошав.

Штайнмайер подошел к ним и остановился перед диваном. Том заметил дробовик в его руке.

— Вы привели сюда этих людей, вы виноваты в этом, — зло прошептал он Тому.

Том покачал головой.

— Это невозможно, мы были осторожны. Никто за нами не следил.

— К хижине подкрадываются два человека. И они здесь явно не случайно.

— Надо бы позвать полицию, — предложил Мошав.

— От полиции помощи не много, — возразил Штайнмайер. — Пока патрульные машины доберутся сюда, уже может быть слишком поздно. Вы умеете обращаться с оружием?

Мошав вздрогнул. В последний раз он держал в руках оружие, когда проходил службу в израильской армии. И уже тогда ему было не по себе.

Штайнмайер ненадолго исчез и вернулся еще с двумя ружьями.

— Дробовик и охотничье ружье, — объяснил он. — Осторожно, оружие заряжено. Два патрона в дробовике и шесть патронов в охотничьем ружье.

— Я… я не знаю, — растерялся Мошав, когда Штайнмайер протянул ему охотничье ружье.

Том взял себе второе — дробовик. О пистолете, который лежал в потайном кармане его широких брюк, он не сказал ни слова.