Завет Локи

Видите ли, ни одна вера не может окончательно умереть, пока жив хотя бы один, самый последний из верующих, а верующие, как известно, способны иной раз проявить невероятное постоянство, упрямство, граничащее с жестокостью. Даже если павшие боги умоляют о забвении и мечтают о безмолвии смерти и покое полного исчезновения, всегда найдется некий фанатический приверженец старой веры, который ни за что не желает с этой верой расстаться; или же сохранится древний, некогда принадлежавший этим богам храм, на который теперь пялятся туристы; или археологи отыщут каменную плиту со священной надписью; или из-под тонн песка выкопают старинную статую божества – тут годится все, что угодно, лишь бы оно способно было заставить человека вновь мечтать и видеть сны…

Можно, конечно, воспользоваться и какой-нибудь легендой.

Легенды, предания и вообще всевозможные истории как раз хуже всего – именно они-то в первую очередь и заставляют гореть эти факелы веры. Истории, рассказанные у очага или у костра; нашептанные в темноте; сохранившиеся на страницах старинных рукописных книг; передаваемые из уст в уста, из поколения в поколение; запечатленные с помощью секретного шифра на куске пергамента; нацарапанные на кусочках коры или осколках камней. Истории о том, как рождаются боги, вечны. Это уже некая форма поклонения. Однако и мы, боги, живы именно благодаря этим историям – даже если мы и пребываем в сумеречном состоянии, даже если лишены всего своего былого могущества, даже если нас терзают мучительные воспоминания и мы чувствуем, что постепенно ускользаем из жизни, – в этих историях, рассказываемых людьми, в мечтах людей и в их снах мы по-прежнему здравствуем.

Люди, разумеется, мечтатели, притом алчные мечтатели. Их аппетит в отношении всевозможных историй и легенд поистине безграничен; каждую ночь они создают новые сны и мечты, новые эфемерные миры, которые стремятся исследовать. Некоторые из этих миров совсем крошечные, не больше мыльного пузыря. Другие же громадны, как горы, вершины которых покрыты вечными льдами, и неумолимы, как сама Судьба. Одни миры существуют не более нескольких мгновений; другие же способны продержаться целую минуту – а этого более чем достаточно, чисто теоретически, для того (ну, например, для бога-ренегата), кто хочет в этот мир проникнуть, а оттуда, следуя серебристой линии жизни сновидца, попасть прямиком в его мысли…

Да, чисто теоретически такое возможно. Но сделать это очень и очень непросто. Нужно полностью завладеть сознанием спящего, буквально поселиться в нем, для чего необходимо известное умение. Да и, честно говоря, далеко не каждому человеку хочется быть одержимым; пусть даже одержимым неким божеством. И потом, человеческий сон сам по себе – вещь чаще всего весьма непостоянная, почти неуловимая и слишком расплывчатая, чтобы было за что ухватиться. Наверное, нужны тысячи – нет, миллионы! – людей, которым снится одно и то же, чтобы их общий сон смог обрести достаточную силу и прочность, дав тому, кто в него проник, хоть какой-то шанс на спасение.

Но надежда – мучитель жестокий, хуже любого демона. Пока у нас еще оставалась надежда, мы просто не в силах были отвернуться от того, что происходило вокруг. Благодаря отражениям в реке Сновидений мы видели, как исчезает все то, что мы знали и любили. Как постепенно предают забвению наши руны, заменив их новым римским алфавитом. Как взошел на престол новый Бог, как он подчеркнул свое учение о мире и любви, благословив людей на бесконечные войны и кровавые истребления неугодных. Мы видели, как человечество переживает и самый темный период своего существования, когда оказались под запретом любые истории (и даже сны!), когда даже произносить наши имена вслух считалось преступлением. Мы окончательно уходили во тьму веков, мы терялись в этой тьме, испытывая при этом невыносимые душевные страдания.

Однако даже в самые темные времена истории все же повсюду продолжали существовать легенды и мифы о старых богах. И тяжкий занавес тьмы был постоянно как бы чуточку приподнят. Так что мы по-прежнему имели возможность наблюдать за происходящим, а порой даже могли видеть собственные отражения в реке Сновидений. Иногда в виде посвященной кому-то из нас картины, а иногда – музыкального произведения; это было проявление некоего коллективного опыта человечества, благодаря чему мы вновь обретали надежду. А еще в этом новом мире были книги; там было чтение – в былые времена подобные вещи крайне мало нас интересовали, ведь тогда практически все истории существовали исключительно в устной форме и действительно передавались из уст в уста, а рунические символы в лучшем случае высекали на каменных плитах. Ну и, конечно, никак нельзя было забывать и о финальной строфе Пророчества, в которой, по-моему, надежда на будущее звучала наиболее отчетливо:

Но вижу: вновь поднимется земля из океана,Зазеленеет, расцветет, как прежде.И встанут горы.И в ручьях, сверкающих на солнце,Орлы опять начнут на лососей охоту.

Это, разумеется, вполне могло оказаться очередным обманом: Оракул очень любил такие штучки; любил указать неправильное направление, дать некую надежду и тем самым продлить наши мучения. Ведь с течением времени предсказанный им мир представлялся нам все менее достижимым. И все острее становилась боль, которую мы испытывали, наблюдая за реальной жизнью лишь благодаря отражениям в реке Сновидений. И все отчетливей, все нестерпимей была мысль о том, что этот дивный новый мир не для нас, что другие боги поселятся среди его прекрасных гор и рек и будут с наслаждением править этим новым миром. А мы, старые боги, один за другим начинали сдаваться, все сильнее предаваясь отчаянию и закрывая глаза, чтобы не видеть, как этот мир вокруг живет и зеленеет.

Однако демоны в определенном смысле куда более выносливы, чем боги. К тому же, хоть я и тосковал по своему телесному обличью и по тем удовольствиям, которые это обличье мне дарило (особенно по еде, сну и сексу), но все же мою, так сказать, исходную форму телесной назвать было бы никак нельзя. Скуку я считал не меньшим врагом, чем пытку тьмой; однако надеяться мне было особенно не на что и оставалось только наблюдать за тем, что происходило вокруг.

И я наблюдал, а вокруг строился новый мир. Я видел, как люди впервые ступили на поверхность Луны. Видел, как быстро распространяются книги в мягких обложках, как развиваются кино, компьютеры, видеоигры. В этом новом мире, безусловно, правил Порядок, причем такой, который практически ничем не был обязан нашему влиянию. Казалось, старых богов отставили в сторону и навсегда о них забыли. Как говорится, с глаз долой…

Но, похоже, Порядок не может существовать без постоянного вмешательства Хаоса. Моя стихия, как известно, – огонь, а огонь никогда не выходит из моды. В домашнем очаге и в костре, разожженном путниками, в сверкнувшей молнии небесной или во всепоглощающем лесном пожаре, в мифах и снах огонь – а значит, и я – всегда был важен и почитаем, перед ним благоговели, ему поклонялись. Кроме того, и в мире Порядка – при всех его законах и правилах – люди всегда любили мечтать и видеть сны. И вот среди множества человеческих снов после стольких лет поисков мне удалось обнаружить краешек иной, тщательно спрятанной территории, где по-прежнему царил вечный Асгард.

Понимаете, расширялись не только сами новые миры; все большее пространство неуклонно занимали также сны и мечты людей. Телевидение, компьютерные игры, электронные книги, шприцы с различными веществами, способными подарить веселье или забвение, – все это я лишь мельком сумел разглядеть сквозь окружавшую меня тьму, но как-то догадался, что эти вещи, соединившись, создали еще один новый мир, в котором сны можно не просто с кем-то разделить, но и манипулировать ими, и через этот новый мир, который люди называют Интернетом – весьма подходящий термин для посредника, способного поймать в свои сети даже самих богов, – также протекает река Сновидений…

Вот тут-то передо мной и забрезжила реальная возможность спасения.

Глава третья

Змей Йормунганд [17] , как и его сводный брат, конь Одина [18] , обладал способностью свободно перемещаться между мирами. В своем предшествующем обличье он вполне счастливо существовал в Океане и, прикусив собственный хвост, опоясывал собой все миры от царства Сна до Пандемониума. Я полагал, что если бы мне удалось убедить его прорваться из Нифльхейма в царство Сна, то я, наверное, сумел бы, воспользовавшись его невероятной силой, заставить его ринуться оттуда сперва в тот мир, где по-прежнему существует светлый Асгард, а затем и в мир материальный и там, возможно, даже обрести физическое обличье…

17

Йормунганд, или «змей Мидгарда», первоначально, по-видимому, был позитивным элементом пространственной системы мира в скандинавской мифологии, ибо, окружая обитаемую землю, поддерживал ее в Мировом океане, прикусив собственный хвост.

18

Восьминогого коня Слейпнира Локи родил сам, соблазнив в обличье кобылы волшебного жеребца, принадлежавшего великану Свадильфари, который строил Асгард, но, лишившись коня, завершить это вовремя не успел.