Завет Локи

«Сейчас!» – мысленно приказал я гоблину, и тот кивнул:

– Есть, сэр!

Один насторожился и чуть отошел от Слейпнира, вглядываясь здоровым глазом во тьму. А гоблин тем временем ухватился за гриву Слейпнира – довольно боязливо, надо сказать, – а потом взлетел ему на спину следом за мной.

– Вот насчет этой твари я чтой-то не уверен… – пробормотал он и тут же умолк, заметив, что к нам повернулся Один.

Единственный зрячий глаз Генерала яростно засверкал, когда он заметил, что Слейпнир вновь начинает обретать эфемерное обличье. Аура Одина запылала яркими цветами гнева и страха, он бросился к нам, но было уже поздно: мы покидали телесный мир и вновь погружались в царство Сна. Я еще успел услышать, как Один окликнул меня по имени, и, махнув ему рукой на прощанье, крикнул в ответ:

– Не держи зла, братец Один! На том берегу увидимся!

Затем я направил Слейпнира прочь из этого мира, и мы, пройдя сквозь толстые каменные стены подземелья и оставив его позади, поднялись высоко над башнями Университета Конца Света и, скрываясь за слоем облаков, полетели над реками, долинами и горами туда, где лежал и крепко спал в своей колыбели мой новый «квартирный хозяин».

Глава десятая

В этом мире, как объяснял мне раньше Джонатан Гифт, младенцев с руническими отметинами часто считали подменышами, полагая, что гоблины специально подбрасывают их в семью вместо нормальных детей. Деревенские жители зачастую отказывались от такого малыша сразу после его появления на свет – церковь, конечно, подобную практику не одобряла, но делала вид, будто ничего не замечает. А Джонатан Гифт, повинуясь приказам головы Мимира, должен был отыскать как раз такое дитя с магической отметиной, дабы впоследствии Мимир смог использовать тело этого ребенка как временное убежище.

Верхом на Слейпнире наше путешествие заняло всего несколько мгновений. Не успел затихнуть испуганный вопль моего сообщника, а копыта восьминогого коня уже коснулись земли где-то на Севере. Гоблины терпеть не могут солнечный свет, и, едва мы приземлились, Сма-ракки тут же скорчился под каким-то валуном, предоставив мне полную возможность спокойно оглядеться и оценить обстановку.

Мы находились на вершине холма, а перед нами простиралась обширная долина. Хоть я в своем эфемерном обличье не был способен ни вдохнуть свежего воздуха, ни ощутить тепло заходящего солнца, я все же несколько мгновений постоял там, зрительно запоминая этот пологий склон, поросший травой и мягкими пучками зайцехвоста яйцевидного. На фоне пурпурного закатного неба то и дело пролетали вороны, направляясь на ночлег; из раскинувшейся внизу долины, где паслись стада, доносилось блеяние овец и мычание коров. Далее виднелись луга, поля, перелески и деревушки, и со всех сторон эта просторная долина была окружена горами, неровная цепь которых отчетливо виднелась на горизонте. Деревушки все были небольшие, неприметные, окруженные тщательно возделанными полями. Ближе к горам виднелись непроходимые болота и леса. В таком спокойном краю хорошо родиться и провести раннее детство, думал я, глядя на Слейпнира, который уже успел вновь превратиться в обычную лошадь и вовсю щипал травку на склоне холма. Да, место оказалось и впрямь хорошее; неплохо было бы пустить здесь корни…

А там, где битва шла когда-то,Встает заря эпохи новой. И детиИграют на руинах павшей цитаделиИ строят домики из золотых ее обломков.

Я и не заметил, что произношу вслух пророчество Оракула. Зато это заметил гоблин и, выбравшись из-под валуна – кстати, холм к этому времени уже окутали вечерние тени, – уставился на меня, удивленно хлопая золотистыми глазами. Потом он с некоторым подозрением спросил:

– Что это?

– Да так, ничего особенного. Просто вспомнилось несколько строк, услышанных когда-то давным-давно, – сказал я, не сводя глаз с долины. Странно: я точно знал, что никогда раньше здесь не бывал, и все же это место казалось мне смутно знакомым. И сама форма этого холма, и кольцо далеких гор на горизонте, вершины которых отливали бронзой в закатных лучах, и вся долина – все, все выглядело знакомым, особенно пологий склон, поросший травой, и «подпись» Слейпнира, оставшаяся в небесах после его проникновения в этот мир и удивительно похожая на рунический символ…

Х

И мне показалось, что я снова слышу голос Попрыгуньи: «Это вовсе не руна, это же просто след от пролетевшего самолета!» Да нет, я отлично ее слышал, хоть она и находилась за несколько миров от меня! И на меня вновь нахлынули новые человеческие чувства – ощущение, что ты очень, очень далеко от родного дома…

У каждого мира есть двойник, учил меня когда-то Один. И любое наше действие, любой выбор, любая ошибка, любой предпринятый нами шаг – все это повторяется где-то еще, но имеет и других исполнителей, и другие результаты. И те миры, что нам известны, подобны сотам, ячейки которых тесно прилегают друг к другу, но каждый мир ждет своей возможности все начать сначала. Даже Смерть – это всего лишь один из миров, сквозь который, следуя своему руслу, протекает река Сновидений, собирая по пути разные истории, из которых, словно из плавучего мусора, она строит свои рифы и острова, превращая их затем в новые миры-ячейки, подлежащие захвату и заселению. Все эти мысли неожиданно сильно разбередили мне душу – это был еще один маленький дар из мира Попрыгуньи: не просто воспоминания, а ностальгия, обладавшая, как неожиданно оказалось, ароматом вишнево-кокосового торта и запахом сигаретного дыма…

«Прощай, Попрыгунья. Мне будет тебя не хватать».

А гоблин между тем явно нервничал, и я, догадываясь, что больше всего ему хочется поскорее от меня удрать, на всякий случай припугнул его, мысленно пообещав: «Попробуй только! Одна попытка, и я высосу твой жалкий мозг, как сырое яйцо!»

Сма-ракки негодующе зашипел и заявил:

– Да ты что! Да я ни в жисть! Небось я-то свое слово держать умею! Ясно тебе? Вон они. – И он указал мне на неясную фигуру, поднимавшуюся по тропе на вершину холма. Вскоре стало видно, что это девушка лет семнадцати, в руках у нее корзина, а за собой она ведет на поводке маленькую белую козочку.

«Это что же, и есть его мать?»

– Да неужто ты мог такое подумать? Это ж Нэнси, дочка корзинщика. – Гоблин приветственно помахал девушке узловатой рукой. – Она этого младенца в прошлый вторник нашла. Отправилась в Рединг на рынок, там и нашла. Его, должно, подбросили – пусть, мол, помирает, бедолага. А Нэн его забрала и заявила: она, мол, станет сама о нем заботиться, что бы там люди или приходской священник ни говорили. Нэн, она ведь упрямая. В деревне-то ее и вовсе сумасшедшей называют.

«Приведи ее ко мне, – приказал я. – Мне нужно быть как можно ближе к…»

– Да, сэр. Сию минуточку, сэр.

Я с нетерпением ждал, все еще пребывая в эфемерном обличье. Девушка между тем подошла совсем близко, но козу по-прежнему держала на поводке, а корзину – на сгибе локтя. Теперь уже стало видно, что в корзине лежит крохотное существо, туго опутанное свивальником, и протестующе плачет.

– Ш-ш-ш, маленький, – тихий голос девушки словно с трудом пробивался сквозь туман, сгустившийся на вершине холма, – никто тебя не обидит, обещаю. И все у нас с тобой будет хорошо.

Интересно, подумал я, как она может говорить о будущем с такой беспечной убежденностью? Мой опыт, например, подсказывает, что совсем хорошо не бывает никогда – непременно найдутся желающие либо яму тебе вырыть, либо просто на тебя поохотиться. Но малышей, должно быть, проще обмануть, чем взрослых людей; вот и этот еще немного похныкал, а потом успокоился и снова уснул.

Теперь я уже различал цвета его ауры: они полыхали всеми оттенками багрового и фиолетового, что весьма напоминало мои собственные цвета. А потом даже своим эфемерным зрением я сумел разглядеть на ручке младенца изображение руны Каен, руны греческого огня, руны пожара – моей руны! – хоть она и оказалась перевернутой. Жаль! Я все же надеялся получить нечто более действенное. Впрочем, даже перевернутые или сломанные руны способны служить проводниками магической силы, да и не в том я был сейчас положении, чтобы капризничать и цепляться к деталям. Ребенок казался вполне здоровым, абсолютно доступным и открытым для моего влияния; а там посмотрим.

Выбравшись наконец на вершину холма, девушка Нэнси и козочка подошли к Слейпниру, мирно щипавшему травку. Нэнси улыбнулась моему скакуну, привязала козу к валуну, вытащила из кармана фартука морковку и протянула коню. Я невольно улыбнулся: если б она только знала, какой редкий и ужасный зверь прячется под столь привычным и скромным обличьем! Вряд ли ей тогда захотелось бы угощать его морковкой. Впрочем, Слейпнир с удовольствием принял лакомство и даже ласково потыкался мордой в плечо Нэнси. А она, повернувшись к гоблину и не снимая корзины с руки, деловито распорядилась: