Завет вечности. В поисках библейских манускриптов

141

«Сказка о двух братьях» ознаменовала только начало открытия египетской беллетристики. Она относится также к наименее древним из такого рода произведений, большая часть которых датируется Средним царством, возможно, самым продуктивным периодом египетской светской литературы. Папирус «Харрис 500» содержит два прекрасных произведения. Одно из них рассказывает, как Джхути (Тахути), полководец Тутмоса III, взял Иоппу (древняя Яффа) хитростью, напоминающей одновременно троянского коня и «Али-Бабу и сорок разбойников». Джхути был историческим лицом, и сохранились его меч и подарок от его благодарного царственного властелина. Рассказ о его подвигах вполне может быть основан на подлинном случае.

Совершенно далека от реальности другая сказка в папирусе «Харрис 500» — «Обреченный царевич», действие которой полностью происходит в царстве сверхъестественного, но рассказана она с с замечательным искусством и держит читателя в постоянном напряжении. Флиндерс Петри, который, как и Масперо, Эрман и другие, издал собрание египетских литературных текстов, называет «Обреченного царевича» «историческим словарем элементов повествовательной литературы». Использованы все освященные веками приемы, включая царскую дочь, запертую в замке отцом, но использованы эти приемы с большим искусством и, насколько мы знаем, впервые. Пришел ли царевич к гибельному концу, как было предсказано его родителям до его рождения, и как произошла катастрофа, мы узнать не можем, потому что заключительная часть папируса Харриса разрушена.

«Папирус Салье I» содержит рассказ, также представляющий необычайный исторический интерес, и хотя это довольно фантастическая история, она может содержать элементы правды. Она переносит нас во времена гиксосов

142

— чужеземных азиатских царей, правивших в дельте Нила. Действие рассказа относится ко времени начала египетской войны за освобождение. По-видимому, для Апопи, гиксосского правителя, князь Фив был как бельмо на глазу. Апопи изо всех сил старался спровоцировать князя на войну, которую он, со своей стороны, наверняка хотел представить как чисто оборонительную. Поэтому он направил энергичный протест против гиппопотамов, которые содержались как священные животные в фиванских бассейнах и которые, как он заявил, своим плесканием мешали ему (за 350 миль!) спать по ночам. Умышленное оскорбление, направленное, несомненно, на религиозные чувства фиванцев, достигло цели. Апопи добился войны. Насколько нам известно, он одержал в ней победу: до нас дошел проломленный череп его противника, фиванского князя, который находится сейчас в Каирском музее. Однако военные действия вспыхнули вновь, и в конце концов наследники фиванца вытеснили гиксосов из Египта. Это событие знаменовало подъем великой XVIII династии и начало Империи, когда египтяне обрушились на азиатов с местью.

История Ун-Амуна, найденная в Эль-Хибе, звучит столь правдиво, что египтологи еще не решили, является ли она фактом или художественным вымыслом. Предполагают, что это был приукрашенный отчет о путешествии Ун-Амуна, чиновника при храме Амона-Ра в Фивах, совершившего поездку в Сирию, чтобы закупить кедровое дерево для восстановления церемониального барка, и перенесшего настоящую цепную реакцию бедствий. Они описаны с большой правдивостью и юмором. Бедный Ун-Амун, который, как говорит Артур Вейгэлл, «не был путешественником», напоминает требовательного эффенди, странствующего по базарам Ближнего Востока. Язык рассказа простой и ясный, видно умение автора

143

описывать события и людей. Есть, например, краткое описание местного властелина в одном сирийском портовом городе, которого посетил Ун-Амун, не превзойденное в литературе этой ранней эпохи: «Я нашел его сидящим в верхней комнате, со спиной, обращенной к окну, в то время как волны великого моря Сирии бушевали за его затылком».

И снова большая ценность рассказа заключается в многочисленных упоминаниях о жизни тех времен. Мы получаем ясное представление о расколе страны в рамсесовеком Египте с его автономными князьками на севере и поднимающимся могуществом фиванского жречества. Затруднения Ун-Амуна в Сирии были, несомненно, обязаны упадку египетского престижа и силы в этих краях. В Сирии — Палестине, около современной Хайфы, мы встречаем только что прибывших захватчиков (возможно, из Сицилии), что можно поставить в связь с миграционным движением сметавших все на своем пути «народов моря» и филистимлян, занявших палестинское (т. е. филистимлянское) побережье. Из рассказа мы узнаем интересные дополнительные подробности об экспорте папируса из Египта, когда сирийский правитель требует в качестве уплаты пятьсот листов.

В истории Синухе (Синухета) мы встречаемся с прототипом приключенческого романа. Действие рассказа, который считается прекраснейшим произведением египетской художественной литературы, происходит в эпоху Среднего царства, в реалистической обстановке. Как и история Ун-Амуна, он переносит нас в Сирию, куда добровольно удалился Синухе. Популярность этого рассказа в Древнем Египте подтверждается сравнительно большим числом найденных фрагментов. Некоторые отрывки даже вошли в повседневный язык. Нам известно, например, что моряков, посланных царицей Хатшепсут,

144

приветствовали в иностранном порту точно таким же образом, как некогда варвары приветствовали Синухе; все равно как мы сказали бы шутя путешественнику: «Простите, вы случайно не доктор Ливингстон?» Историю Синухе помещали даже в некоторые могилы для развлечения покойного.

Еще один рассказ в духе Эдгара Аллана По, на этот раз из эпохи Рамессидов, переносит нас прямо в египетскую гробницу. В одной сцене царевич играет в шашки с призраками умерших — классический «леденящий душу» эпизод, которым, однако, далеко не исчерпываются все прелести этого рассказа.

Так за последние полтора века из пыли веков поднялась египетская литература, обнаружив древнюю цивилизацию, питавшую огромное уважение к письменности и литературе. Несколько произведений религиозного или светского характера в течение веков пользовались общенациональной популярностью. Классическая литература, как и в Древнем Китае, ценилась очень высоко. Более того, египтяне сознательно и постоянно пытались проследить литературные традиции до гораздо более раннего времени и заново переоценить их в духе своеобразного возрождения. Восстанавливались или вновь обнаруживались более древние работы. В самой «Книге мертвых» утверждается, что в нее якобы был включен один текст, «найденный» в эпоху I династии. Другая такая находка была будто бы сделана царевичем Хордедефом, сыном Хуфу (Хеопса), в правление Менкаура, примерно за тысячу пятьсот лет до составления «Книги мертвых».

Поэтому нет ничего удивительного в том, что герой одной древней египетской истории предвосхищает примерно на три тысячелетия наших современных египтологов в своих поисках «утерянного» манускрипта. Эта приключенческая история сохранилась в демотической

145

копии птолемеевских времен, которая сейчас находится в Каирском музее. Она излагает сказание о царевиче Сетна (Сетме Хамуас), сыне Рамсеса II и жреце Птаха в Мемфисе, который был ревностным исследователем древних свитков. Сетна был прославлен в египетских легендах за свои исследования в оккультных науках. Статуя этого царевича с высеченным на ней его именем находится сейчас в Британском музее.

В сказании говорится о том, что Сетна охотился за книгой по магии, предположительно написанной самим богом Тотом. После долгих поисков он ухитрился найти свиток папируса в склепе в Мемфисе, где он вступил в состязание с духами покойного. Он проиграл, но, несмотря на предостережение, забрал желанный манускрипт и не откладывая в долгий ящик принялся за его изучение. Вскоре, однако, мертвец начал преследовать его, и царевич дошел до грани безумия. В конце концов его царственный отец Рамсес посоветовал ему вернуть книгу мертвецу и искупить свой грех — разграбление могилы. Сетна обещал перенести в гробницу мумии жены и сына покойного из их могил в Коптосе. Итак, охота за рукописями оказалась неблагодарным, если не опасным занятием. Хотя Сетна и должен был сменить Рамсеса на престоле, он умер раньше своего отца, который пережил тринадцать сыновей. В конце концов Меренптах, четырнадцатый в череде сыновей, унаследовал трон.

Современным охотникам за манускриптами и грабителям могил повезло больше, хотя некоторых из них как будто тоже преследовали демоны. Каждый из них, однако, внес свой вклад в осуществление египетского пророчества многовековой давности, содержащегося в одном из обнаруженных папирусов: «Что касается тех ученых писцов, кто жил подобно богам... их имена будут существовать вечно, хотя сами они ушли в небытие... и все их

146

родственники забыты. Они не сделали себе медных пирамид с надгробными плитами из железа. Они сделали папирусный свиток жрецом, творящим (заупокойную?) молитву, письменную доску — любящим сыном; книги поучений были их пирамидами, тростниковое перо — их ребенком, а каменные поверхности — женой... Более полезна книга, чем резная стела или прочная могильная стена... Человек разлагается, тело его — прах, и все его родственники вымерли, но писания заставляют его имя жить на устах чтеца. Книга полезнее, чем дом строителя или погребальная часовня в песках Запада...»