Завет
Шрифт:
— Надеюсь, на этом сюрпризы закончатся, — мрачно сказала Камилла, отключая связь.
Тишина.
Дженни, полуприкрыв глаза, прошептала:
— Почему ты так на меня смотришь?
Не ответив, Браво ушел в ванную; мгновением позже она услышала шум льющейся воды. Этот звук расслаблял и успокаивал. Дженни обратила взгляд на высокое арочное окно, за которым угадывались неясные очертания горы Святого Михаила, — огромная тень над незримой отсюда береговой линией. После полудня прошло уже довольно много времени, но туман все не рассеивался; отель был погружен в звенящую тишину. Ни звука, ни движения, ни намека на то, что солнце по-прежнему продолжает свой путь к горизонту… Время словно остановилось.
Дженни попыталась устроиться поудобнее и почувствовала, как в тело будто
Сколько времени прошло, прежде чем она снова открыла глаза, Дженни не знала. Браво стоял, склонившись над ней. По-прежнему шумела вода, словно вокруг шел дождь. В полусне Дженни померещилось, что это прилив поднялся так высоко, и бурлящая вода залила фундамент здания, затопила все этажи, уже подбирается к ее ногам… Она ухватилась за покрывало на кровати, испугавшись, что под ней больше нет твердого основания, только холодная вода.
Браво молча поднял ее с кровати и понес в ванную комнату. Нагнувшись над ванной, он осторожно опустил Дженни прямо в одежде в воду. Над водой поднимался пар. Сняв со стены душ на гибком шланге, он принялся поливать ее горячей водой. Потом начал осторожно снимать одежду. Дженни снова почувствовала боль, словно от укусов насекомых, и жалобно застонала. Немного придя в себя, она сообразила, что из-за засохшей крови одежда прилипла к телу, поэтому движения и причиняли боль.
Браво осторожно раздевал ее, медленно отнимая ткань от кожи. Засохшая кровь на ссадинах и порезах постепенно растворялась, и это было приятно. Ей почему-то вспомнился апельсин — кожура горькая, но если ее снять, доберешься до сочной мякоти… Подняв глаза на Браво, она увидела в его зрачках свое отражение. Она была наполовину раздета, но не чувствовала ни смущения, ни гнева.
Она не удержалась и спросила:
— Зачем ты это делаешь?
Браво, не останавливаясь, продолжал свое занятие.
— Потому что, — наконец отозвался он, — я чуть было не потерял тебя. — Его пальцы коснулись обнаженной кожи. — Потому что ты для меня кое-что значишь.
— Что? — Горячая вода струилась по ее телу, заливала их обоих. Он опустился на колени, лицом к лицу с ней. — Что я для тебя значу?
Она прочитала ответ в его глазах, поняла по тому, как он обнимал ее, почувствовала растущий в его груди жар. Ее руки обвились вокруг его шеи; не раздумывая, поддавшись неудержимому порыву, она притянула его к себе. Он прижал ее к груди. Дженни почувствовала, как ее душа воспряла вместе с телом. Ей вспомнились слова Камиллы об исцеляющей силе этого места.
Сердце билось в груди все быстрее. Ее охватило острое, странно знакомое, забытое чувство. Безумное, всепоглощающее желание, как когда-то давно, в юности, до того, как мать отослала ее из дома…
Долго сдерживаемый поток наконец хлынул через плотину. Дженни запрокинула голову, губы приоткрылись, и она отдалась на волю судьбы, уступив тому, чему больше не могла и не хотела сопротивляться.
Когда они вышли из ванной, туман полностью рассеялся. Стоял тот чудный предвечерний час, когда небо кажется бескрайним и излучает мягкий свет, а где-то далеко-далеко, возле горизонта, начинают сгущаться сумерки, и на дороги, мостовые, стены домов ложатся длинные синеватые тени.
Они сидели плечом к плечу на диване возле окна, любуясь древним монастырем. Аббатство окружала двухуровневая крепостная стена; постройки шли по спирали, издалека напоминая свернувшегося у ног архангела дракона. Огромный монастырь был выстроен полностью из гранита; фундамент располагался в ста шестидесяти футах над уровнем моря.
— Наверное, ты знаешь, что монастырь долгое время принадлежал бенедиктинцам, — сказал Браво. — В четырнадцатом-пятнадцатом столетиях его дополнительно укрепили, и фактически он превратился в военную крепость. Уникальное расположение горы Святого Михаила сделало аббатство стратегически важным объектом, когда началась англо-французская война. Все попытки захватить монастырь оказались неудачными…
На стене комнаты, под окном, они увидели барельеф с изображением раковины, рога и посоха.
Дженни провела кончиками пальцев по поверхности стены.
— Эти символы что-нибудь означают?
— Это эмблема Мон-Сен-Мишель, — сказал Браво, —
знакомая каждому пилигриму, начиная с тринадцатого века. Видишь ли, до того как построили насыпную дорогу, во время больших приливов монастырь оказывался в окружении воды. Гора превращалась в остров. Многие путники тонули, настигнутые коварным приливом, но не менее опасно было пробираться к монастырю по обнаженному морскому дну. Посох брали с собой, чтобы обходить стороной зыбучие пески; в рог трубили в монастыре, если пилигрим заблудился в тумане или попал в прилив. Ну, а раковину прикрепляли к головному убору паломника, когда тот покидал аббатство. Считалось, что такой талисман из Мон-Сен-Мишель приносит удачу и благополучие в пути…— Мне бы такой явно пригодился. — Дженни прислонилась к спинке дивана.
— Хочешь спать?
— Нет, — ответила она с улыбкой. — Хочу есть…
— Что тебе принести? — спросил Браво.
Но ее веки уже опустились; дыхание вскоре стало глубоким и ровным. Браво поднялся с дивана, принес одеяло и укрыл Дженни целиком, от шеи до самых ступней.
Глава 12
Городок Сен-Мало занимал западную оконечность небольшого мыса, выступавшего в Ла-Манш. Формой мыс напоминал голову собаки; Сен-Мало располагался почти на самом кончике морды. «Ситроен» Камиллы въехал в город около 12.30 пополудни. Центральная часть Сен-Мало впечатляла древней красотой; Старый Город окружала толстая крепостная стена. Вокруг центра лепились концентрическими кругами постройки двадцатого века, дешевые и выглядящие довольно убого. Но именно здесь в основном жили и работали жители Сен-Мало. Туристические автобусы останавливались на обширной мощеной площади возле ворот, ведущих в Старый Город. Из распахнутых дверей автобусов вываливались возбужденные туристы с видеокамерами. Они жаждали как можно быстрее заснять все достопримечательности и попробовать местные блинчики, после чего с чистой совестью продолжить сумасшедшую гонку по Европе. Среди них были немцы, швейцарцы и австрийцы, испанцы, итальянцы, англичане и, разумеется, японцы… Туристы из разных автобусов бросали друг на друга неприязненные взгляды, словно принадлежали к враждующим политическим партиям. Двигались они тесными беспорядочными группами, предводительствуемые гидами, а те бесцеремонно размахивали над головами подопечных флагами армейского образца.
Камилла остановила машину возле одного из автобусов. Посмотрев на Браво, она сухо сказала:
— Ты уверен в том, что поступаешь правильно?
Он кивнул.
— Абсолютно.
— Bon.
— Ты сделаешь все, как мы договорились? Вернешься в Париж? — переспросил он с ноткой недоверия в голосе.
— Я ведь пообещала вам за завтраком, что именно так и поступлю. — Она по очереди расцеловала их с Дженни в обе щеки и посоветовала пройти в ворота вместе с толпой туристов из четырех только что подъехавших автобусов.
Так они и сделали. Проходя через древние ворота, Браво оглянулся. «Ситроена» нигде не было видно.
Среди изобилия видеокамер и фотоаппаратов карманный Джи-пи-эс-датчик, прихваченный Браво из машины Ронни Кавано, был совершенно незаметен. Он ввел в прибор координаты, зашифрованные отцом.
Минут пять они толкались посередине какой-то группы; потом большинство туристов двинулось к первой по плану достопримечательности, а Браво свернул налево.
— Нам сюда, — сказал он, направляясь в сторону лабиринта узких извилистых улочек Старого Города. Стрелка прибора указывала на северо-восток, в сторону внешней крепостной стены, идущей вдоль морского побережья.
Сен-Мало располагался приблизительно посередине Изумрудного берега, на скалистом, суровом и кое-где до сих пор не освоенном северном побережье Бретани. В старину город частенько навещали и купцы, и мародерствующие корсары. В те годы европейские державы постоянно воевали между собой; моря же были «ничьей», свободной, территорией. Правители Франции, Испании, Голландии и Англии старались убедить владельцев частных судов вооружаться и атаковать корабли под флагами государств-противников. Французские каперы получили наименование «корсары» после того, как свет увидел указ короля, — «lettre de course», — официально разрешавший грабить корабли по определенным правилам. Добычу делили на три равные части; одна доля отходила королю, другая — владельцу судна, а третья — команде.