Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Сестра не будет больше настаивать, Юдифь!

— Я еще не давала этого обещания, — воскликнула королева.

— А если бы и так, — добавил граф Гарольд, — то не забудь, Юдифь, что ты дала слово мне!

Сказав это, он торопливо покинул спальню королевы.

Глава VII

Гарольд вышел в прихожую. Ожидавшее тут общество было немногочисленно по сравнению с толпой, которую мы встретим в прихожей короля; сюда были вхожи избранные, просвещенные люди, а число их, конечно, не могло быть значительно в то время. Сюда

не приходили шарлатаны, стекавшиеся толпой к королю для того, чтобы воспользоваться его легковерием и расточительностью. Пять или шесть монахов, печальная вдова, скромное дарование и немощное горе — вот все, кто допускался в покои королевы.

Взгляды присутствующих с любопытством обратились на графа, едва он вышел из спальни королевы; все удивлялись его пылающим щекам и суровому взгляду. Но тем, кто приходил к королеве Юдифи, был дорог граф Гарольд; просвещенные люди уважали его за знания и за ум, несмотря на его мнимое пренебрежение к некоторым достоинствам, а вдовы и сироты видели в нем непримиримого врага всякой несправедливости.

Среди этого мирного собрания в Гарольде пробудилась врожденная доброта его сердца, и он остановился, чтобы сказать мимоходом сочувственное слово каждому из присутствующих.

Спустившись по наружной лестнице — в эту эпоху даже в королевских дворцах все главные лестницы возводились снаружи, — Гарольд вышел в обширный двор, где сновало множество телохранителей. Войдя снова во дворец, он направился к личным покоям короля, называемым расписной залой и служившим Эдуарду приемной в торжественных случаях.

Толпа уже заполнила обширную прихожую короля. Во всех углах сидели монахи и пилигримы. Считая бесполезным терять время на этих людей, граф прошел сквозь толпу и был тотчас допущен к королю. Проводив его злобными, завистливыми взглядами, монахи стали шептаться.

— Норманнские любимцы короля чтили, по крайней мере, нашего Бога!..

— Да, — ответил на это замечание монах, — и если бы не разные важные обстоятельства, то я предпочел бы норманнов саксам.

— Какие обстоятельства? — спросил молодой, честолюбивый монах.

— Во-первых, — с ударением ответил тот, — норманны не умеют говорить на понятном для нас языке и, кажется, не любят духовного сословия. Другая же причина, — продолжал он лукаво, — заключается в том, что они люди скрытные и не любят вина! Попробуйте держать в руках человека, который не любит болтать!

— Да, это мудрено, — подтвердил коренастый пилигрим с лоснящимся лицом.

— Кто же еще поможет открыть человеку глаза на его грехи? — продолжал первый: — я успокоил многих за фляжкой вина, и не одно пожертвование досталось в пользу храма во время приятельской пирушки сметливого священника с заблудшими овцами. Это что? — обратился он к человеку, который вошел в это время в прихожую. Мальчик нес за ним легкий сундучок, накрытый полотном.

— Отец, — ответил тот, — это настоящее состояние, и казначей Гюголайн будет целый год коситься на меня: не любит он, злодей, выпускать из рук золото короля!

При этом простодушном замечании мирянина монахи и остальные присутствующие злобно взглянули на него, так как у всех и каждого было немало замыслов относительно казны короля.

— Сын Мамоны! — с озлоблением воскликнул монах, — не думаешь ли ты, что наш добрый король дорожит побрякушками и картинками. Отправляйся-ка ты со своим вздорным товаром к Балдуину Фландрскому или к щеголю Тостигу, сыну Годвина.

— Как бы не так! — насмешливо сказал торговец. — Что даст мне за сокровище неверующий Балдуин или тщеславный Тостиг?! Да не смотрите же так сурово, отцы, а постарайтесь лучше приобрести эту редкость — древнейшее изображение Господа! Один почтенный друг купил его для меня в Висби за три тысячи фунтов серебра; а я прошу за хлопоты сверх лишь пятьсот.

Все с завистью окружили сундучок торговца.

Почти в эту же минуту раздался гневный возглас, и рослый тан влетел

в толпу, как сокол в стаю воронов.

— Не думаешь ли ты, — закричал тан на наречии, которое выдавало в нем датчанина, — что король будет тратить столько денег, когда крепость, построенная Канутом при устье Гомбера, почти совсем в развалинах, и в ней нет даже ратника, чтобы наблюдать за действиями норвежских кораблей?

— Мой почтенный министр, — возразил торговец с едва заметной иронией, — эти отцы объяснят тебе, что изображение Водена лучше защитит нас от норвежцев, чем каменные крепости.

— Защитит устье Гомбера лучше сильного войска?! — проговорил тан в раздумье.

— Разумеется, — сказал монах, вступаясь за торговца. — Да разве ты не помнишь, что на памятном Соборе тысяча четырнадцатого года велено было сложить оружие против твоих соотечественников и положиться на защиту Господа? Стыдись; ты недостоин звания предводителя королевских полков. Покайся же, сын мой, а иначе король узнает обо всем…

— Волки в овечьей шкуре! — пробормотал датчанин, отступая назад.

Торговец улыбнулся.

Но нам пора последовать за Гарольдом, который прошел в кабинет короля.

Войдя в покой, граф увидел еще достаточно молодого человека, богато одетого, в вышитой гонне и с позолоченным оружием; покрой его одежды, длинные усы и выколотые на коже знаки указывали, что он принадлежал к числу ревностных хранителей саксонской старины.

Глаза графа сверкнули: он узнал в посетителе отца Альдиты, графа Альгара, сына Леофрика. Два вождя очень холодно раскланялись друг с другом.

Противоположность между ними была разительна. Датчане вообще были крупнее саксов, и, хотя Гарольд во всех отношениях мог считаться чистым саксом, он унаследовал, как и все его братья, рост и крепкое сложение древних викингов, своих предков по матери. Альгар же был невысок и казался тщедушным по сравнению с Гарольдом.

У него были яркие голубые глаза, подвижный рот, отливающие золотом густые непокорные кудри, не желавшие ложиться в модную по тем временам прическу. Живость движений, грубоватый голос и торопливость в словах противоречили внешности Гарольда — его спокойному взгляду, величественной осанке и пышным волосам, спадавшим на плечи роскошной волной. Природа наделила того и другого умом и силой воли; но в них проявлялась такая же резкая разница.

— Добро пожаловать, Гарольд, — сказал король без привычной сонливости и взглянул на графа как на избавителя. — Почтенный Альгар обратился к нам с просьбой, которая потребует, конечно, времени на размышление, хоть она и проникнута стремлением к земным благам, так чуждым его отцу, который раздает все свое достояние на пользу святых храмов, за что ему и будет отплачено сторицей.

— Все это так, король мой, — заметил Альгар, — но ради своих наследников, ради возможности следовать примеру моего достойного отца, нельзя не думать о земных благах!.. Одним словом, Гарольд, — продолжал Альгар, обращаясь уже к графу, — дело мое заключается вот в чем. Когда наш милостивый государь и король согласился принять управление Англией, ему в этом помогали давние враги — твой отец и мой, забывшие свои распри для блага страны. С того времени твой отец присоединял постепенно одно графство к другому, как звено к звену; теперь почти вся Англия находится в руках его сыновей. Мой же отец остался без земель и без денег. Король поручил мне управлять вашим графством в твое отсутствие, и, как все говорят, я правил добросовестно. Твой отец возвратился, и хотя я мог (тут глаза его блеснули, и он непроизвольно схватился за меч) удержать графство силой, однако я отдал его без возражений, согласно воле короля. Теперь я пришел к моему государю и прошу его указать мне земли, которые он, в своей Англии, может дать мне, бывшему графу Эссекскому и сыну Леофрика, который проложил ему свободный путь к престолу! Король в ответ на это прочел мне наставление о суетности всех мирских благ. Но ты же не презираешь, как он, этих благ… Что скажешь ты, граф, на желание Альгара?

Поделиться с друзьями: