Завтра ты умрешь
Шрифт:
– Вот как? – бросила Ника, презрительно щурясь на собеседника. – Значит, мало общались с дураками!
– По – вашему, полностью довольны своей жизнью могут быть только дураки? – Генрих Петрович сделал пометку карандашом в блокноте. Таких пометок за время разговора с Никой он успел сделать около десяти, и ей бы очень хотелось их увидеть, несмотря на то что сеанс был чистой воды фикцией. Обсуждать свои личные вопросы, как советовал Ярослав, она не решилась. Трудно говорить о себе, вдвойне трудно – говорить о себе с человеком, который тебе неприятен, и уж совсем невозможно делать это, поместив свои реальные проблемы в вымышленную обстановку. «Как я могу объяснить, что меня часто нет дома, если «я» не работаю? К кому, в таком случае, ревнует мой «муж»? Почему
– Конечно, для меня глупость и счастье вообще синонимы! – решительно сказала она. – Я, например, была такой счастливой дурой, когда выходила замуж за богатого! Если бы мне кто-нибудь сказал пять лет назад, что я буду сидеть перед психиатром и жаловаться на жизнь, я бы такого провидца самого послала к психиатру! Но вот… Видно, поумнела с годами, а это вредно. У меня есть все для счастья, кроме самого счастья, и мне кажется… – Она приложила пальцы к вискам и тут же резко отдернула их, сыграв отчаяние: – Иногда кажется, что я схожу с ума в нашем большом доме! Он кажется мне пустым, хотя там есть мой сын, прислуга, по вечерам возвращается муж… Они все рядом, но иногда их для меня как будто не существует… И я сама кажусь себе такой чужой… Как будто я с собой незнакома. Иногда даже забываю свое имя, и тогда мне кажется, что если кто-то войдет в комнату, где я сижу, он увидит только стены и мебель, а меня… Меня там не будет. И в такие минуты я страшно боюсь, что кто-нибудь войдет!
Эта исповедь вырвалась у нее спонтанно, одно слово влекло за собой другое, и Ника говорила горячо, искренне, хотя вовсе не о себе. Она видела в этот миг тонкое лицо Ксении, ее светло-синие, печальные глаза, жест, которым та во время разговора поправляла на стройной шее жемчужное ожерелье. Эта женщина не выглядела счастливой, и при том, что она была полной хозяйкой особняка и прислуги, казалась совершенно чуждой всему, что ее окружало. Ника говорила как бы от ее имени, и, вероятно, ее псевдо-исповедь производила впечатление, потому что Генрих Петрович слушал внимательно и очень серьезно. Наконец она умолкла и, ожидая ответа, подняла на него глаза. Тот неожиданно встал и вышел из-за стола:
– На сегодня мы закончили. Если захотите продолжать – запишитесь у секретаря.
И не дав ей опомниться, торопливо вышел из кабинета. Ошеломленная Ника даже не попыталась его остановить. Придя в себя, она подняла с пола сумку, отключила диктофон и, движимая непреодолимым любопытством, оглядела письменный стол, надеясь увидеть блокнот, где делал пометки Генрих Петрович. Ее посетила безумная, но притягательная идея – похитить блокнот, наверняка содержащий массу интересного материала о пациентах. Однако осторожный психотерапевт не дал ей такой возможности – стол был пуст. Недовольная Ника вышла в приемную и кивнула Ярославу:
– Все на сегодня. Что, прошло сорок минут?
– Ровно сорок, – тот взглянул на часы. – Мало показалось или, наоборот, надоело?
Она презрительно хмыкнула, и Ярослав, взглянув на ее лицо, понимающе улыбнулся:
– Все-все, уходим. Я уже записал тебя на среду, на шесть вечера. Повезло – как раз во время приема позвонил постоянный клиент и отменил свой визит.
У Ники было свое мнение насчет того, повезло ли ей и в какой степени, но она оставила его при себе – их разговор внимательно слушала секретарша, лицо которой за эти сорок минут стало еще более утомленным. Казалось, она вот-вот упадет от изнеможения. Причину этого Ярослав объяснил уже на улице, отпирая машину:
– Три чашки кофе, причем предлагали мне только первую. Вторую попросил я сам, мне ее, естественно, тоже сделали с молоком, без сахара и кофеина, но тут я закапризничал и попросил сахару. Когда принесли сахар, я спросил, нет ли нерафинированного? Бедная женщина уже ненавидела меня, но была все еще вежлива. Честно говоря, двух чашек
кофе – причем преснейшего – мне хватило с лихвой, и третью я попросил уже из спортивного интереса. Она сделала, причем впервые – я прислушивался – гремела посудой на кухне. Я начал пить, и вдруг у меня возникли сомнения – без кофеина ли кофе? У меня, понимаешь ли, вдруг началось учащенное сердцебиение. Я умолял эту мученицу пойти на кухню и внимательно проверить упаковку, потому что, если кофе был с кофеином, мне придется вызывать «скорую», у меня больное сердце. К тому моменту приступ грозил, скорее, ей самой, но она пошла и проверила…– Ты провел время веселее, чем я! – давясь от смеха, заметила Ника. – Вот твой диктофон, слушай и наслаждайся.
– Попросила у него таблетки?
– Ч-черт! – Она хлопнула себя по колену. – Вылетело из головы! Понимаешь, я волновалась, ведь это было в первый раз…
– Ну ничего, – утешил ее Ярослав. – Ты в любом случае увидишься с ним в среду. Тебе в самом деле повезло, что образовалось окно. Это не блеф, у Генриха Петровича масса клиентуры, секретарше есть отчего устать. Пока бедняжка возилась с кофе на кухне, я заглянул в журнал, куда она вписала твой следующий визит. Вся неделя забита – с утра до вечера. Я спросил ее между делом, можно ли абонировать Генриха Петровича на целый день в случае необходимости, и она ответила, что это маловероятно, он страшно занят. Я заявил, что готов оплачивать такую услугу по любым расценкам, но она даже обсуждать ничего не захотела.
В этом свете становится очень интересно, сколько ему платил банкир за наблюдение над Ксенией…
– Может, ты не произвел впечатления богатого человека? – усомнилась Ника.
– Я старался, как мог. А у тебя получилось, как думаешь?
Женщина неуверенно качнула головой – она в самом деле не знала, получилось у нее или нет. Дешевые часы она не афишировала, марку ее туфель и сумки Генрих Петрович вряд ли мог определить, если большее время все-таки посвящал психоанализу, а не шопингу, зато твидовый костюм был на виду и на высоте. «Спасибо свекрови, – подумала Ника и вздохнула. – Вот бы она разозлилась, если бы узнала, что я использую ее подарок только для маскарада!»
– Кажется, я себя не выдала, – произнесла она наконец. – И истерики подпустила достаточно, на мой взгляд… Под конец я даже вполне искренне расчувствовалась. Вспомнила Ксению, наш короткий разговор… Знаешь, она произвела на меня такое сильное впечатление, что я до сих пор не могу поверить ни в то, что она умерла, ни в то, что была больна… Не верю, что ее больше нет! Не…
– О Господи! – не дал ей договорить Ярослав, до сего момента внимательно слушавший. Уронив на пол салона очередное яблоко, которое он собрался было съесть перед тем, как тронуться в путь, мужчина высунулся из окна со своей стороны и с резким стоном вернулся на место: – Дурак! Клинический идиот! Я сейчас сойду с ума!
– Что случилось? – испугалась Ника, видя, что ее спутник убивается всерьез. – Забыл что-нибудь?
– Машина… – протянул он таким несчастным голосом, что женщине стало совсем жутко. – Я приехал сюда на этом раздолбанном «Форде», да еще поставил его прямо под окнами… И мне даже в голову не стукнуло одолжить у кого-нибудь тачку покруче! Богатый человек может быть одет в старые джинсы и кеды без шнурков, но тачка у него в обязательном порядке крутая!
– Так же, как эксклюзивные туфли у богатой женщины, – пробормотала Ника, сраженная его отчаянием. – Нас видели?
– Посмотри в окно с моей стороны.
Она осторожно перегнулась через Ярослава, высунулась в окошко и нашла взглядом окна четвертого этажа. Какие из них принадлежали офису Генриха Петровича – Ника определить не смогла. Все окна по фасаду были новые, пластиковые, везде закрыты жалюзи, кроме одного, темного, где нельзя было ничего разглядеть. Ника собиралась было спросить, что увидел Ярослав, как вдруг ей самой почудилось какое-то движение в темном окне. Как будто кто-то быстро подошел к нему из глубины комнаты – и тут же отпрянул за косяк. Нику отчего-то передернуло, и она торопливо откинулась на спинку сиденья: