Завтра ты умрешь
Шрифт:
Этот сценарий был придуман на пару банкиром и психиатром, а легкомысленной лжебанкирше, знавшей лишь его первую часть, и в голову не пришло, что она помогает убийцам заманить жертву в ловушку… Актриса пожаловалась своим новым знакомым, что недовольна нанимателями – те с ней не расплатились. Как выяснилось позже, деньги ей на самом деле были переданы полностью, но женщина вполне справедливо полагала, что пять лет ее жизни стоят дороже, и требовала надбавки. Новым знакомым она представила ситуацию как наглый грабеж, и те решили ей помочь…
Собственно говоря, она пыталась привлечь на свою сторону всех, кого только могла, включая в этот список даже невесту банкира и его сестру Веру, с которой и началась эта запутанная история. Актриса явилась в особняк банкира, познакомилась с женщинами и попросила их помощи в получении денег. При этом она лгала, что посредник, который должен был расплатиться (психиатр), попросту их украл. Молодая женщина
Вера была найдена мертвой в квартире, которую сняла в Москве по приезде из-за границы. Вскрытие и некоторые признаки показали, что пятидесятилетняя женщина скончалась от приема сильнодействующего успокоительного средства. Коробочка от лекарства была найдена рядом с телом. Однако такого лекарства та никогда не принимала, зато оно в изобилии осталось после смерти Евгении – его прописывал психиатр своей мнимой пациентке, и количество таблеток в доме банкира не поддавалось учету. Вера, бывавшая там, могла прихватить коробочку лекарства на всякий случай… Но всем было известно, что Вера принимала лекарства с осторожностью – у нее был диабет, ожирение сердца, и даже если бы она позволила себе снотворное, то в малых дозах. Отчего она приняла сразу несколько таблеток, способных уложить и более здорового человека? Ведь это было явное самоубийство! Записки та не оставила, и эта история, возможно, осталась бы неразгаданной, если бы не показания самого банкира, решившего в конце концов признаться во всем.
Все было просто – таблетки, которые в больших количествах принимала Вера, ничем не отличались на вид от таблеток, которые при наличии данных заболеваний могли ее убить. Банкир просто подменил их, пользуясь тем, что сестра, гостившая у него в доме, была нездорова и уснула. Проснувшись, женщина приняла свое лекарство… И уснула опять, на этот раз навсегда. Теперь Юрию Михайловичу оставалось только уговорить невесту уехать за границу с его дочерьми. Он собирался присоединиться к ним позже, после того как уладит все неприятности. Но тут нашла коса на камень – Маша знала на этот момент слишком многое, чтобы слепо послушаться жениха. Она выставила ультиматум и потребовала правды в обмен на то, что будет заботиться о девочках, как родная мать, что бы ни случилось. Неизвестно, устроил бы такой выбор другого преступника… Но Юрий Михайлович жил в вечной тревоге за будущее дочерей. Наконец появилась женщина, которой он мог доверить их со спокойной душой, тогда как сам он слишком устал для того, чтобы «продолжать борьбу и лгать». Банкир произнес эти слова после того, как признал вину перед многими свидетелями, в числе которых оказался и ваш покорный слуга, расследовавший это любопытное дело.
В заключение остается добавить, что в данный момент следствие занимается не только доказательством вины банкира, но и выясняет, насколько важную роль играл во всем этом психиатр – к слову, занимавший не последнее место в иерархии частнопрактикующих врачей Москвы. Актрисе, излишне неразборчивой в способах получения доходов, также придется доказывать свою невиновность, о чем наивная молодая женщина и думать не могла, подписывая свой диковинный контракт. Нечего и говорить, что если свадьба банкира и его молодой возлюбленной состоится, то будет происходить в тюрьме, а не на зарубежном курорте, как планировал жених. Если девушку, которая в настоящее время заботится о вконец осиротевших детях, не отпугнет такая перспектива, нам остается только пожелать ей счастья и долгих лет жизни… Ведь такими пожеланиями обычно и кончаются все страшные сказки, в том числе и современные».
Ника вложила листки в папку и протянула ее Ярославу. В ответ на его вопросительный взгляд женщина только пожала плечами:
– Все правильно.
– Но тебе не понравилось! – понял он и, вздохнув, взглянул на часы. – Давай-ка, я тебя напою перед дорогой! Сам бросил, так хоть посмотрю, как спиваются другие! Будешь мартини? Я помню, ты пьешь полусладкий.
Ника проводила взглядом его тощую проворную фигуру, затерявшуюся в очереди у стойки бара, и наклонилась, поправляя
курточку на Алешке. В кафе на Ленинградском вокзале, где они сидели, был установлен динамик, по которому то и дело объявляли номера отправляемых поездов, и Ника все время прислушивалась, боясь пропустить свой «Невский экспресс». Она никогда не ездила этим поездом, идущим всего несколько часов, так как билеты стоили слишком дорого… Но их взяла по собственной инициативе и на свои деньги Наталья, уверяя, что Ника просто обязана принять этот подарок. После развязки, наступившей так внезапно, подруги почти не виделись – Наталья окончательно пропала у своего директора кафе, а Ника была занята подготовкой к отъезду. В числе прочих дел – приятных и не очень – пришлось организовать встречу с мужем. Ей очень не хотелось, чтобы ее отъезд в Питер выглядел как побег. Каждый раз, когда у нее возникало искушение просто удрать, избавившись от неприятных объяснений, она вспоминала Ксению Банницкую… И брала себя в руки. Думала Ника о покойной банкирше и во время свидания с мужем. Это помогло ей не сорваться на крик, не унизиться до упреков и взаимных оскорблений и провести переговоры так, что присутствовавший на них Алешка вряд ли понял, что родители в ссоре. «Мне надо уехать к родне и отдохнуть, – твердо говорила она каждый раз, когда Олег начинал осыпать ее колкими замечаниями, связанными с ее новыми карьерными планами. – А о карьере подумаю, когда вернусь. Мне дали отпуск, в конце концов». Она поставила на своем, в том числе оговорив свое право временно пожить с ребенком на квартире у подруги, и сделала это так дипломатично, что муж отказался от попыток ее переубедить.– Ты очень изменилась! – сказал он на прощанье, передавая несколько купюр – своеобразные алименты.
– Не знаю, – искренне ответила она, принимая деньги. – Но я хочу измениться, это верно.
Ярослав вернулся к столику, осторожно неся бокал с мартини для Ники, чашку чая для себя и сок для Алешки. По радио объявили очередной поезд на Петербург, но это был еще не «Невский экспресс». Ника подняла бокал:
– За твою статью!
– Тебе же не понравилось! – возразил он. – Интересно, почему?
– Наверное, потому, что для меня это приговор, – улыбнулась Ника, забавляясь его недоуменным видом. – Я добросовестно провела вместе с тобой это расследование, нигде не отступила, многим поступилась, иногда рисковала, порою сильно… И все это для того, чтобы убедиться, что я никогда не стану настоящей журналисткой. Это не для меня!
– Но почему?! – воскликнул Ярослав, явно не видя логики в ее словах. – Что за глупые капризы?! Я скажу прямо – мне в жизни ни с кем не работалось так легко, как с тобой! Ты рождена для таких дел, и вдруг ни с того ни с сего заявляешь, что…
– Пойми, – перебила она собеседника, ничуть не проникнувшись услышанными комплиментами. – Мне не то чтобы не понравилась твоя статья… Мне не по душе сам способ подачи этой истории. Я узнала ее, она интересна, ты ее не исказил… Но в ней нет того, что оказалось для меня очень важным.
– Чего нет?! – обиженно фыркнул Ярослав, открыв папку и просматривая листки рукописи. – Здесь все, что мы раскопали, кроме отпечатков пальцев, может быть!
– Ты помнишь, что сказал Банницкий напоследок, когда уже во всем признался, а ты шепнул мне, что у тебя кончилась пленка на диктофоне? – Ника говорила задумчиво и, глядя в никуда, снова видела приемную психиатра, неподвижные фигуры людей, слушающих исповедь банкира, осколки разбитого выстрелом аквариума, среди которых шевелилась уже только одна рыбка – самая большая, синяя, с огромными золотыми глазами. Когда Банницкий умолк, было очень тихо – даже Юлия Львовна больше не плакала. И в этой тишине он добавил еще кое-что – негромко, будто про себя.
– Он сказал, что, когда повел дочерей в цирк в то воскресенье, они остановились на улице и взглянули на окна эркера, где Ксения в это время расставляла горшки с цветами. Она увидела их, открыла окно и помахала рукой. Дети ответили тем же, но потянули отца прочь, потому что очень боялись опоздать на представление. Тогда Банницкий высвободил одну руку и тоже помахал жене. Та замерла, глядя на него, да так и осталась стоять у окна. Он оборачивался несколько раз, пока они не завернули за угол, и все время видел ее. Такой он и хотел ее сохранить – женщиной в окне, которая машет вслед своим детям. Не той, какой она была в действительности… И поэтому он просто не мог впустить ее обратно в их жизнь, после всего, что она сделала. Этого в твоей статье нет.
– И не надо! По законам газетного жанра эта деталь не работает! Читатель ее просто не словит, мы не романы пишем! – Ярослав явно начинал раздражаться. Сунув рукопись в папку, он залпом допил чай и бросил: – Пошли, твой экспресс объявили.
Они втроем вышли на платформу, причем Ярослав хранил обиженное молчание, а Ника, поглядывая в его сторону, раздумывала, стоило ли так его критиковать. «По крайней мере, он-то знает, чего хочет, и, получив это, не мучается угрызениями совести! Так и надо, но… Кажется, я так не могу!»