Завтра в Берлине

Покончив с пластинками, он спустился на танцпол. С ним заговаривали, кто-то даже хвалил подборку. Он не слушал – он курил и искал родинку.

Наконец она подошла к нему – прекрасная блондинка. Они обменялись рукопожатием. И договорились завтра сходить выпить кофе. Потом она ушла, не оборачиваясь.

В тот вечер Арман заснул счастливым. Это была она, и завтра они пойдут пить кофе.

В кафе они говорили про Мэтью Барни и анархизм. Арман смог без запинки выговорить «антропоморфический». И был горд собой. Позже Эмма призналась, что была впечатлена.

Они много курили, он – «Кравен», она – «Данхилл», и выпили по три чашки кофе. Им было немного неловко, но разговор спорился; им будто не терпелось высказать друг другу все.

С месяц они продолжали видеться так, в кафе, никак не сближаясь в любовном плане. Но было решено, что это случится, что им нужно будет поцеловаться.

Арман боялся. Эмма считала, что не ей делать первый шаг. Что же случится потом, когда они готовы будут любить друг друга? Мысль стать парой пугала Армана, и в то же время он жаждал этого.

Однажды они, как и всегда, расстались в переходе метро на Монпарнасе: ей нужно было на девятую линию, домой, на Ля-Мюэт [1] (простительный недостаток: «Слушай, ну разве я похожа на девчонку с Ля-Мюэт?» – все-таки она живет там одна, в маленькой квартире этажом выше своей бабушки), – а ему на двенадцатую, в мамину трешку на улице Конвента. В который раз, не целуясь, они разошлись по коридорам переходов, навстречу тусклой жизни, где они не вместе.

Арман проголодался. На перроне двенадцатой линии он решил купить мармеладок в автомате. Палец соскользнул, и вместо них упали кексы. Арман не хотел признавать поражения. Он всунул еще монету и нажал на нужную кнопку. Тут как раз подошел поезд. Ничего, поедет на следующем, а сейчас он хочет мармеладок.

1

Престижный район Парижа. (Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примечания переводчика.)

Он оперся на те высокие скамейки, на которых бездомным не поспать. И стал ждать поезд, поедая мармелад. На платформе, прямо перед ним, возникла Эмма – вид у нее был взволнованный. Не дав ему опомниться, она поцеловала его. Первый поцелуй со вкусом желатина.

III

Франца зовут как отца. Франц Риплер. Один в один. Не лучшая примета. Отец умер молодым, едва успев жениться: несчастный случай на охоте. Вот вылетает пуля. Ты стоишь прямо, потом падаешь. Твой сын, которого носит жена, еще не родился. Ты чувствуешь, как умираешь, стоя на коленях, с растерзанными внутренностями, на ковре из бурых листьев, в чудесных баварских лесах. Твой сын будет жить, но ты этого не увидишь – тебя не будет, и ему дадут твое имя, чтобы он знал, что ты очень любил бы его, если бы пуля все-таки пролетела мимо.

Мать скорбит. Она растит Франца как единственное, что у нее осталось. Взгляните, как похож он на отца. Та же улыбка, тот же взгляд. Недаром его зовут Франц Риплер. И хмурится – точь-в-точь.

Маленький Франц так и рос: живая фотография, глянцевая карточка, которую печальная мать лелеяла как ходячий образ того, что своровала у нее судьба.

Вдвоем они уехали из Баварии, ведь там больше нечего было делать, ведь отцу уже не работать на лесопильне. Мать с сыном в одиночку устроили свою жизнь. Дина, мать, нанялась горничной в дом к промышленникам из Любека. Франц, ее сын, переехал с ней. Ему было четыре. Долгий путь, и вот, по морозу и серости, они подъехали к большому богатому особняку семейства Кинзель, фабрикантов-пробок-для-винных-бутылок.

Это было нечто: огромный каменный дом, бескрайний парк, пруд, угодья. Да, Франц будет расти здесь. Это влиятельная, прекрасная семья. Дети бегали по саду. Скоро Франц войдет в их круг, будет дергать за хвостики Катерину и драться с Георгом – как брат, ведь расти они будут вместе.

Мать его занималась самой неблагодарной, унизительной работой: подтирала за другими грязь. Отгладить рубашки Господину, расчесать парики Госпоже, убрать дерьмо за Господином, выбросить тампоны за Госпожой. Отбиваться от приставаний садовника, ходить за покупками, но что за беда, если Франц растет в их кругу, перенимает их манеры, дергает за косы Катерину и борется с Георгом, как брат.

И вот Францу пятнадцать. Он влюбляется в Катерину. Кожа у нее такая нежная, а волосы такие длинные.

Нужно было таиться – братьям с сестрами нельзя любить друг друга; а любить сына горничной нельзя тем более.

Это было блаженство. Ночами Франц приходил к Катерине в постель. Их ласки были просты, как и бывает у юных любовников. Им виделось, что они проживают нечто неповторимое, чего другим знать не дано. Милое заблуждение всех юных влюбленных: ведь они живут не так, как все, живут ради того, чего другим – в их представлениях – никогда не ощутить.

Франц приходил к Катерине в полночь. Он ложился к ней в постель, а потом, к пяти утра, пока весь дом еще спит, возвращался к себе наверх и ждал следующего дня.

Дни он просиживал в своей комнате, чтобы не видеть Катерину, чтобы его нежность к ней на глазах у всех не выдала их любви.

Нужно было себя занять. Он брал книги из библиотеки Господина. По крайней мере, в обществе их блеклых страниц и строгих переплетов он мог быть собой.

Господин не мог нарадоваться его аскезе. Глядишь, сын горничной кем-нибудь да станет; ему нравилось так думать, ведь он хотел быть человеком прогрессивных взглядов.

Дина заболела. Бронхит, трагические осложнения, слизь в легких. Прикованная к постели, она смотрела из своей комнатушки на небо, как на потолок, куда ей предстояло подняться.

Смерть Дины. Нет больше матери с сыном. Только Франц, с которым семья Кинзель не знала, что и делать.

Господин с Госпожой совещались. Катерина молилась в тревоге. Франц должен остаться, должен снова спать в ее объятиях. Он мог бы заменить садовника. Будет жить в маленькой хижине, а она станет прибегать к нему по ночам, как раньше.

Она поговорила об этом с отцом. Нет, у нас уже есть Жюль, я не хочу его увольнять. Но ты же сам знаешь, Жюль ни на что не годен. Да, дочка, знаю. Но знаю, что и Франц себе на уме. Мальчик все дни проводит за книгами. Может, он станет поэтом, как знать. Его мать была хорошей женщиной, хорошо служила нам, я должен сделать для ее сына все, что в моих силах. Я отправлю его учиться. И все оплачу. Этот мальчик далеко пойдет, и мы, как сможем, поможем ему в этом. Почему ты плачешь, доченька? Ты, кажется, ценила этого мальчика, вы же росли вместе. Я хочу дать ему самое лучшее. Почему же ты плачешь?

В Ганновере есть пансион, который все называют Институтом. Там мальчиков учат философии, литературе, географии, математике и истории – мальчиков из хороших семей. Шесть часов занятий в день, спорт и форма в британском духе. Францу здесь нравилось. Он писал Катерине длинные письма – из тех, которые хранят, убрав стопочкой в красивую шкатулку. Их никогда не перечитают, но они будут всегда переезжать с нами, их нельзя выбросить, ведь они – свидетели того, кем мы были.

В выходные остальные парни разъезжались по домам. Он оставался: семьи у него больше не было. Так что он сидел в своей тесной келье. Он учился, а еще писал стихи: трогательные, добротно сложенные строфы о временах года, природе и смерти. Что до любви, ее он берег для Катерины. Кожа у нее такая нежная, волосы такие длинные.