Завтра в России
Шрифт:
Зарудный встал со стула и в сопровождении удивленных членов забастовочного комитета подошел к окну, где уже давно стоял Анатолий Гусько. Вглядываясь в темноту за окном, Гусько одновременно посматривал на секундную стрелку своих наручных часов. Когда часы показали 17.00, по ту сторону заводского забора, позади кольца милицейского и армейского окружения, в окне одного из темных домов вдруг вспыхнул ручной электрический фонарь и тут же зачастил прерывистой серией коротких вспышек.
– Сообщение первое. Точка, – стал медленно читать эту морзянку Гусько. – Поздравляем с расширением забастовки…
– Ура! – крикнул кто-то.
Но Зарудный тут же прервал:
– Тихо! Кто ведет стенограмму, записывайте! – И приказал: – Прошу всех включить магнитофоны…
СТЕНОГРАММА ЗАСЕДАНИЯ
ЗАБАСТОВОЧНОГО КОМИТЕТА (продолжение)
Сообщения, переданные комитету в 17.00
СООБЩЕНИЕ ПЕРВОЕ:
ПОЗДРАВЛЯЕМ С РАСШИРЕНИЕМ ЗАБАСТОВКИ ТЧК К 15.00 ЗАБАСТОВКУ ОБЪЯВИЛИ СЛЕДУЮЩИЕ ЗАВОДЫ СТАНКОСТРОИТЕЛЬ ЗПТ ИНСТРУМЕНТАЛИСТ ЗПТ АВТОМЕХАНИЧЕСКИЙ ЗПТ ЧУЛОЧНАЯ, ТЕКСТИЛЬНАЯ, ЮВЕЛИРНАЯ ФАБРИКИ И СТАНЦИИ ЕКАТЕРИНБУРГ-ГРУЗОВАЯ ТЧК
НА СТАНЦИИ ЕКАТЕРИНБУРГ-ГРУЗОВАЯ С УТРА УДАЛОСЬ ТОРМОЗНУТЬ ЕЩЕ ТРИ ВОЕННЫХ ЭШЕЛОНА С БОЕПРИПАСАМИ ИЗ ИСЕТИ ТЧК
В ИСЕТИ БАСТУЮТ ПАТРОННЫЙ И РАКЕТНЫЙ ЗАВОДЫ ТЧК ОБКОМ ПАРТИИ НАПРАВИЛ В ИСЕТЬ АВТОКОЛОННУ С МЯСНЫМИ И МУЧНЫМИ ПРОДУКТАМИ ТЧК
НАМ УДАЛОСЬ УБЕДИТЬ ОРУЖЕЙНИКОВ
В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ ЕЩЕ ОДНА АВТОКОЛОННА С ПРОДУКТАМИ ДВИЖЕТСЯ С АРМЕЙСКИХ СКЛАДОВ К УРАЛМАШУ ТЧК ЖДЕМ ВАШИХ УКАЗАНИЙ ТЧК
СООБЩЕНИЕ ВТОРОЕ:
В 14.00 НА ВОЕННОМ АЭРОДРОМЕ ВЫСАДИЛАСЬ ДИВИЗИЯ КГБ ЧИСЛЕННОСТЬЮ ПРИМЕРНО 1200 ЧЕЛОВЕК ТЧК.
СЕЙЧАС ЭТА ДИВИЗИЯ ЗАНИМАЕТ ПОЛОЖЕНИЕ ВДОЛЬ ВСЕГО ШОССЕ ГОРОД – ОТЛЕТНОЕ ТЧК
ОДНОВРЕМЕННО НА ГРАЖДАНСКОМ АЭРОДРОМЕ КОЛЬЦОВО ИДЕТ ВЫСАДКА ДВУХ ДЕСАНТНЫХ ДИВИЗИЙ ЗАПАДНО-СИБИРСКОГО ВОЕННОГО ОКРУГА ТЧК
ОДНА ДИВИЗИЯ ВЫСТУПИЛА В СТОРОНУ ШОССЕ ГОРОД – ОТЛЕТНОЕ ЗПТ ВТОРАЯ ДВИЖЕТСЯ К ГОРОДУ ИСЕТИ ТЧК ВОКРУГ ИСЕТИ УЖЕ СКОНЦЕНТРИРОВАНО ПРИМЕРНО СЕМЬДЕСЯТ ПРОЦЕНТОВ СИЛ ГОРОДСКОЙ МИЛИЦИИ И ГОРОДСКОГО ВОЕННОГО ГАРНИЗОНА ТЧК НАБЛЮДАЕМ ТАКЖЕ ПЕРЕБРОСКУ ТАНКОВ ПО ЖЕЛЕЗНОЙ ДОРОГЕ ИЗ ПЕРМИ К ИСЕТИ И ИЗ ЧЕЛЯБИНСКА К ЕКАТЕРИНБУРГУ ТЧК
ИМЕЕМ РЕАЛЬНУЮ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАДЕРЖАТЬ ЭТИ СОСТАВЫ ЗПТ ЖДЕМ ВАШИХ УКАЗАНИЙ ТЧК ПРИЕМ…
Зарудный повернулся к Гусько, сказал негромко:
– Передай, что ответ дадим через час.
Гусько достал из кармана электрический фонарик и послал в окно короткую серию вспышек.
После этого Зарудный вернулся за стол, сел и нервно вздрагивающими руками закурил папироску «Казбек». Пожалуй, никто из рабочих «Тяжмаша» никогда не видел этого самоуверенного, шумного и наглого мастера в таком взволнованном состоянии.
Из «СТЕНОГРАММЫ ЗАСЕДАНИЯ
ЗАБАСТОВОЧНОГО КОМИТЕТА» (продолжение)
С. Зарудный: Садитесь, садитесь! (Ждет, когда все сядут на свои места.) Теперь вы знаете почти все. А про остальное легко догадаться. Конечно, как сказал здесь Кузякин: эти два гроба с Наташей и Ириной Стасовыми не упали с неба. Но мы были бы последними идиотами, если бы притащили на завод эти трупы только для того, чтобы поднять забастовку. За всю историю советской власти еще никто ни разу ничего не добился от нее простой забастовкой. Ни в Новороссийске, ни в Краснодаре, ни в Польше. Но сейчас мы имеем уникальную ситуацию. Утром мы этой ситуации не имели, потому что не знали настроений на других заводах. Ведь у нас в России всегда кто в лес, кто по дрова. Но, кажется, подперло уже и тех, и других. Извините, я говорю невпопад и не по логике, потому что волнуюсь. Короче, так, Гусько, давай карту. (Гусько кладет на стол карту.) Вот наш «Тяжмаш», вот Отлетное кладбище. А вот город Исеть, его на карте нет из-за секретности, но мы его нарисуем – вот так (рисует). Теперь что мы видим? Как докладывает наша разведка, семьдесят процентов городской милиции, ГБ и военного гарнизона брошены вокруг Исети. Это и понятно: там такое количество ракет, что десять Хиросим можно за пять минут устроить. А про танковые снаряды я и не говорю! А остальные войска здесь, вокруг «Тяжмаша», держат нас в блокаде. Чтобы, конечно, не дать нам с исетцами соединиться. Все правильно. Теперь вопрос: если бы власти хотели, как расписывал недавно Круглый, мирно решить с нами все проблемы, стали бы они вызывать сюда танки из Челябинска, дивизию гэбэшников из Москвы и десантников из Омска? И почему они выбрали для похорон самое дальнее кладбище, хотя в городе есть четыре других? И почему, как стемнело, дивизия КГБ занимает позицию вдоль дороги на кладбище? Как бывший майор Советской Армии, я могу вам сказать, на что это похоже. Это похоже на западню. Нас хотят вытащить с завода, увести на кладбище и на этой дороге устроить нам то, что мы устраивали моджахедам в Афганистане. Вот на что это похоже. Но, предположим, мы не полезем в этот котел. Что дальше? Завтра они перегруппируют войска и придумают что-то другое. Потому что, когда у бастующих танки, пусть даже без снарядов, у властей начинает очко дрожать, и они нас войсками задавят. Значит, нам нельзя ждать до завтра. И вот тут я подхожу к самому главному. Посмотрите на карту еще раз. Вы видите, что, строя нам ловушку, они оставили почти весь город без прикрытия. Какие-то небольшие части дежурят, конечно, у «Станкостроителя» и «Инструменталиста», но небольшие. И в этом наш шанс. Сегодня вечером, прямо сейчас, мы можем взять власть в городе, мы можем взять обком, горсовет, телеграф, телевидение, радио – все! Потому что танки, которые стоят сейчас у нас во дворе, имеют полный боекомплект. Это было моим личным секретом до последней минуты, но теперь я могу вам сказать: у нас есть оружие для первого прорыва. А как только мы доберемся до «Грузовой», мы получим еще три эшелона боеприпасов. Это откроет нам путь на Исеть. Конечно, вы можете сказать, что я авантюрист, что все равно нам не одолеть всех этих войск, которые они бросают на нас со всей страны. Но тут есть одна деталь. В Исети, как вы знаете, делают тактические ракеты. И если мы к утру их получим, Стриж и Митрохин остановят все военные операции. Потому что иначе мы просто раздолбаем весь Кремль этими ракетами, даже без ядерных боеголовок…
(Шум, выкрики, споры, высказывания присутствующих.)
С. Зарудный: Тихо! Я такой же рабочий, как вы, а по всей стране таких, как мы, – миллионы. И уже всех подперло. Наверное, так бабы чувствуют себя накануне родов. Только в других городах нет такого шанса, чтобы вот тебе сразу и танки, и снаряды к ним – аж шесть вагонов! А у нас есть. И еще сотни наших «афганцев» с ночи разъехались по Уралу поднимать народ и «афганцев» в других городах. Теперь они, как вы видели, готовы и ждут наших указаний. Вот и все, братцы. Но я думаю, что не вы должны решать о восстании, а народ. Возьмите ваши магнитофоны, идите по своим цехам и дайте людям послушать все, что мы тут говорили. Если народ согласен на восстание, то каждый цех может стать полком. Но все должны будут соблюдать железную дисциплину. Однако об этом говорить еще рано, пусть люди сначала примут решение…
Выходя из конференц-зала вместе с другими членами комитета, Акопян задержался возле нервно курящего Зарудного и сказал:
– На заводе сотня стукачей, не меньше. Весь твой план может рухнуть, если хоть один из них до начала восстания выскочит с завода.
– Я знаю, – ответил Зарудный и посмотрел на Гусько: – Что скажешь?
– Все проходные блокированы «афганцами», это раз. Второе: почти всех стукачей мы знаем, и есть люди, которые за ними смотрят. Но я все-таки пойду дам команду быть повнимательнее… – И, подволакивая протезную ногу, Гусько пошел к выходу.
– А что вы собираетесь делать с Вагаем? – спросил Акопян у Зарудного.
– А хрен его знает! – в сердцах сказал Зарудный. – Кто же знал, что все так обернется? Заранее все не высчитаешь. Да пусть пока сидит в котельной, не до него сейчас…
34
Гусько с Акопяном вышли, и Зарудный остался один. Загасив папиросу, он подошел к окну и остановился, вглядываясь в темное пространство. Из-за того что власти отключили подачу на завод электричества, все вокруг погрузилось во тьму,
и в небе проявилась гигантская россыпь дрожащих зимних звезд. И Зарудному вдруг показалось, что он один на маленькой круглой Земле, которая летит среди этих звезд неизвестно куда – в небытие, в будущее? А вокруг – мрак Вселенной и холодные звезды – черт их знает, есть ли на них жизнь? А если есть, то неужели там тоже – танки, партийные лозунги, кирпичные заборы и солдаты, греющиеся у костров перед заводскими воротами? А за воротами, на заводском дворе, темной неясной массой возвышается стальной настил с двумя гробами. И от всего этого какое-то жуткое ощущение средневековья… Эта девочка, погибшая из-за куска хлеба, эта женщина, поджегшая себя в дверях обкома партии… У Зарудного никогда не было семьи и детей. Бабник, гусар, матерщинник и грубиян – таким знали его рабочие «Тяжмаша», а до этого таким же знали его в танковом полку в Афганистане. И даже те женщины, с которыми сводила Зарудного постель, не видели его другим. И все-таки женщины, дети и собаки чувствуют внутреннюю суть человека. Мат, грубость, водка и гусарство были лишь защитной броней, за которой Зарудный прятал значительно большее – свою почти врожденную вину за все, что его окружает, за все, что его заставляли любить с детства и за что он шесть лет воевал в Афганистане. Он родился в 1947 году в Мордовии, в женском лагере строгого режима. Но не за колючей проволокой, а по другую ее сторону – он был сыном начальника этого лагеря, полковника госбезопасности Зарудного, известного на всю Мордовию своим звериным характером и садизмом при допросах заключенных женщин. 17 тысяч женщин находились в этом лагере – проститутки, воровки, политические «бытовички», – и каждый день там были сотни больных, обессиленных, проштрафившихся женщин, для которых полковник Зарудный придумывал все новые и новые наказания-пытки: карцером-крысятником, голодом, бессонницей, жаждой, вырыванием ногтей, электрошоком и просто мордобоем. Тем женщинам, которых Зарудный насиловал во время этих пыток, он сам, своими руками, отрезал груди, уши… Затем – мертвых или полумертвых – этих женщин сбрасывали в старую угольную шахту и «списывали» как умерших на работе…В 1953 году смерть Сталина положила конец развлечениям полковника Зарудного. Но отвыкнуть от них полковник не мог. Ему было тогда сорок два года, и со всей силой здорового мужика он теперь еженощно пытал и насиловал свою жену. Шестилетний мальчик часто просыпался по ночам от жутких криков матери, которой в соседней комнате отец выкручивал грудь… Наконец в середине лета она сбежала от полковника к своим родителям в Кишинев, увезя с собой шестилетнего Степана. Но отец прилетел за ними, избил мать до полусмерти и с помощью молдавского КГБ посадил и жену, и сына в самолет и отвез обратно в Мордовию. И ночные пытки жены продолжались месяц, второй, третий…
Однажды, когда отца не было дома, мальчик показал матери пистолет, который он выкрал из отцовского чемодана, и сказал, что убьет отца. Мать отняла пистолет и избила Степана, крича, что не его собачье дело, почему она кричит по ночам – может, ей нравится, что отец ее мучает. Конечно, Степан не знал тогда, что его мать уже стала алкоголичкой и мазохисткой, но видел, как она целыми днями сонно слоняется теперь по квартире полуголая, с блуждающей улыбкой, постоянно прикладываясь к бутылке и возбуждаясь лишь к вечеру, к приходу отца. Уже в восемь вечера она прогоняла сына в его спальню, надевала на себя зековскую телогрейку и зековские бутцы – «говнодавы», и в этом наряде сама провоцировала отца на новые развлечения…
Однако, когда Степану исполнилось семь лет, у матери еще хватило ума поставить отцу условие: или он отошлет сына в Кишинев к ее родителям, или устроит в Ленинград, в Суворовское училище. Отец выбрал последнее.
В 1956 году, когда Хрущев развенчал «культ личности» Сталина и началась реабилитация миллионов заключенных, полковник Зарудный пустил себе пулю в висок, как еще несколько десятков начальников лагерей сталинского ГУЛАГа. Это было правильное решение: освободившиеся зеки все равно бы их пришили. Десять лет спустя, прилетев в Мордовию на похороны матери, умершей от алкоголизма, 19-летний младший лейтенант Степан Зарудный нашел среди ее вещей скрипку и диплом Кишиневского музыкального училища, а среди папок своего отца – тетрадь с его юношескими стихами. К тому времени Степан уже знал свою генеалогию. Его дед Гавриил Зарудный был до революции земским учителем, и земскими же учителями были его прадед и прапрадед, и все их многочисленные братья, один из которых даже работал с отцом Ленина (Ульянова) в тамбовской гимназии.
Коммунисты сломали наследственную традицию русских просветителей. Мальчик, который в юности писал стихи и женился на молодой провинциальной скрипачке, стал полковником КГБ, садистом и палачом, сгубил свою жену и отдал сына в рекруты, в армию, вырваться из которой Степан смог только после ранения в Афганистане.
И всю свою жизнь Степан терзался ненавистью к коммунистической системе и собственным бессилием. И уходил от этой боли в пьянки, в работу, в баловство с бабами, среди которых ему нередко попадались партийные или комсомольские функционерки. Эти бабы, днем закованные в панцири своей партийной бесполости, ханжеского пуританства или модного теперь русского шовинизма, превращались по ночам в сексуальных фурий с неукротимым темпераментом хорошо, на партийных харчах, откормленных кобылиц. Но даже в постели, крича от наслаждений, они не забывали о своей власти над миром, они упивались своим всесилием и никак не могли понять, почему Зарудный отказывается от всех перспектив блистательной партийной или административной карьеры, которую они могли бы открыть перед ним, даже не прекращая полового акта, одним телефонным звонком.
Зарудный же испытывал некое мстительное удовлетворение от возможности хотя бы по ночам трахать эту ненавистную ему власть, не принимая ее подачек. То, что он оказался в некотором роде главой уральских «афганцев», было почти случайностью, вытекающей лишь из его холостяцкого образа жизни и его рабочей, по сути, должности. Бывшие солдаты-«афганцы» видели в нем своего, не продавшегося властям. Поначалу этот его авторитет у местных парней-«афганцев» просто тешил его самолюбие, но затем он вдруг обнаружил, что в его неожиданном подчинении оказалось несколько сотен солдат, прошедших жесткую школу Афганистана. Даже те из них, которые год назад клюнули было на угар великорусского шовинизма и на лозунги «возрождения России», – даже эти парни очень быстро остыли в ночных очередях за хлебом. И тогда Зарудный впервые задумался о возможностях, которые таила в себе эта не угнетаемая властями солидарность «афганцев» по всей стране. Он подсчитал, что за десять лет войны в Афганистане через армию прошли не меньше трех миллионов солдат. Даже если половина из них ничего там не поняла или скурвилась и ушла в услужение новому «Патриотическому правительству возрождения России», все равно полтора оставшихся миллиона можно даже среди ночи поднять одним кличем «Братцы, «афганцев» бьют!». А полтора миллиона солдат – немалая сила.
И Зарудный стал исподволь присматриваться к уральским «афганцам», сортировать их, отсеивая стукачей, дураков и «патриотов» с мозгами, уже необратимо промытыми коммунистической идеологией. Заодно он осторожно выяснял, кто верховодит «афганцами» в соседних городах и даже за пределами Урала. К своему удивлению, он очень скоро обнаружил, что стукачей и дураков, оболваненных партийной пропагандой, оказалось не так уж много. Ненависть ко всему коммунистическому, которую он так старательно скрывал всю жизнь, это новое поколение, эти 25—30-летние «афганцы» высказывали открыто, не таясь, словно сами лезли на рожон и только искали случая крикнуть на всю страну: «Ну хватит уже! Хва-тит! Пошли крушить все к едреной матери!..»