Заявление
Шрифт:
Я тут же с воодушевлением вернулся к чтению своего заявления:
— …чья культура была экспортирована и натянута на весь мир как малоразмерный презерватив на гигантский пенис…
Детектив посмотрел на меня без всякого выражения, потом опустил голову и стал настукивать что-то на своей машинке. Нет, я не ошибся, когда отметил ту ответственность, с которой детектив подходил к выполнению своих обязанностей. И все же не могу понять, что на самом деле движет людьми, которые решили посвятить себя государственной службе.
— Старые девы отличаются особой чувствительностью, — сказал я, — когда старая
Однако старые девы не вызвали у детектива того интереса, на который я рассчитывал.
Я решил вернуться к заявлению:
— …Одержимость культом физической силы, что есть не что иное, как страх, размер которого можно представить, узнав численность американской армии…
— Последний по времени факт эксгибиционизма был зафиксирован в Хэмпстеде на прошлой неделе, — перебил меня детектив, не обращая внимания на мои слова. — Похожий по описанию на вас мужчина выскакивал голым перед гуляющими в парке женщинами. Где вы находились на прошлой неделе?
Где находился? Этот вопрос озадачил меня. Я не мог сказать детективу, где находился, но вовсе не потому, что это было секретом, а потому, что… не веду счет времени. Я отложил свое заявление в сторону и попытался сосредоточиться, но вспомнить не смог и вдруг громко испортил воздух. Да-да, я пернул.
— Непобедима страна, которая крепка английским духом! — сказал я в оправдание себе.
Детектив не шевельнулся.
— Я люблю гулять, — сказал я, — но не имею особых предпочтений, впрочем, иногда хожу в Гайд-парк. О, как меня раздражают асфальтовые дорожки, искусственное покрытие…
— Я могу назначить вам медицинское освидетельствование, — неожиданно произнес детектив, — однако не считаю это необходимым.
— Мой процесс будет иметь резонанс? — спросил я его.
— Так вы отрицаете свою причастность? — спросил он меня, пропуская мой вопрос мимо ушей — так их, наверное, учат.
Причастность? Я не понял, о чем речь, и, взглянув на детектива, вдруг подумал, что в мире есть много людей, которым важно быть там, где есть преступление, и совершенно не важно, по какую сторону закона, то есть любой полицейский мог бы стать преступником и любой преступник может в конце концов оказаться полицейским.
— Детектив, — сказал я, не решаясь продолжить чтение, — вы никогда не задумывались о том, почему люди так легко примиряют в своем сознании непримиримое? Вы должны это знать, ведь вы имеете дело с преступниками. Только знаете, на мой взгляд, люди порядочные, и особенно семейные, куда опасней. Вы согласны?
— Вы были в Хэмпстеде на прошлой неделе? — спросил детектив.
— На прошлой неделе? — переспросил я, чувствуя, что ситуация становится все более неловкой. — А это важно?
— А что, по-твоему, важно? — спросил детектив, и что-то живое впервые промелькнуло в его взгляде.
— Важно то, что у моей соседки ж…, как орех, — сказал я и захохотал.
— Вы не оказываете помощи следствию, — сказал детектив и начал что-то записывать.
Я перестал смеяться. Мне стало скучно; я подумал, что детективу, наверное, приходится прилагать усилия для того, чтобы оставаться нормальным. Но разве такой
человек может по-настоящему любить?Я продолжил чтение своего заявления:
— Культ физической силы в древности проистекал из жизненной необходимости, но эллинизм не коснулся Британии, как не коснулся и ренессанс, в котором культ человеческого тела…
— В рамках проведенного опознания потерпевшие женщины подтвердили, что именно вы преследовали их в парке. Они вас опознали, — как-то пресно изрек детектив.
Опознали! Меня это рассмешило, я даже перестал читать. А как они могли меня не опознать, если я единственный, кто стоял, спустив штаны, на этом опознании?!
Если на суде меня спросят, что мне понравилось в тюрьме больше всего, я скажу: опознание! И с удовольствием еще раз пойду на него.
Стараясь быть как можно более серьезным, я встал.
— Мой член, детектив, — начал я, — трудно не опознать. Взгляните сами, — я спустил штаны, — вот вам и опознание!
Стараясь оставаться серьезным, я все же не мог сдержаться и засмеялся, нет, загоготал.
Детектив молчал, он ничего не записывал и даже не потребовал, чтобы я надел штаны. Он смотрел на меня неподвижным, стеклянным взглядом, а потом вдруг начал рыться в своих бумагах, как свинья в жухлой листве.
Я посмотрел на него с беспокойством. Он все копался в каких-то документах, а я внимательно рассматривал его лысую бугристую голову на короткой шее; на самой макушке у него пульсировала венка. Мне вдруг стало жаль детектива. Люди не могут быть равными. Но кто определил ту степень цинизма, с которой мы эксплуатируем разницу?
Я натянул штаны и сел. Кстати, мне нравится арестантская одежда. Она легко снимается. Правда, я всегда полагал, что она будет в широкую полоску, как на картинках, изображающих каторжников. И что мне еще полагается шапочка! Но мода не стоит на месте, так что даже одежда смертников теперь является предметом дизайна.
Хотелось бы мне взглянуть на дизайнера, который пошил костюм смертника!
— В тюрьме есть камера смертников? — спросил я.
— Ищете друзей? — спросил детектив, прищурившись.
— Люди не водят с мной дружбы, — сказал я, — только жены тех, кто часто отлучается по службе, по-настоящему ценят мое общество. — Я засмеялся.
Детектив молча смотрел на меня, и у него ходили на скулах желваки. У мужчин я всегда смотрю на кадык и желваки, у женщин — на кожу. Гладкая кожа красит женщину больше, чем большая грудь. Кожа для меня важнее всего. Я всегда выбираю женщин с гладкой кожей. Не все это понимают.
— Почему на этот раз вы выбрали именно стадион? — спросил детектив.
Я не мог не отдать должного его настойчивости.
— Потому что хомячок! — сказал я и поднял вверх указательный палец.
Детектив сделал вид, что не понял, хотя не понимаю, что в этом непонятного.
— Хомячок? — Он наморщил свой лоб.
— Хомячок, — подтвердил я. — Тот самый, что на прошлой неделе застрял за батареей у школьника в Дартфорде. Вы разве не слышали? Об этом рассказывали по телевидению. Мы его спасали. И вы его спасали. Все его спасали. Страна спасала хомячка. И спасла! Сколько было радости! — у меня от одного воспоминания наворачиваются на глаза слезы. Великий день. Правь, Британия, морями!