«Зайцем» на Парнас

— Ох ты… кошастая, — сказал Лаврик. От удивления он остановился в раскрытой двери, косолапо растопырив ноги.

Кошка на мгновение застыла, перестала трепыхаться и голубка. Затем Лизуха новым отчаянным рывком потащила птицу под кровать. Лаврик посмотрел на свои занятые руки, торопливо поставил на пол ведерко, затем положил лопатку, бросился к Лизухе и схватил за хвост. Неотрывно косясь на него зеленым глазом, похожим на вспыхнувший светофор, кошка зашипела, выпустила птицу и, как бы защищаясь, подняла когтистую лапу.

По возвращении из школы Егорка увидел раненого голубя и, не разобрав, в чем дело, сгоряча дал братишке по затылку. Лаврик заревел, прибежала бабушка Петровка. Егорка понял свой промах, сконфуженно дернул носом.

— Ну разнюнился, лавровый лист. Раз ты наоборот, спас голубку, пускай она твоя и будет. Заживет крыло, сам и трухай.

…Солнечным теплым предвечерьем старший механик Омшанской автоколонны Доронин, держа под руку нарядно одетую жену, не спеша вышагивал по главной улице городка. На широченной груди его праздничного пиджака блестели орденские колодки. Чуть впереди их вприпрыжку бежал Лаврик, в синем матросском костюме с красными якорями на воротнике и в новых еще не ободранных ботинках.

За райисполкомом показались реденькие тополя парка, небольшой цементный обелиск со звездой: памятник павшим бойцам. С недавних пор в каждое первое сентябрьское воскресенье — годовщину освобождения от немецких оккупантов — сюда собиралось население городка, в основном молодежь. Девушки приходили с букетами из георгин, розовых, белых астр, золотых шаров, красных махровых маков; парни — с цветами в петлицах пиджаков и на кепках; а ребята приносили голубей, которых и выпускали «за мир». Немало гуляющего народа толпилось на площади и сегодня.

Среди ребят Лаврик увидел Егорку. Пазуха его новой рубахи оттопыривалась, верхняя губа вспотела, — видно, недавно прибежал. Рядом стоял Халявый и в каждой руке держал по голубю. Сразу забыв про отца, мать, Лаврушка кинулся к брату.

— На. Держи, — радостно, возбужденно сказал Егорка и, достав из-за пазухи голубку, протянул ему. — Да не упусти раньше времени. Понял?

Лаврушка только мог выдохнуть:

— Га.

И подставил обе ручки ладошками кверху.

— Да не так. Вот разиня.

Егорка сам вложил голубку в его руки, горячо зашептал:

— Вот упусти только раньше сигнала! Я кину своего «ленточного» за мир. Ты тоже.

Однако Лаврик не отвечал. Он ничего не видел, кроме своей голубки, ощущал пальцами ее теплые упругие перья, биение сердечка.

Он прозевал момент, когда двое подростков выпустили с трибуны белого голубя. Он не слышал, как вокруг выросли треск, свист, лепетанье многих десятков крыльев и со всех сторон площади в ясный предвечерний воздух поднялись турманы, «монахи», «хохлачи», «мраморные», «бантастые» «плёкие». Это школьники и городские мальчишки, бесчисленные владельцы голубятен, выпустили своих вестников мира. Купаясь в ярких лучах заходящего солнца, птицы стали делать круги над памятником, трибуной, соседними крышами.

— Отпускай, Лаврушка, отпускай, — азартно зашептал Егорка и подбросил своего «ленточного». Вся фигура Егорки выражала восторг, торжество: теперь все взрослые смотрели на него поощрительно и даже мама не сделала ни одного замечания и только улыбалась.

Лаврик еще крепче сжал свою голубку. Он весь пылал, не понимал, что ему говорили, и Любовь Андреевна сама ласково разняла его пальцы. Голубка шарахнулась и не сразу выправила лет.

— Вон! Мама! — взвизгнул он в полном упоении. — Вон! Егорка! Моя голубушка. По-оле-те-ела!

Солнце еще не коснулось горизонта и было светло, когда семейные стали расходиться по домам. Егорка собрался с товарищами вперед: ловить голубей. Удержать его оказалось невозможным.

— Не останусь, — раскапризничался он вдруг. — Я тут болтаться стану, да? Болтаться? А там голуби улетят.

— Да куда они денутся? — басом урезонивал отец. — Дурачок ты. Все и пойдем вместе.

— Нет, улетят! Улетят! Другие поймают!

На глазах его заблестели слезы.

Вокруг пересвистывались голубятники, Халявый и уличные товарищи ждали Егорку. Любовь Андреевна сама попросила мужа не огорчать старшего сынишку: его отпустили.

Домой Доронины пошли втроем, не спеша. Возбуждение у Лаврика еще не спало, и он то прыгал на одной ноге, то без конца рассказывал, как «упустил голубушку». Белокурые волосы его растрепались, глаза блестели, рукав матроски был в мелу: успел потереться о стену. Вдруг он вспомнил что-то новое, подбежал к Любови Андреевне.

— Мама, ма. Скажи: «суббота».

— Зачем тебе, сынок?.. Ну, суббота.

— Привет тебе от… бемегота.

И рассыпался заразительным смехом.

За рекой догорали пышные оранжевые облака, теплые сумерки окутали городские сады, заборы. Гнали стадо, мирно, сыто мычали коровы. В домах зажигались огни, окна были открыты по-летнему, на улицу неслись звуки пианино, слышался звон чайных ложечек о стаканы. Лаврик незаметно притих, начал отставать и вдруг захныкал.

— Устал, косопузый? — ласково спросил Илья Васильевич и взял сынишку на руки.

Во дворе родителей встретил Егорка. Голубей он держал в подоле рубахи и счастливым тоном говорил Халявому, что лучше всех запустил своего «ленточного» за мир.

— Успокоился? — с легкой усмешкой спросил его отец.

Мальчик подбежал и стал ласкаться.

Хлопая слипающимися ресницами, Лаврушка равнодушно посмотрел на брата, на голубей и вновь положил голову на плечо отцу. Когда Илья Васильевич поднялся по лестнице в дом и хотел снять сына с рук, поставить на пол, бабушка вдруг умильно сказала:

— Да он спит, касатик. Заснул наш… голубок. Второй-то на дворе летает? Не взбуди, Илюша, сейчас я разберу постельку.

Отец осторожно передал сына жене. Лаврушка чмокнул губами, пошевелил пухлой загорелой ножкой, с которой сняли ботинок. Вдруг открыл глаза, глянул на отца, на мать, бабку, сказал: «Сдоброе утро» — и сквозь сон улыбнулся.

ПОРЯДОК ЖИЗНИ

Вы, товарищ газетный писатель, сами из москвичей? Стало быть, помните октябрь 1941 года? Гитлеровцы клещами охватили столицу, самолеты с черной свастикой сыпали фугасы. В эти дни весь порядок жизни нарушился. В ночь на 16-е у нас на заводе встали все цехи, а утром директор собрал рабочих на площадку Ленина и выкинул лозунг:

— Эвакуация, товарищи. Будем перебрасывать завод в тыл.

Прямо с митинга мы стали упаковывать инструмент в ящики, снимать подъемным краном станки и грузить на платформы. Всем выдали за месяц вперед жалованье и продукты.

Дома я сказал старухе:

— Вещичек, Ненила Яковлевна, бери лишь столько, чтобы поднять смогла. Случись, немец станет бомбить поезд, помочь будет некому. Меня пока оставляют при заводе следить за демонтажем, так что… давай вспомним молодость и поцелуемся.