Зазаборный роман

— Слышь, Ганс-Гестапо, почему меня не дергают.

— На измор берут, Профессор. Чтоб ты извелся и был как шелковый, мягкий как воск. А ты не бери в голову, веселее будешь!

— Да не беру, просто непонятно — тянут кота за хвост, тянут.

Иногда бывает разнообразие. То библиотека пришла на коридор — все такой же мордастый зек из хоз.обслуги принес рваные книги, без начала и конца. Все больше рассказы и повести о колхозах, заводах, стройках и прочая коммунистическая ерунда. Есть немного о войне, чуток исторических. Бесит, что нет окончаний, да и в середине порядочно вырвано. Ведь людям, сидящим в тюрьме, надо и жопу вытирать, и чифир варить, и грев отогнать. Да мало ли на что нужна советскому зеку бумага. Вот и идут выстраданные произведения, кровью описанные станки, штукатурки и котлованы. Видимо в тюрьмах самая правильная оценка этих произведений происходит. Ну их, в жопу. Не буду читать.

То в баню повели да через женский коридор. То-то крику было! Лысый в глазок заглянул и прилип, Ганс-Гестапо кормушку отпер (их днем только на защелку закрывают) и любезничает с какой-то похожей на обезьяну зечкой, а Капитан отстал и за руку, и за зад дубачку пощупывает и на ухо известно что нашептывает… Та только ключами машет, а сама расплылась в улыбке и глазами как из пулемета стреляет. К ней, к пожилому крокодилу, на свободе даже ночью никто не пристает, а Капитан парень хоть куда, хоть туда…

Ну а в бане и вовсе смех: вода горячая кончилась, братва лаяться стала, а зечара, по бане главный, решил сдуру войти и отбрехаться!

Если б дубаки не отняли б, быть греху. Ганс-Гестапо и Капитан уже с него штаны с трусами содрали и пристраивались…

А то еще пришел прокурор. Сел у корпусного в кабинете и давай весь корпус по одному дергать. И глупый вопрос задавать:

— Жалобы имеются?

— Имеются, гражданин начальник. Сижу в тюрьме, а хочу на волю!

Заглянул прокурор в список и в ответ:

— Против Советский власти плевать вздумали? За все платить надо! Суд разберется. По существу, по режиму содержания — жалобы есть?

Махнул я рукой:

— Нет, — и в камеру. А там гогот стоит. Ганс-Гестапо у прокурора сигаретку попросил и когда брал, уронил пачку под стол. Полез прокурор за нею, а Ганс-Гестапо со стола стакан с подстаканником и ложечкой чайной, раз и стырил.

— Ну, Гестапо, ты теперь чай как граф пить будешь!

— А вы как думали, я такой!

Неторопливо, долго тянутся дни в тюрьме. Медленно, медленно течет время… Но на шестнадцатый день после завтрака все изменилось. Стук по двери:

— Иванов!

— Есть, гражданин начальник!

— Без вещей, через десять минут!

— Так точно!

Радость пополам с тревогой. Наконец-то, а то я уж думал, может, позабыли и сидеть мне вечно без суда, в этой хате, в этой тюряге.

— Готов?

— Готов!

— Выходи, руки за спину, не разговаривать, следовать впереди!

Идем. Ведет меня дубак не с коридора, а незнакомый конвоир, «выводной» по фене, как положено. Дубаки лишь охраняют.

Идем. Идем по коридорам и лестницам, дубаки открывают и закрывают двери и… Вот. Я на огромном, залитом солнцем, дворе. Где-то далеко видны макушки деревьев, где-то слышны звонки трамваев. Воля. Слезы навернулись на глаза, к горлу комок и ноги не идут… Конвоир молодой, чуть старше меня, сержант, взял за плечо и заглянул в глаза:

— Ты чего встал? Лето на дворе, а ты в тюрьме. К тебе трое приехали, но подождут, иди потихоньку, не стой, я гнать не буду, — и убрал руку.

Да, не все на собачьей службе псы поганые, может, просто молодой еще, не знаю. В нарушение инструкции заговорил со мною, про следаков сказал, по двору не гнал.

Если ты, сержант, читаешь эту книгу и помнишь (хотя вряд ли) стриженого очкарика по 70-й, с наглой мордой, то спасибо тебе. Не все собаки.

Вошли в следственный корпус, позвонив у решетки и предъявив бумажку. Поднялись на второй этаж, а народу здесь кишмя кишит. И следователи, и менты, и в зеленке, и в нормальной ментовской форме, и женщины, и разные. А вот, по-видимому, и мой кабинет.

— Стой, — сержант вновь строг и неприступен. Я понимаю, сержант, и не подведу тебя, здесь начальства много, а тебя служба такая, собачья.

— Подследственный Иванов доставлен!

— Давай.

Вхожу. Небольшой кабинет с одним окном. Обшарпанный стол, напротив него в метре стул, привинченный к полу. За столом мужик в штатском, лет сорока, мордастый, с седым ежиком. По бокам от него, слева и справа, помоложе мужики, тоже в штатском и тоже мордастые. И все улыбаются. Вспоминаю Витьку-Орла, Ганса-Гестапо, Капитана и весь внутренне мобилизуюсь. Так, друга встретили после долгой разлуки, ну еще давайте пообнимаемся. И точно — один из пристяжных вскочил, руки в стороны развел и ко мне. А улыбка во всю сытую морду:

— Володя! А мы тебя уже потеряли — то ты месяц на спецприемнике, то уже в Сизо.

— Да, езжу потихоньку, сам катаюсь, другие на месте сидят.

Они расхохотались. Сажусь на предназначенный для меня стул, смотрю на веселых мужиков. Те, насмеявшись и вытерев слезы, закуривают и предлагают мне. Не отказываюсь, помня наставления Гестапо, беру две, кладу в карман:

— Я потом покурю.

— Да бери всю пачку, — делает барский жест главный за столом и синяя плотная пачка «Космоса» исчезает в моем кармане.

— Ну, Володя, давай знакомиться. Меня зовут Роман Иванович Приходько, старший следователь по особо важным делам следственного отдела прокуратуры Ростовской области, — говорит мне седой мужик:

— Ясно?

— Да.

— Это мои помощники, Саша и Леша. Сейчас Леша нам чаек организует, а мы с тобою покалякаем. Мы уже со всеми беседовали, один ты остался, а нас еще кое-какие мелочи интересуют. Как ты насчет покалякать?

— Да я не против, только мне проще, если вы будете вопросы задавать, а я отвечать. Так мне удобнее, да и вам, я думаю.

— Ну смотри ты на него, Саша, как все он понимает! Я думаю — мы с ним сработаемся.

Я насчет «сработаемся» имею собственное мнение, но молчу. Толстый прапор, постучавшись, внес на разносе-подносе чай в стаканах. Леша, улыбаясь мне, как лучшему другу, спрашивает:

— Тебе с сахаром?

— Да, четыре пакетика, — решаю обнаглеть. Пролезло.

Пьем горячий чай и смотрим друг на друга. Что они думают — не знаю, а я, что им нужно. Попили, они покурили, я понюхал и началось.

— Ты, Володя, до того как познакомился с этими хипами, шпаной был и если б не они, не сидел бы сейчас здесь…

«Верно, я сидел бы уже давно и в другом месте», — думаю я, но молчу.

— Я думаю, ты нам поможешь кое в чем разобраться. Нам практически известно все, ну а мелочи всякие… Например, кто предложил печатать листовки?

— Не помню.

— Не крути Володя, некрасиво, такой молодой и склероз!

— Так ведь, гражданин начальник, пока я не встретился с хипами, то пил почти каждый день, а начал с 13 с половиной лет. Убей бог — не помню. Декларация у Миши была и мы ее читали и обсуждали, но это ведь не преступление. Леонид Ильич Брежнев ее подписал.