Зазаборный роман
Шрифт:
Думаю, думаю. Незаметно пролетает день, съем с работы под надоевшим дождем, ужин, чтение какого-нибудь журнала, отбой, подъем, развод на работу и снова — думаю, думаю. Или с ума сойду, или умным буду. А может, и первое, и второе вместе…
Консервбанка – единовластный правитель населения шестого отряда. Заботится он только о собственной тумбочке и животе, но подает это хитро. У мужиков совсем перестал отнимать-собирать. Добровольно-принудительно-обманно. Чтоб с Тюленем не ссориться. У жуликов, блатяков, грузчиков берет только то, что те считают нужным дать. И все отправляет в ПКТ. Тюлень чуток гайки ослабил и снова все потекло в зону рекой. Но не водки, ни наркоты нет. Зато чая,
А Консервбанка в карты играет, пристегивает кого-нибудь за что-нибудь, деньги гоняет. Так и живет, почти не тужит.
Ниже — жулье, блатяки, грузчики-акулы, что-то крутят, мутят, с картами, с чертями. Но все это слезы. Отнял Тюленев у них почти все возможности, осталась самая малость. Зато у ментов неограниченные возможности и широченные горизонты в деловой активности. Делай деньги, делись с администрацией и все будет правильно.
Мужики только работают-пашут и, как всегда, никуда не лезут…
— Иванов! — прерывает мои мысли бригадир, бывший жулик Косой. Тюлень его в правильную жизнь загнал.
— Что надо?
— Тебя к директору производства!
Иду. Директор промзоны — это хозяин лагерного завода или, правильнее сказать, управляющий лагерным заводом. Хозяин один…
Дверь, обитая дерматином, дерьмонтином, табличка «Директор промзоны подполковник Ремизов Ш. Х.». Татарин. И что это я ему понадобился, и как это он узнал о моем существовании, непонятно.
Стучусь, захожу, представляюсь. Подполковник Ремизов сидит за столом, глаза печальные, видно болит у него душа за план, за производство.
— Вы почему вчера отказались идти красить цех?
Началось! И этот туда же, вслед за кумовьями и Тюленем. Хоть и вежливо начинает, но оконцовка заранее известна — трюм. Отвечаю грубо, терять нечего, кроме цепей:
— Впадлу!
— Вы же интеллигентны, а так разговариваете…
— Я в лагерной школе учусь, институтов не кончал!
— Дело не в образовании, я же по лицу вижу…
Ну, это он загнул, насчет лица. Я, когда по плацу один гуляю, зеки, что недавно в зоне, шарахаются. Молчу.
— Я думаю, вам надо подумать и изменить свое отношение.
— К чему?
— Ко всему, к колонии, к СВП…
— На хрен мне козлота эта!
Ухожу в сопровождении вызванного прапорщика. Естественно, в трюм. Вот и поговорили вежливо, как интеллигентные люди…
Прихожу в трюм, ДПНК меня спрашивает:
— К Буланову пойдешь?
— Мне все равно…
Лязгает дверь, лязгает решетка, и я в хате. Маленький двойник. Булан в куртке с засохшими бурыми пятнами. Кровь?
— Привет, Профессор! А я думал, опять какую-нибудь блядь садят! Тут бросили ко мне одного, гвоздем ударить хотел, так я его разорвал! — возбужденно рассказывает Сашка Булан о рядовом событии своей жизни. Наговорившись, внезапно замолкает и начинает тусоваться с угрюмым видом по камере. Туда-сюда, туда-сюда…
Так и пролетела моя очередная пятнашка. Без молотков, без добавки… Булану добавили и, когда я выходил в зону, он попросил:
— Слышь, Профессор, наверно меня этапируют. Зайти к черту одному, в третий отряд, Гаврила. Гаврилов Сергей. Он мне должен две пачки махорки. Забери себе…
Я вышел из хаты, слегка удивленный и тронутый вниманием Булана. А может, черту не захотел оставлять махру? Кто его знает. В третий отряд я не пошел. Пусть Гаврила курит. Ему нужней.
Через несколько дней вызвал кум. Анатолий Иванович Ямбаторов. Интересно, почему Анатолий Иванович? На двери, под стеклом золотом выведено «…Ямбаторов Т. А.», сухарится, что
ли? Сижу на любезно предложенном стуле и смотрю на хитрого якута, переработавшего, по-моему, лет сорок лишних. А кум на меня, глаза припухли, щелками стали, голову назад откидывает и какие-то бумаги читает. Или картину гонит, кота за яйца тянет… Отложил, начал:— Ну, давай знакомиться.
Охренел, точно забыл что ли, сколько раз меня видел и пакости мне делал?!
— Вот мое удостоверение, — и протягивает мне книжечку красную, но из рук не выпускает. Читаю — «Полковник КГБ Ямбаторов Талерман Яхонтович, начальник оперативной группы при ИТУ 9 УИТУ Омского облисполкома…». Да…
— Ознакомился? Ну так вот, — глазками узкими в меня стреляет, насквозь прострелить хочет.
— Ну так вот. Меня беспокоит твое сближение со Знаменским, ты-то нечаянно залез в политику, а он…
Как ни странно, беседа для меня кончилась не трюмом. Хотя отверг все попытки сотрудничества, даже в грубой форме заявил, мое, мол, дело, с кем хочу, с тем и базарю… С миром отпустил кум, только напоследок погрозил:
— Гляди, Профессор, тебе здесь еще долго жить…
Прямо от кума, собаки подлой, ломанулся я к Знаменскому и вывалил ему все, как на духу. И только тогда перевел дыхание. Помолчал бывший референт ЦК, пощурился на меня и изрек:
— Никому больше не рассказывай, тем более, не вздумай жалобы писать…
— Да че, дурак я что ли!
— Ну а насчет дружбы, давай реже будем встречаться, и только на плацу. Больше не вызывай меня из отряда. Как будто между нами кошка пробежала.
— Понял…
И отправился я в клуб. Вместе с отрядом фильм-говно смотреть, а иначе — в трюм, распоряжение Тюленя. Сижу и над словами Знаменского думаю…
— Зона, подъем! Зона, подъем!
Что за черт, только уснул, и подъем, неужели так быстро пролетела ночь?
В барак врываются солдаты, в касках и бронежилетах, в руках зимние дубинки, восьмигранные, в руку толщиной, с метр длиной. И всех подряд — раз! Раз! Раз! Хлесь! Хлесь! Хлесь! Сбрасывают со шконок — и на выход! Даже одеться не дают… Натягиваю на ходу захваченную телажку, вылетаю на мороз… Что за черт, вроде осень была дождливая, промозглая, а тут снег, мороз? Я вспомнил, два дня назад снег выпал и мороз ударил.
Топчусь в одном белье тонком, без шапки, уши тру, лицо стянуло, хруст стоит, хруст от тысячи пар ног, под сапогами хрустит, все топчутся, холодно, ночь, свет прожекторов зону заливает, солдаты с прапорами мечутся, ДПНК туда-сюда бегает, подкумок дежурный шныряет… Ничего не понятно, побег, бунт, в стране переворот? Въехало в зону две пожарных машины с брандспойтами. Масса офицерни, много незнакомых, из управы что ли… А машины зачем, морозить будут, как Карбышева фашисты?.. Что случилось, никто не знает. Топчемся на месте, пытаясь согреться, мороз пробирается сквозь телажку тонкую, сквозь белье в простыню толщиной, шапки нет, уши скоро отпадут, что же, бляди, делают! Карточки не несут, проверки не будет, значит не побег. А что же тогда, ну, бляди, ну, твари, выгнали на мороз?..
Под утро, в полпятого, загнали по баракам. Спать осталось полтора часа, не ложусь, иду в комнату ПВР, почитаю что-нибудь. Что-то стукает в левый висок, изнутри, сильно, жестко, резко… Так больно, что не могу стоять на ногах, валюсь на стол со стоном и скрюченными пальцами пытаюсь разодрать висок, вырвать оттуда боль, о, о! Страшная боль, всю левую часть перекосило и ломит, корежит-ломает… Оооо!.. Через сколько времени — не знаю, но отпустило, ушла боль, из лап своих цепких отпустила. Только струйки пота по лицу, по телу бегут, да левая часть лица как будто не моя… Но потихоньку совсем прошло, я и не обратился на крест.