Зажгите костры в океане

Мы были совсем мокрые, поэтому раздеться пришлось прямо на улице, чтобы не мочить мешки. Мы лежали в мешках и жевали галеты. Есть не хотелось. Очевидно, от переутомления.

На палаточном брезенте ползали желтые пятна. Дождь шумел. Виктор спросил что-то у Мишки. Тот не ответил. Мишка уже спал. Засыпая, я слышал, как вздыхал и ворочался Григорий.

Где ты, Лукулл?!

Наверное, при подходе к озеру мы походили на группу подагриков, вышедших на прогулку. От усталости кружилась голова. Мы поднимались на гребень увала из последних сил. Мы боялись смотреть вперед: когда смотришь реже, расстояние сокращается быстрее.

— Озеро! — сказал кто-то.

Дальний конец озера взметнулся над гребнем увала, как голубой флаг надежды. Мы ускорили шаг. Увал тянулся нескончаемой пологой дорогой. Озеро все росло и росло. На вершине увала не было кочек. Мы почти бегом крошили покрытую мерзлотными медальонами «тундру. Грохот сапог, тяжелое дыхание и оглушительный стук сердца заполняли мир. Я подумал, что мы похожи на верблюдов, почуявших воду. Озеро упало перед нами в благородной стальной синеве. Асонг-Кюэль! Протяжно кричали кулики.

Бочку нашли быстро. Мы сидели около нее как потерпевшие кораблекрушение, выкинутые наконец на берег. Бочку можно было потрогать руками. Очень редко удается трогать руками мечту… С коротким предсмертным писком садились на лицо комары. Дул легкий ветер. У берега торопливо бормотала вода.

Огромная кастрюля стояла на примусе. Это была уже третья порция.

— Ну где же ты, Лукулл?!. — ликующим голосом начал Мишка. — Где же ты, жирный бездельник, величайший гурман и обжора всех времен? Иди к нам! Мы покажем тебе, как едят настоящие люди!.. Хо-хо!.. — Мишка окинул глазом кучу продуктов и в упоении схватился за голову.

Мы смотрели на него с застывшими улыбками. Мы все ближе и ближе придвигались к кастрюле. Примус ревел реактивным двигателем.

Великая радость бытия прихлопнула тундру. Как ладан благодарственного молебна, уходил к небу табачный дым. Мы сидели молча. У нас были ввалившиеся щеки мыслителей. У нас были впалые животы йогов даже после третьей кастрюли. Низкий торфяной берег убегал по меридиану. Зеленая оторочка осоки была как ресницы озерного глаза — озерного глаза земли. Желтые игрушечные гусята выплыли из травы, сбились в беспокойную стайку. Мы лежали тихо. Гусята уплывали как смешные кораблики детства. Тундра дышала с материнской нежностью. Мы были небритые, взрослые, счастливые дети тундры.

— В чем положительная сущность христианства? — с философским глубокомыслием спросил Мишка.

— В том, что был выдуман пост, — ответил я.

— Я в бога не верю, — сказал пират Гришка.

Он не знал, — что был уже не первым безбожником на берегу озера Асонг-Кюэль.

Человек не верит в бога

Это было в далекое время «экзотической Арктики». Человек прокладывал узкую ленту маршрута на белом листе карты. Это был очень странный человек.

Шел тысяча девятьсот двенадцатый год. Европейские столицы задыхались в невиданном ритме нового века. «Бал цветов» в Ницце, «Бал бриллиантов» в Париже.

Газеты писали о железнодорожных концессиях и грандиозных биржевых аферах. В залитых непривычным электрическим светом гостиных царили бородатые ораторы.

— Прогресс! — восклицали ораторы. Блестели пенсне.

— Прогресс!

Странный человек с профессорской внешностью собирал экспедицию на Чукотку. Подальше от прогресса. Экспедиция была в составе одного лица. Императорское географическое общество не сочло возможным оказать поддержку ввиду странной цели путешествия. Ее организатор был известен только в узких кругах университетских богословов.

«Наш век катится в какую-то ужасную пропасть, откуда нет возврата. Я хочу увидеть племена, которые еще не видали биржевых акций. Я хочу увидеть светлую молодость человечества. Может быть, тогда я узнаю, где и когда мы свернули с пути на дороге истории». Эти мрачные строчки были записаны на титульном листе экспедиционного дневника.

Ученый-богослов попал на Чукотку. Он пережил залитую спиртом полярную ночь на Анадыре, он наблюдал картину торговли с инородцами, он читал в сводках уездного начальства пронумерованные перечни вымерших стойбищ. Он видел тысячные стада оленей и бег пастухов по бугристой тундре. Он видел, как за два года создавались состояния, видел сифилис и туберкулез. На его глазах исчезали громадные стада китов в Беринговом море.

Богослов был упрям. Он поехал в глубь чукотской тундры. Он как палеонтолог искал окаменевшие останки прошлого человечества. Он не пишет, что видел в тундре, только в дневнике после нескольких чистых страничек была короткая фраза: «Бога нет. Я это видел». Дальше снова шли чистые странички. На берегу заброшенного в неизвестные географические координаты озера у богослова сбежал каюр. Это была не простая история. В Анадыре никто не верил, что человек мог приехать из столицы просто так. Мираж «золотой лихорадки» уже докатился до Чукотки. Человек прожил на берегу озера всю весну, пока его не подобрали случайно зашедшие чукчи. Он дал этому озеру звучное якутское название Асонг-Кюэль. Он не дал ему классического имени Надежды, или Спасения, или имени кого-нибудь из близких, или имени кого-нибудь из сильных. Он назвал его звучным якутским словом. Почему? Это было его тайной.

Человек не вернулся в Петербург. Он вернулся уже в Петроград. Это было долгое возвращение через скитания по дорогам Америки, поденщину на фермах Флориды и католические церкви Франции. Человек вернулся, чтобы читать лекции по атеизму. Его лекции собирали тысячи слушателей в голодном Петрограде.

Обо всем этом мы узнали совершенно случайно из крохотной книжки, выпущенной издательством «Красный рабочий» в 1927 году. Мы искали в архивах и памяти знатоков происхождения якутского названия озера и натолкнулись на странную до невероятности человеческую судьбу.

— Сволочь был каюр! — резюмировал Валька.

— Стоило такого кругаля из-за бога давать! — сплюнул Гришка.

— Раньше людям было гораздо труднее разобраться, — назидательно ответил Виктор.

Драмы

Гришка Отрепьев сбежал. Прямо удрал посреди ночи.

Утром Виктор нашел в палатке записку: «Не надо мне вашей зарплаты, ребята. Жизнь эта не для меня. Сами ешьте гагару. Тундру я знаю, можете не искать. Пока. Григорий».

Мишка возится в палатке с продуктами.

— Продукты он взял? — спрашивает Виктор.

— Дней на пять, — глухо доносится из-за парусины. Плоскость делится на триста шестьдесят градусов.

По которому градусу двинулся Гришка? Бредет, бредет где-то сейчас одинокий человек неизвестно куда, неизвестно зачем…

А если он не выйдет к людям?

А если закружит тундра одинокого человека?

Виктор бесстрастен, как монгольский хан. Проклятый миридолит изматывает его душу. Мы это видим. Но сегодня не до миридолита. Гришка, Гришка!.. Разве нельзя было уйти открыто?