Заживо погребенный

— Готов себе представить, — сказал Водри. — И когда же вы впервые поверили, что ваш супруг — настоящий Прайам Фарл?.

— Вечером это было, в тот день, когда мистер Оксфорд к нему приехал. Тогда он мне все и рассказал.

— Ara! В тот самый день, когда мистер Оксфорд ему заплатил пятьсот фунтов?

— Да.

— Как только мистер Оксфорд заплатил ему пятьсот фунтов, тотчас же вы и поверили, что ваш супруг подлинный Прайам Фарл. И вам это не кажется предельно любопытным?

— Так уж было, — только и сказала Элис.

— Вернемся однако к этим родинкам. Вы указали место на шее справа. А вы уверены, что родинки эти не с левой стороны?

— Постойте-ка, — она нахмурилась. — Когда он утром бреется, он теперь пораньше встает, я вижу его в зеркале, и в зеркале родинки эти слева. Ну да! Значит, на нем-то они с правой стороны. Да. Все сходится.

— И вы никогда не наблюдали их иначе, как в зеркале, любезнейшая? — вмешался вдруг судья.

Элис почему-то покраснела.

— По-вашему, это очень остроумно, — отрезала она и тряхнула головой.

В публике думали, что сейчас обрушится потолок. Но потолок не рухнул, благодаря премудрой глухоте судьи. В самом деле, не напади на его Честь внезапная глухота, трудно сказать, как бы сумел он совладать с возникшим положением.

— Можете ли вы как-нибудь нам объяснить, — осведомился Водри, — отчего ваш муж отказывается представить свою шею на обозрение суда?

— А я даже и не знала, что он отказывается.

— Но он отказывается.

— Ну, — сказала Элис, — если б вы меня не выгнали из зала, когда его допрашивали, может, я вам и подсказала бы. А так чего уж. И поделом вам.

И на этом кончилось выступление Элис.

Недовольство публики

Суд встал, в карманы знаменитых артистов хлынули еще семьсот фунтов стерлингов. По тону вечерних объявлений, по содержанию вечерних газет, по соображениям в набитых пригородных поездах очевидно было, что все разбирательство уперлось в вопрос о родинках. Есть у Прайама эти родинки — значит, он истинный Прайам. А нет — так значит, он самый обыкновенный жулик. Публика взяла дело в свои руки. Неподкупный здравый смысл публики нашел себе применение. В целом, надо признаться, неподкупный здравый смысл был настроен против Прайама. Большинство считало, что вся история — ну просто чушь собачья. Не надо ума большого, чтобы понять, что будь у Прайама эти две родинки, он бы, как дважды два, их показал. Других же, меньшинство, тех, кто толковал про психологию, про свойства художественной натуры, честили радикалами, либералами, политиканами и чуть ли не закоренелыми приверженцами буров [24] .

24

Англо-бурская война (1899–1902) — война Англии против двух бурских республик, Оранжевой и Трансвааля, окончившаяся превращением обеих республик в английские колонии.

Оставались однако еще кое-какие вопросы.

Почему, например, судья не притянул его за неуважение к суду? И упекли бы его куда следует, силком раздели бы — и вся недолга!

Или — почему Оксфорд не принанял кого покрепче, чтоб поругался с ним на улице, и ругань перешла бы в рукоприкладство, а там уж и одежду разорвать недолго?

Ничего себе — английское правосудие! Да грош ему цена, если оно не в состоянии даже заставить человека, чтоб показал присяжным свою шею! Смех, да и только, а не английское правосудие!

И полные поезда высмеивали данное установление своей страны в таких тонах, что, позволь себе подобное, скажем, иностранец, Европа была бы ввергнута в войну и в конце концов ей дали бы понять, где раки зимуют! Да, вековым традициям английского правосудия приходилось нелегко, а все потому, что Прайам не пожелал снимать воротничок.

А он не пожелал.

На следующее утро были консультации, были обсуждения, были совещания там и сям, и основной закон королевства так и сяк обрыскивали, пытаясь обнаружить законный способ исследовать родинки Прайама — все тщетно. Прайам благополучно явился в суд, как всегда, в высоком воротничке, и был тридцать раз сфотографирован у входа.

— Да он в нем спал! — крикнул какой-то весельчак.

— Не-а! Спорим, он свежий у него! — кричал другой. — Мадама, небось, за ним следит!

Подвергаясь подобным оскорблениям, человек, бросивший вызов высшему суду и правосудию, прошел к своему месту в театре. Судейские его пытались урезонить, он отвечал молчанием. Пронесся слух, что он прячет в кармане револьвер, дабы защищать невинность своей шеи.

Знаменитые артисты, смекнув, какое было бы безумие терять по шесть-семь сотен фунтов ежедневно из-за того только, что Прайам оказался упрямым идиотом, продолжали слушание дела. Мистер Оксфорд, уже с новой армией экспертов, известных всей Европе, рвался доказать, что картины, написанные после некоего погребения в Национальной Валгалле, написаны Прайамом Фарлом, ибо никем другим написаны быть не могут. То было, в некотором роде, доказательство посредством документа. Иначе говоря, из каждого квадратного сантиметра каждой картины выводилось непреложное заключение о наличии родинок на шее Прайама. Строгое доказательство — комар носу не подточит. Прайам, в своем высоком воротничке, сидел и слушал. Были у экспертов и два крупных достижения, оба, впрочем, непроизвольные. Во-первых, они наслали на судью здоровый сон, а во-вторых, так утомили публику, что та уже считала, что напрасно столь многого ждала от этого процесса. Экспертиза тянулась два дня целых и потянула еще на тысячу фунтов. На третий день Прайам, отчасти закаленный славой, явился в том же высоком воротничке и еще более решительный, чем прежде. В одной газете, среди громких криков о родинках и достижениях экспертов, проскользнуло тихое сообщение о том, что полиция собрала уже предварительные доказательства двоеженства, и арест его неминуем. Но с ним случилось кое-что, даже почище ареста за двоеженство.

Новый свидетель

Главный коридор отделения Королевской скамьи в Доме Правосудия, как и все главные коридоры, есть место странных встреч и разговоров. Здесь вас может ожидать и сюрприз, который изменит всю вашу оставшуюся жизнь, и просто приглашение на посредственный обед в нижнем ресторане; никто заранее не знает. Прайам, конечно, никакого приглашенья на обед не получил. Протискиваясь сквозь толпу — потому что в этом коридоре разве что спичками и зубочистками не торгуют, в остальном же он ничем не отличается от утреннего Стрэнда — он увидел, как мистер Оксфорд беседует с какой-то дамой. Ну, а он ни единым словом не обменялся с мистером Оксфордом после той исторической сцены в клубе, и впредь не собирался хоть единым словом с ним обмениваться; однако между ними не произошло и формального разрыва. Самое благоразумное, следственно, было повернуть и пойти другим коридором. Так Прайам бы и смылся, ибо очень был способен на поразительное благоразумие, когда надо избежать ненужной встречи. Но в ту самую секунду, когда он поворачивал, дама, беседовавшая с мистером Оксфордом, увидела его, шагнула к нему с быстротою мысли и протянула ему руку. Высокая, тощая, чопорно достойная при всей резкости движений, как у заводной куклы. Юбка, плащ, все это было у нее — не придерешься; но притом, увы, — большие ноги (не ее вина, конечно, хотя мы склонны считать большие ноги преступлением), а оперенная шляпа — и того больше. Свой возраст она скрывала под вуалью.

— Здравствуйте, мистер Фарл, — уверенно адресовалась она к нему, но голос дрогнул.

То была леди София Энтвистл.

— Здравствуйте, — ответил он и тоже протянул ей руку.

А что еще он мог сказать, а что еще он мог сделать?

Тут руку протянул и мистер Оксфорд.

— Здравствуйте, мистер Фарл.

И, пожимая ненавистную руку мистера Оксфорда, опять Прайам сказал: «Здравствуйте».

Прошлого как не бывало; прошлое как бы исчезло, как будто кануло в пошлость многолюдного коридора. По всем правилам благородного поведения, леди Софии Энтвистл полагалось ткнуть в Прайама дрожащим пальцем и выставить его на позор пред целым светом, как безжалостного похитителя доверчивых девичьих сердец; ему же полагалось дать пинка мистеру Оксфорду, вредному еврею. Но они всего-навсего пожали друг другу руки и пожелали друг другу здравствовать, хоть здравие друг друга едва ли пристально их занимало. Что и показывает, до какой же степени пришло в упадок древнее достоинство народа.

Потом они помолчали.

— Вы знаете, наверно, мистер Фарл, — вдруг заговорила леди София, — что я буду давать свидетельские показания на этом процессе.

— Нет, — сказал он. — Я не знал.

— Да, оказывается, весь континент обрыскали в поисках хоть кого-нибудь, кто б вас встречал под собственным вашим именем и безусловно мог бы вас опознать, и все напрасно — конечно, из-за своеобразия ваших манер во время путешествий.

— Подумать только, — сказал Прайам.

И этой женщине он строил куры. Он ее целовал. Они друг другу обещали руку и сердце. С его стороны, конечно, чистейшее безумие; однако, в глазах лица беспристрастного, никакое безумие не извиняло того, что он ее бросил, бежал от ее интеллектуальных чар. Взгляд его проник сквозь вуаль. Нет, она была даже моложе Элис. И не более некрасивая, чем Элис. И, рассуждая о картинах, она не вонзала ему нож в сердце, ввинчивая в рану. Она была одета лучше Элис. И эту милую сдержанность самой бы Элис нечем было крыть. Да, но все же… Она вела себя великолепно, как бы забыв про все, что ей выпало на долю. Да, но все же… Даже и в столь горький час он нашел в себе силы ее ненавидеть, за то, что он ей строил куры. И тут ему, конечно, нет прощенья!

— Я была в Индии, когда впервые услышала про этот процесс, — продолжала леди София. — Сперва решила, что это просто-напросто новое дело Тичборна [25] . Ну, а потом, зная вас, я в этом усомнилась.

— И поскольку леди София оказалась в Лондоне, — вставил мистер Оксфорд, — она, такая добренькая, согласилась принести свои бесценные свидетельства в мою пользу.

— Это, положим, сильно сказано, — возразила холодно леди София, — я здесь потому, собственно, что вы меня вынудили повесткой. И все из-за вашего знакомства с моей тетушкой.

25

Дело Тичборна — нашумевший английский процесс. В 1853 г. Тичборн, наследник большого состояния и баронет, отправился в морское путешествие, но скоро корабль его потонул, и больше о Тичборне не слышали. А в 1865 г. один проходимец объявил себя Тичборном. Суд длился 188 дней, и в конце концов самозванец был изобличен.