Здесь и теперь

Часа полтора проторчал я рядом. За это время квадрат углубился сантиметров на пятнадцать.

— Можете спокойно идти выспаться, рано встали, — сказал Нодар, который со своими чертежами сидел рядом на раскладном стуле. — Или, Вано, принеси человеку удочки, пускай порыбачит.

Но мне не хотелось ни спать, ни предаваться рыбной ловле. Я чувствовал, что теряю уверенность. В конце концов, было бы просто сумасшествием, если бы скелет действительно нашёлся на этом самом месте. «Зачем я здесь? Зачем всё это?» Я все-таки повернулся, пошёл к домику и, захлопнув за собой дверь, рухнул на кровать. «Не надо было соглашаться! Тщеславие, самообман…» Если б можно было сейчас же вскочить в самолёт, не дожидаясь, пока кончат копать, я бы непременно улетел.

Лежал навзничь, видел перед собой фанерный потолок, угол, затянутый паутиной. И думал теперь о том, что в такую же паутину затянули лаборатория, упражнения, знакомство с Маргаритой, Игнатьичем — всеми этими странными людьми. Я с ужасом взглянул на вошедшего в домик Нодара.

— Пионерский зажим, — сказал тот.

— Что?!

— Нашли пионерский зажим для галстука, кусок битой тарелки. Культурный слой тридцатых годов. — Нодар открыл кран умывальника, подставил стакан под струю и вынул таблетки. — Может, пока займёмся медициной?

— Нет, — сказал я. — Сколько метров отрыли?

— Каких метров? Дай бог пятьдесят сантиметров. — Он принял таблетку, снова вышел.

В три часа дня я не выдержал, пришёл к раскопу. Двое школьников стояли в нём по пояс, — долбили ломами. Двое других сидели, устало привалясь спинами к высокой куче земли, загорали.

Проходя мимо них навстречу Нодару, который прогуливался поодаль, я услышал, как один из парней что-то отрывисто сказал по–грузински, остальные загоготали.

— Ну что? — спросил я Нодара. — Плохо?

— Понимаете, культурный слой кончился, упёрлись в скальный грунт.

— Тогда засыпайте!

— Почему?

— Если скала — чего там дальше искать?

— Может, посмотрите ещё раз?

Мы вернулись к раскопу. Парни вылезли, вытащили ломы. Я спрыгнул в яму. Действительно, под ногами было что-то вроде гладкой потрескавшейся скалы.

Я присел на корточки, вытянул ладонь. Парни и Нодар стояли на краю, напряжённо глядя вниз.

— Отойдите! — крикнул я. — Мешаете!

И опять представил себе лежащий на боку скелет, и опять ладонь отозвалась… Самым удивительным было то, что я снова увидел близко от поверхности кости скелета.

— Нодар! Дайте руку!

Нодар появился над краем, помог выбраться. Все пятеро молча смотрели на меня.

— Еще сантиметров тридцать–сорок, — сказал я и пошёл прочь.

Нодар догнал, обнял, притянул к себе.

— Зачем нервничать? Есть хотите?

— Нет.

— Тогда сварю кофе.

Пока он кипятил воду на электроплитке, пока за тем же длинным дощатым столом под навесом пили растворимый кофе, я все поглядывал в сторону раскопа. Отсюда видно было, как после ломов в ход пошла кирка. Словно маятник, мелькала над ямой.

— По–моему, они обложили меня матом, — мрачно сказал я.

— Вполне возможно, — невозмутимо отозвался Нодар.

Солнце стало клониться к вершине заснеженной горы, когда один из подростков выскочил из раскопа, что-то крикнул Нодару.

— Взглянем? — спросил Нодар.

— Посижу. Или пойду надену пальто — прохладно. — Меня и в самом деле колотило.

Я успел войти в домик, снять с крючка пальто, накинуть на плечи.

— Если б ты видел, как они смотрят! Дураки — на меня смотрят! — с этим возгласом, от волнения перейдя на «ты», Нодар ворвался в комнату, схватил за руку.

— Кто?

— Мальчики! — Он тащил меня, не давая слова сказать. — Посмотри на них, какие молодцы, какие красавцы!

Тесной группой парни неподвижно стояли над раскопом. Последние лучи солнца освещали их. Красивого здесь ничего не было. Казалось, это сцена расстрела.

— Что? Есть что-нибудь, ребята? — голос мой дрогнул. Я заглянул вниз и ничего не увидел в черноте ямы.

— Бичико, — обратился Нодар к одному из них, — беги к Вано, попроси фонарь и кисточки, быстро!

Минут через пятнадцать Нодар и Вано уже сидели на корточках внизу и при свете «летучей мыши» счищали кистями землю с черепа, позвонков, согнутых под углом костей ног.

Я стоял ошеломлённый. Радости не было. Ни на йоту не было радости. Наоборот, поднималось чувство, что сделал совершено недозволенное, кощунственное. «Эти тускло отблёскивающие желтизной кости были когда-то человеком, — думал я, — лежали здесь тысячи лет, похороненные, схороненные от того, что происходило на земле, от суеты мира. И вот возник я со своей ладонью…»

Позже, когда раскоп был покрыт брезентом и все ужинали при свете фонаря за тем же длинным столом под навесом, я поделился этими мыслями с Нодаром.

— Напрасно. Напрасно так думаешь, — сказал Нодар. — Человечество должно знать своё прошлое. Если б не мы, гробокопатели, если б не археология, чем было бы человечество сейчас: без Помпеи, скифских курганов… Лучше скажи — это одиночное захоронение?

— Нет. Кладбище. — Я даже не взглянул в сторону раскопа. Перед умственным взором, словно мгновенно освещённые фотовспышкой, мелькнули границы этого кладбища — от раскопа до триумфальной арки.

…Перевозбужденный, я долго не мог заснуть, думал о том, что надо бы фиксировать в записной книжке подобные истории, да и начинающийся опыт целительства тоже, но в конце концов, вытащив из своей потёртой дорожной сумки папку с взятой у Маргариты рукописью, которую так и не успел начать в Москве, принялся за чтение.

Это был напечатанный на машинке текст, непереплетенный. Без заголовка. Без фамилии автора.

Лист за листом слетал на пол возле кровати.

Я так подвесил газету к лампе, чтобы лицо Нодара было в тени. Он спал, как всегда, постанывая.

«Если каждая клетка человека хранит генетическую информацию обо всём организме, если мы уже теперь можем из одной клетки растения вырастить всё растение, то не будет большой смелостью интерполировать наши знания на порядок выше и догадаться, что любой индивидуум есть клетка всего вида. Человек — клетка всего человечества. И, следовательно, в любом человеке в свёрнутом состоянии обязательно заложена информация обо всём человечестве, с его прошлым, настоящим, а может быть, и будущим».

Далее неведомый автор рассказывал об опытах над муравьями, птицами, стадными животными. Выяснилось, что при строго определённом количестве, скажем, муравьёв образуется некое энергетически–информационное поле, заставляющее их строить муравейник, который они никогда раньше не строили. Муравьев должно быть не меньше определённого числа, чтоб возникла критическая масса информации, понуждающая их в разумных пропорциях поделиться на муравьёв–солдат, муравьёв–строителей и так далее. То же самое происходит с термитами, пчёлами. Только при определённом количестве особей птицы сплачиваются в стаи, антилопы — в стада.