Здесь мертвецы под сводом спят

Вот Харриет, снова выбирающаяся из кабины «Голубого призрака» вместе с моей персоной, невидимой, но присутствующей под ее развевающейся одеждой. Фели и Даффи машут и прикрывают глаза руками.

От солнца, как я сначала предположила?

Или Харриет в реальной жизни была слишком сияющей, чтобы на нее можно было смотреть?

Какова бы ни была причина, проявив эту забытую пленку, я благодаря волшебству химии воскресила свою мать.

В глубине меня что-то проснулось, шелохнулось – и снова уснуло.

Теперь отец идет навстречу камере, не осознавая, что оказался в ловушке другого мира – мира прошлого.

Даффи и Фели барахтаются у берега декоративного озера, не понимая, что их снимают. Камера отворачивается, перемещаясь на одеяло, где отец и Харриет устроили пикник.

Но погодите!

Что это за тень на траве? Раньше я ее не замечала.

Я остановила проектор и перемотала пленку.

Да! Я права – на траве действительно есть темное пятно: тень оператора камеры, кто бы он ни был.

Я пустила пленку дальше: когда отец отворачивается, чтобы достать что-то из корзины, Харриет поворачивается к камере и снова произносит эти слова.

Вместе с ней я произнесла эти слова вслух, пытаясь двигать губами, как она, ощущая ее слова у себя во рту:

– Сэндвичи с фазаном, – говорит она на дергающейся картинке.

– Сэндвичи с фазаном, – говорю я.

Я снова перемотала пленку обратно, чтобы рассмотреть мимолетную тень на траве. Кому Харриет сказала эти загадочные слова?

Я снова пересмотрела запись, думая, есть ли способ заставить изображение замереть.

– Сэндвичи… – заговорила Харриет, и послышался ужасающий стук и скрежет.

Проектор заело!

Изображение на стене застыло на полуслове. Прямо у меня перед носом лицо Харриет начало коричневеть, темнеть, сморщиваться и пузыриться…

Пленка загорелась! Откуда-то из внутренностей проектора поднялся столбик темного вонючего дыма.

Если пленка состоит из нитрата целлюлозы, а я знаю, что некоторые пленки его содержат, то у меня проблемы.

Даже если она не взорвется, – а это вполне вероятно, – комната быстро наполнится ядовитой смесью водорода, моноокиси углерода, диоксида углерода, метана и разнообразных неприятных разновидностей оксидов азота, не говоря уже о цианиде.

Эта маленькая темная комната вмиг превратится в идеальный склеп. А через несколько минут и от Букшоу может остаться только пепел.

Я сорвала с крючка передник и набросила его на проектор.

Нитрат целлюлозы не нуждается в кислороде, чтобы гореть, он сам его содержит.

Ничто – даже огнетушители и вода – не потушат пламя нитрата целлюлозы.

Обычно, когда дело касается химикалий, я неплохо соображаю, но должна признаться, что в этом случае я запаниковала.

Я выскочила из темной комнаты, захлопнула за собой дверь и прижалась к ней спиной. Вместе со мной вырвался клуб дыма.

Я так и стояла – словно существо, только что выбравшееся из колодца, – когда послышался голос из-за дыма:

– Опасность?

Это Доггер.

Я смогла только кивнуть.

– Прошу прощения за вторжение, – сказал он, размахивая руками в воздухе и открывая окно, – но полковник де Люс хочет, чтобы через четверть часа семья собралась в гостиной.

– Благодарю, Доггер. Непременно буду.

Доггер не уходил. Его ноздри раздулись, и он слегка приподнял подбородок.

– Ацетат? – поинтересовался он, даже не потрудившись принюхаться.

– Полагаю, да, – ответила она. – Если бы это был нитрат целлюлозы, мы бы изрядно вляпались.

– И правда, – согласился Доггер. – Я могу помочь?

Я помолчала долю секунды, перед тем как выпалить:

– Можно ли склеить пленку?

– Можно, – ответил Доггер. – Профессионалы называют это монтажом. Надо лишь несколько капель ацетона.

Я мысленно представила себе химическую реакцию.

– Разумеется! – сказала я. – Химическое связывание целлулоида.

– Именно, – подтвердил Доггер.

– Мне следовало самой сообразить, – признала я. – Где ты этому научился?

Лицо Доггера затуманилось, и несколько неудобных секунд мне казалось, что я нахожусь в обществе совершенно другого человека.

Полного незнакомца.

– Я… не знаю, – наконец медленно ответил он. – Эти фрагменты иногда неожиданно оказываются на кончиках моих пальцев… или на языке… как будто…

– Да?

– Как будто…

Я затаила дыхание.

– Почти как будто это воспоминания.

И с этими словами незнакомец исчез. Внезапно вернулся Доггер.

– Я могу помочь? – снова спросил он, будто ничего не произошло.

Вот ведь загвоздка! Как бы я ни желала помощи Доггера, какая-то мрачная и древняя часть меня упорно цеплялась за желание сохранить эту катушку пленки в тайне.

Все так чертовски запутанно! С одной стороны, часть меня хотела, чтобы меня погладили по голове и сказали: «Ты хорошая девочка, Флавия!», но одновременно другая часть хотела утаить этот новый и неожиданный взгляд на Харриет, сохранить пленку только для себя, как собака закапывает свеженайденную суповую косточку.

Но потом я подумала, что Доггер никогда не видел Харриет лично, он появился в Букшоу только после войны. Странно, но Харриет была для него лишь тенью, оставленной покойной женой его нанимателя, – примерно как и для меня, с неприятной болью осознала я.

Только, разумеется, она еще моя мать.

В общем, все сводится к одному: насколько я доверяю Доггеру?

Могу я поделиться с ним своим секретом?

Через минуту мы были в темной комнате. Доггер включил вытяжку (а я и не знала, что она существует) и внимательно изучал липкие остатки во внутренностях проектора. Пламя и дым исчезли, унеся с собой страх взрыва.

– Особого ущерба нет, я думаю, – сказал он. – Сгорели несколько кадров. У вас есть ножницы?

– Нет. – Я недавно угробила прекрасную пару ножниц, когда разрезала ими кусочек цинка во время провалившегося эксперимента – пыталась снять отпечатки пальцев с водосточной трубы с помощью изобретенного мной процесса выедания металла кислотой.