Здравствуйте, я ваша мачеха Эмма

Он задумчиво и критично понюхал то, что у него получилось в результате этого химического опыта, сморщился и в два глотка осушил прозрачную посудину.

— Неплохо… Но лучше когда в коктейль добаляется не сахар, а сахарный сироп, так меньше риска, что такая нежная дама, как моя жена напьется до состояния пьного сапожника, — голос Загряжского сейчас напоминал обледенелый бархат. Он был мягким и холодным одновременно.

Я дернулась как от удара. Утренняя встреча с Беркутовым, который открыл мне глаза на истинные причины нашего бурного романа. Недавнее потрясение от потери синего Дара. Вызванное этим открытием ощущение своей беспомощности и понимание того, что я нахожусь на краю денежного краха, скрутилось внутри меня таким тугим узлом, что меня просто прорвал словестный поток.

— Я не ваша жена, Загряжский! Завтра же подам на развод, Ряжской мне тоже надоело быть! Надеюсь, что существует юридические законы, которые позволят вам стать опекуном собственных детей. Я всего лишь мачеха, а значит с меня и спрос невелик. Боитесь, как все воспримет общество? Да хорошо оно воспримет. Можете сочинить любую легенду, я ее поддержу. Например, беспутная мачеха потеряла свой Дар и пала жертвой своего неумеренного пристрастия к алкоголю. Вы человек благородный и милосердный, пожалели детишек и усыновили их. В итоге и овцы целы и волки сыты. Дети останутся на законных основаниях с родным отцом, а гадкая мачеха продаст подлому Беркутову" Сладкие Хрящики" и уедет. Давно хотела посмотреть мир. Конечно по детям скучать буду, но говорят, что разлука творит чудеса. Пройдет пара-тройка лет и думаю, что мы будем все реже вспоминать друг друга. А возможно тебе Загряжский хватит ума и найдешь себе достойную, умную и добрую жену. Она станет отличной матерью твоим детям. Позволь, только совет дать — любвеобильность свою мерзкую придется выжигать каленым железом!

Я замолчала и перевела дух. Горло от такой долгой и пламенной речи пересохло, а из напитков на столе стояла лишь квадратная бутылка с золотистой жидкостью, красиво сияющей в желтых лучах лампы. Я решительно налила в свою рюмку виски и так же решительно выпила ее до дна. Обратила внимание на то обстоятельство, что профессора в кресле уже не было. Видимо он незаметно и тихо покинул свою комнату в самом начале моего монолога.

— У тебя пропал Дар, Эмма? А у Лизы? Надеюсь тоже исчез? Если это правда, то новость замечательная! — замороженный, обледенелый бархат исчез из голоса Загряжского, сейчас он звучал по мальчишески восторженно.

Мужчина быстро вышел из комнаты, а вернулся через несколько минут. В руках у него были какие-то бумаги.

— Вот, Эмма, это документы подтверждающие то, что с сегодняшнего дня ты являешься полноправной и единственной владелицей того рудника, который сейчас сияет синим светом на всю округу. Думаю, что этого сияния хватит на долгие годы. Представляешь, если продавать не услуги по зарядке мобилей, а уже заряженные камни? Такого еще не было в истории, но всегда бывают моменты, когда жизнь вносит свои поправки. Ты теперь, не только единственная владелица сияющего рудника, а и единственный на всю страну продавец готовых синих камней. Это огромные перспективы, Эмма! Можно например продавать готовые лампы, вместо привычных керосиновых. Можно… Сама придумаешь! Я спешил оформить бумаги именно сегодня, потому и задержался. Вот как знал, что они будут весьма кстати, — Загряжский улыбался искренне и открыто, его лицо было довольным. — Ты можешь Эмма, исполнить свою угрозу, бросить нас и уехать, но только не заставляй выжигать мою любвеобильность каленым железом. Я представил, это наверное очень больно! — мужчина вдруг прыснул от едва сдерживаемого смеха, посмотрел на меня своим прежним, таким привычным, насмешливым взглядом.

Глава тридцать четвертая. Один шаг вперед, два шага назад

Очертания городского пруда очень напоминали очертания Африки на географической карте. Но Африка вспомнилась мне не только этим. Аномально жаркое лето накрыло наш северный город, словно чугунная крышка раскаленную сковородку. Людям, которые не привыкли к таким фокусам от природы, хотелось прохлады и они спешили ее получить в городском парке заросшем вековыми соснами, елями и березами. Огромный пруд посредине парка, сейчас пестрел большими и маленькими лодками, которые бороздили его прохладные, водные просторы.

Сегодня я тоже поддалась всеобщему помешательству. Наша лодка выкрашенная в бело-красные цвета, неторопясь рассекала слегка зеленоватую, ленивую от жары воду. Весла ритмично пели свою простенькую мелодию и старались не запутаться в солнечных бликах.

Загряжский сидел напротив меня в белой, расстегнутой на груди рубашке и казалось, что солнце совсем не доставляет ему хлопот. Сильные руки гребли уверенно, размашисто. Сине-зеленые глаза слегка щурились, а на губах плясала привычная мне, игриво-насмешливая улыбка.

Мы молчали. Я все еще сердилась на себя за то, что так легко поддалась уговорам мужчины и согласилась на эту почти романтическую прогулку. Краем глаза наблюдала за тем, как на берегу мелькает желтым пятном Лимон, старательно пытаясь поймать воланчик, которым играют в бадминтон Лиза и Шурик. Стефан Стефанович сидит на скамейке неподалеку от них и пытается читать газету. Но ветер ему не дает, он треплет газету, словно молодой и задорный щенок. Нарядные, веселые люди иногда заслоняют мне весь вид, и тогда я почему-то начинаю волноваться. Хотя сейчас это наверное смешно. Теперь мало найдется охотников, что-бы выкрасть Лизу. К тому же и она, и Шурик, знают несколько действенных приемов для обороны, которым я их научила.

Лодка, покорная сильным взмахам весел, удаляется от берега, разговор между мной и Загряжским все не возникает. Между нами стоит тишина. Громкий плеск воды, смех на соседних суденышках, отдаленный, веселый лай Лимона все это не в счет. Тишина неловкая, напряженная, почти физически ощутимая, окутала нас с Загряжским, словно плащ сводницы. Кажется, что если сейчас не разорвать эту многозначительную тишину, у меня еше больше покраснеют щеки. Я пытаюсь придумать тему для разговора, но мужчина меня опережает.

— Эмма, я говорил, что у тебя очень красивые глаза? — его голос звучит немного хрипловато, все же управление большой лодкой и жара не проходят для мужчины бесследно.

Я усмехаюсь. Поправляю широкие поля соломенной шляпки, которую все не оставляет в покое настырный, докучливый ветерок.

— Ага, — тайно обижаюсь на такой, по моему мнению, идиотский и лживый комплимент. — Глаза у меня и правда красивые… Один правый, другой левый…

Загряжский закидывает голову и громко смеется, но чувствуется, что за этим громким смехом прячется растерянность. Я смотрю на мужчину и ловлю себя на том, что любуюсь. Нет, не Загряжским, строго рассуждаю я. Просто отдаю дань мужской красоте. Вот изваяла же природа такое совершенство!

Размах плечей не сильно широкий, но сколько в них силы и грации. Напряженные мышцы так рельефны и отчетливы, что Давид в исполнении знаменитого Микеланджело, просто щуплый цыпленок. Мой взгляд поднимается вверх. Против моей воли ласкает высокие скулы, разлет широких бровей, твердый и четкий рисунок смеющихся губ. Хочется приподняться и провести по ним кончиком пальца. А может быть, просто поцеловать.

— Эмма? О чем размечталась? Мне показалось, что сейчас ты думаешь о поцелуях, — голос Загряжского все еще вспыхивает искорками недавнего смеха, кажется ему доставляет истинное удовольствие насмехаться надо мной.

Я решила приструнить весельчака. Притворно рассвирипев, я наклоняюсь к воде и пригоршни сверкающей на солнце, прохладной влаги заставляют Загряжского бросить весла. Он смешно фыркая трясет головой и старается вытереть ладонями мокрые глаза.

— Поворачивай лодку к берегу, Загряжский, если не хочешь что-бы я тебя утопила, — и очередная порция воды обрушивается на мокрое, ненавистное лицо. На белую, расстегнутую на груди рубашку, на сильную, мускулистую шею и плечи.

— Есть, капитан! — покорно соглашается со мной мужчина.