Здравый смысл врет. Почему не надо слушать свой внутренний голос

В некотором смысле, ответ — да. Скорее всего, мы действительно делаем все возможное — и при соответствующих обстоятельствах вариант с наблюдениями и опытом вполне сносно работает. Но вот в чем загвоздка: для заключения о том, что «А вызывает Б», нужно провести эксперимент много раз. Допустим, А — новое лекарство, снижающее уровень «плохого» холестерина, а Б — шансы пациента заработать болезнь сердца в течение следующих 10 лет. Если производитель может доказать, что вероятность болезни сердца у пациента, принимающего лекарство А, существенно ниже, чем у пациента, его не принимающего, ему разрешено утверждать и то, что А предотвращает болезнь сердца. В противном случае утверждать это производитель не имеет права. Но, поскольку любой конкретный человек может либо принимать препарат, либо не принимать, единственный способ доказать, что лекарство вызывает некий эффект, — это провести эксперимент много раз. Испытание препарата, таким образом, требует множества участников, в произвольном порядке распределенных по двум группам: получающих и не получающих лекарство. Оказываемый эффект затем измеряют как разницу в результатах между «лечебными» и «контрольными» группами — причем чем меньше эффект, тем крупнее должно быть испытание. Только тогда удастся исключить случайные совпадения.

В повседневных ситуациях принятия решений, когда мы снова и снова сталкиваемся с более или менее схожими обстоятельствами, возможна достаточно точная имитация условий клинических испытаний. Например, каждый день мы можем возвращаться домой с работы разными дорогами, выходить из офиса в разное время. Повторяя эти вариации много раз и предполагая, что уличное движение в разные дни примерно одинаково, можно миновать все сложные взаимоотношения причины и следствия: достаточно просто понаблюдать, какой маршрут в среднем занимает меньше всего времени. Аналогичным образом обстоят дела и с основанной на опыте профессиональной компетенцией — будь то в медицине, инженерии или военном деле: в ходе занятий учащиеся многократно сталкиваются с ситуациями, максимально приближенными к тем, в которых они окажутся после получения диплома^{137}.

История случается лишь однажды

Учитывая, насколько хорошо данный квазиэкспериментальный подход зарекомендовал себя в повседневных ситуациях и в профессиональном образовании, не удивительно, что, объясняя с позиций здравого смысла поведение рынка, популярность произведений искусства, успехи и неудачи отдельных людей, фирм и даже исторических сил, мы рассуждаем точно так же. Теперь-то вы, наверное, уже понимаете, к чему это ведет. В политике и планировании каждая ситуация в некоем важном отношении отличается от того, что происходило ранее. Следовательно, тот или иной эксперимент можно провести лишь единожды. На определенном уровне данная проблема очевидна — никто ведь не думает, что войну в Ираке можно сравнить с войной во Вьетнаме или даже в Афганистане. Поэтому мы с осторожностью переносим выводы с одной на другую. Аналогичным образом, никому и в голову не придет, что, изучив успех «Моны Лизы», можно многое понять об удачах и провалах современных художников. А вот следующий момент очевиден гораздо меньше: поскольку мы можем провести каждый эксперимент только один раз, «сделанные на его основе выводы» — хотя бы о самом эксперименте — могут оказаться гораздо менее информативными, чем кажутся.

Например, действительно ли так называемая «большая волна» [29] в Ираке осенью 2007 года явилась причиной снижения уровня насилия, наблюдавшегося летом 2008-го? Интуиция подсказывает, что так и было. Более того: «большая волна» была разработана специально для вызывания такого эффекта. Комбинация интенциональности (преднамеренности) и сроков говорит в пользу причинности — равно как и часто цитируемые заявления администрации, явно искавшей повод погордиться. Однако в период с осени 2007-го до лета 2008 года произошли и многие другие события. Группировка Ансар ас-Сунна, видя еще большую угрозу от основных террористических организаций (типа «Аль-Каиды»), чем от американских солдат, решила сотрудничать со своими оккупантами. Росло недовольство и среди шиитских формирований — самое главное, в войске Махди Моктады ас-Садра. Иракская армия, полиция и правительство, получив наконец возможность справиться с боевиками, принялись отвоевывать свои позиции. Не только «большая волна», но и любой из этих факторов могли вызвать снижение уровня насилия. Или, возможно, дело оказалось в какой-то их комбинации. Или в чем-то вообще ином. Как нам узнать?

29

«Большая волна» — стратегия быстрого наращивания военной силы для борьбы с экстремистами и с последующим постепенным выводом войск. — Прим. пер.

Один из способов — «проигрывать» историю много раз. Столько, сколько мы это делали в эксперименте «Музыкальная лаборатория». И наблюдать за происходящим как при наличии фактора «большой волны», так и без него. Если во всех этих альтернативных версиях истории в первом случае насилие уменьшается, а во втором — нет, тогда с определенной долей уверенности можно утверждать, что этот процесс по крайней мере отчасти вызван «большой волной». Если же большую часть времени уровень насилия остается прежним или, наоборот, уменьшается вне зависимости от наличия или отсутствия «большой волны», значит, такое снижение точно вызвала не она. В реальности, разумеется, данный эксперимент был проведен лишь однажды, поэтому мы никогда не сможем увидеть все другие его версии, которые могли бы (или не могли) разворачиваться иначе. Как в таковом в этом нет ничего страшного — во всяком случае, ничего, что мы могли бы изменить. Но отсутствие «контрфактических» версий истории оказывает любопытный эффект на наше восприятие одной-единственной фактической: мы склонны воспринимать ее как неизбежную.

Эта, как ее называют психологи, тенденция к детерминизму [30] связана с хорошо известным явлением ошибки хиндсайта или суждения задним числом — то есть склонности после того, как результат стал известен, думать: «Так мы и знали!» В разнообразных лабораторных экспериментах участников просили сделать прогнозы о будущих событиях, а после того как последние происходили, интервьюировали людей повторно. Вспоминая свои прогнозы, испытуемые всякий раз переоценивали прежнюю уверенность в тех, что оказались правильными, и недооценивали — в ошибочных ^{138} . Тенденция к детерминизму (так называемый «пресмыкающийся детерминизм»), однако, несколько отличается от ошибки хиндсайта и более обманчива. Склонность к суждениям задним числом, оказывается, можно легко компенсировать — напомнить человеку, о чем он говорил до того, как узнал ответ. Или попросить записывать свои прогнозы. Но даже если мы точно помним собственную неуверенность в будущем — и даже если признаем, что тот или иной поворот событий застал нас врасплох, — то по-прежнему расцениваем результат как неизбежный. Забегая вперед, например, можно сказать: «большая волна» с одинаковой вероятностью могла как вызвать снижение насилия, так и не иметь к нему ни малейшего отношения. Но стоит нам узнать, что первый вариант таки имел место, тут же становится неважно, знали мы раньше о том, что это должно произойти, или нет (ошибка хиндсайта). Раз это произошло, убеждены мы, значит, это должно было произойти ^{139} .

30

Фишхофф Барух в книге «Обреченным необходимо изучать прошлое: эвристики и предубеждения в ретроспективе» пишет: «Подходящим названием для этой тенденции рассматривать исходы, о которых было сообщено как об относительно неизбежных, могло бы быть „пресмыкающийся детерминизм“ [creeping determinism], в отличие от философского детерминизма — сознательного убеждения, будто все, что происходит, должно случиться» (с. 390). Creeping — дословно: постепенно развивающийся, крадущийся, ползучий. В некоторых источниках термин creeping determinism переведен как «ретроспективный детерминизм». — Прим. пер.

Склонность к избирательности

Тенденция к детерминизму подразумевает недостаточное внимание к событиям, которые могли произойти, но не произошли. Впрочем, не уделяем мы его и большей части случившегося. Привлекают наше внимание и вызывают стремление объяснить только те события, которые кажутся нам интересными. Мы замечаем, что опоздали на поезд, но не задумываемся обо всех тех случаях, когда приходим вовремя. Мы замечаем, что встретили в аэропорту знакомого, но ни о чем не вспоминаем, когда встреча не происходит. Мы замечаем, что благодаря некоему управляющему показатели доходности его фонда превышают индекс S&P 500 10 лет кряду, что у баскетболиста — «горячая рука», а у бейсболиста отличный удар, но ничего не видим при отсутствии столь экстраординарных показателей. Мы замечаем появление нового тренда и феноменальный успех компании, но не обращаем внимания, когда потенциальные тренды или новые компании исчезают, даже не успев запечатлеться в общественном сознании.

Равно как и склонность акцентировать произошедшее в ущерб не случившемуся, предвзятое отношение к «интересным» вещам совершенно понятно. С какой такой стати мы должны задумываться о неинтересном? Тем не менее эта предвзятость усугубляет тенденцию предлагать версии, «объясняющие» лишь часть данных. Если мы хотим выяснить, почему одни люди богаты или почему некоторые компании успешны, разумно найти таковых и определить их общие качества. Беда в том, что небогатый человек и неуспешная фирма, оказывается, обладают рядом тех же самых качеств. Единственный способ определить разницу между одними и другими — изучить оба типа и постараться выявить систематические различия. Однако, поскольку нас интересует только успех, интересоваться отсутствием такового кажется бессмысленным — или неинтересным. В результате мы связываем определенные качества с успехом, хотя на самом деле они в равной степени связаны и с провалом.

Проблема «избирательности» стоит особенно остро, когда события, на которые мы обращаем внимание, происходят лишь изредка. Например, когда борт 903 авиакомпании Western Airlines врезался в грузовик, стоявший на заброшенной полосе в Мехико-Сити, 31 октября 1979 года, следователи быстро определили пять содействовавших этому факторов. Во-первых, и пилот и штурман были уставшими — за последние сутки каждый поспал всего по нескольку часов. Во-вторых, случилось недопонимание между экипажем и авиадиспетчером, приказавшим самолету ориентироваться на неиспользуемую полосу, а затем сместиться на другую, активную. В-третьих, недопонимание усугублялось плохой радиосвязью, не позволившей вовремя прояснить путаницу. В-четвертых, аэропорт был окутан густым туманом, скрывавшим от пилота и грузовик, и активную полосу. И, в-пятых, во время захода на посадку авиадиспетчер запутался — вероятно, вследствие стрессовой ситуации — и решил, что освещена заброшенная полоса.

Как объясняет психолог Робин Дауэс в своем отчете о той авиакатастрофе, следствие заключило: хотя ни один из этих факторов — усталость, недопонимание, плохая радиосвязь, погода и стресс — не вызвали аварию сами по себе, их комбинация оказалась фатальной. Довольно разумный вывод, согласующийся с объяснениями авиакатастроф в общем. Но, как указывает ученый, те же самые пять факторов присутствуют и во многих, многих других случаях, когда самолеты не разбиваются. Если бы вместо выяснения причин задним числом мы бы собирали сведения о каждом отдельном полете и считали все разы, когда имела место некая комбинация усталости, недопонимания, плохой радиосвязи, погоды и стресса, то, весьма вероятно, оказалось бы, что большинство таких полетов не закончились авариями^{140}.

Различие между двумя вышеизложенными подходами представлено на рисунке ниже. На левой панели мы видим пять факторов риска, определенные следствием по борту 903, и соответствующие исходы. Один из этих исходов — действительно крушение, в других же случаях полет пройдет нормально. Другими словами, мы бы назвали эти факторы «обязательными, но недостаточными». Они обязательны в том смысле, что без них крушение крайне маловероятно. Но при этом сам факт их наличия не означает ни неизбежности крушения, ни его высокой вероятности. Однако, если авария все-таки произошла, наше видение мира смещается к правой панели. Исчезли все «не-крушения» (мы теперь пытаемся объяснить не их, а саму катастрофу) и все стрелки от факторов к ним. В результате один и тот же набор событий, который в левой панели гарантией катастрофы не являлся, теперь, похоже, стал таковой.