Зелёная земля

Держи в своих руках клубок, не то мне

катиться под откос, себя не помня, -

недолог путь, ведущий под откос.

* * *

Что говорят на кухне в полночь?

Там говорят «а это помнишь?» -

там ничего не говорят,

там пеплом по столу сорят,

и не сметают, и молчат,

и говорят «который час?».

Там тонущий пакетик с чаем

уже никем не замечаем,

и над столом, давно пустым,

там говорят «Ваш чай остыл» -

и в чашку опускают взгляд,

и «надо ехать» говорят.

Там теребят лимона мякоть

и говорят «не надо плакать»,

а после говорят «пора»

и говорят, что всё мура,

а сами плачут невпопад

и ничего не говорят.

* * *

Как называется твоя любовь?

Не знаю, мы знакомы не настолько.

Моя же называется – постой-ка…

как называется моя любовь?

Наверное – Два-кофе-с-молоком,

или Скорей-всего-мы-просто-бредим,

или Пришли-сигнал-одним-звонком,

или Давай-куда-нибудь-уедем.

А есть ещё другие имена:

есть имя Напиши-хотя-бы-слово,

есть имя Буду-ждать-до-полвосьмого,

есть имя Это-было-до-меня,

есть имя Если-завтра-будет-дождь,

есть имена Направо и Налево…

моя любовь – она неприхотлива

и отзовётся, как ни назовёшь:

она бежит на взмах твоей руки,

как дурочка, – и в маленькой котомке

её надежд блестящие обломки,

её имён цветные лоскутки.

* * *

…хоть весёлое Да золотое,

как и прежде, стоит наготове,

да не требуется никогда.

И мерещится тень декабриста,

где колючее Нет серебрится -

ломкой кромкой высокого льда.

Дух строптивый не любит согласья -

и повадка бесшумная лисья

не родна ему и не мила:

ни рожна ему в жизни не надо,

он граница, и он же – преграда,

вот и все, понимаешь, дела.

Было время… да ладно об этом:

о былом, о пустом, о забытом,

о старье обветшавших эпох!

Дух строптивый давно не кивает -

вскинет взгляд, как ружьё – и, бывает,

убивает на месте, врасплох.

Вот и все, понимаешь ли, песни -

спеты, стало быть: челюсти стисни -

и… пошла она прочь, чехарда

обольщений столичного рая -

где живёшь, даже не вспоминая

золотую провинцию Да…

* * *

Чай зелёный, как лес, чай зелёный, как сад,

чай зелёный, как Ваш растерявшийся взгляд,

моя грустная радость со взглядом зелёным!

Чай зелёный, как детство, которое – Вы,

и, наверное, мне не сносить головы

под зелёным, как детство и чай, небосклоном.

Но, зелёный немыслимый цвет, столько лет

я повсюду искал твой изменчивый след,

что уже не страшны никакие угрозы!

Чай зелёный, как миф – это ж надо понять,

значит, полно в тяжёлую чашку ронять,

моя грустная радость, зелёные слёзы.

Мы давайте-ка лучше посмотрим в окно:

там давно уже всё зеленым-зелено -

и пропащий апрель там слоняется пьяным.

А у Бога, небось, слишком много забот -

и уж если не он нас к рукам приберёт,

ничего, говорю, мы столкуемся с Паном.

* * *

А дело обстояло так,

что день, по площади идущий,

смущал испуганную душу

и приглашал её летать.

Ан, между тем кончался март,

и грозовою пахло тучей… -

но всё ж душа была летучей,

а это надо понимать!

И тот, кто это понимал,

он душу отпускал на волю -

и получал назад с лихвою

и свет, и утро, и туман,

и поцелуи под зонтом…

А на какое-то мгновенье -

и божество, и вдохновенье,

и всё, что следует потом.

ERLKONIG

На весь этот город – один этот лес,

с аллеей, несущейся наперерез

всем тайным прогулкам и страхам смешным, -

и солнце заходит, и мы не спешим.

На всю эту землю – один этот кров,

простёртый поверх наших буйных голов:

дурацкое счастье под небом чужим,

где солнце заходит, и мы не спешим.

На всю эту вечность – один этот шаг

в аллею, как в бездну, до звона в ушах:

дитя, что ж ты медлишь, опомнись, бежим!

Но солнце заходит, и мы не спешим.

Какой бы у повести ни был финал -

ездок-погоняет-ездок-доскакал!
–

и кто б ни таился средь тёмных вершин,

а солнце заходит, и мы не спешим.

* * *

Я-хорошо-живу – как Вы живёте?

Я хорошо стою на эшафоте:

последнее желанье у меня, -

я хорошо, – узнать, как Вы живёте

к исходу безысходнейшего дня?

Вон комары на нитке серебристой -

смешное комариное монисто,

оно звенит о будущем уже.

Но как живёте Вы на Вашем триста…

нет, восемьсот тридцатом этаже?

Вон крохотная лампочка в два ватта

качается и смотрит виновато

в колоду карт, упавших со стола.

А на планете под названьем Вето

я всё равно не знаю, как дела.

И плод запретный – невпопад миндальный -

совсем неразличим из наших далей,

где ночью не слышны ничьи шаги,

откуда мне видны огни ордалий,

но вообще-то – не видать ни зги.

* * *

Как бы долго мы ни толковали,

а пора потихоньку домой.

Что ж ты хочешь своими словами

от души моей глухонемой?