Зеленый человек

— А вы думаете, свободные бабенки часто заглядывают в мой дом?

— Почему свободные? А что приключилось весною с женой датчанина, который разводит тюльпаны?

— Злые языки плетут небылицы. Все было иначе. Он напился до потери сознания в ресторане, и Дэвид уложил его в постель, а она заявила, что спать не хочет. И это была великолепная ночь. А что я мог поделать?

— Но в чем здесь дело, Морис? Почему вы так настойчиво хотите переспать со мною, например?

— Естество берет свое, так я думаю.

Я знал, что мои слова ни в коей мере не соответствовали тому душевному настрою, в котором она находилась все три года, что мы знакомы. Мрачно я старался подыскать какой-нибудь другой, неожиданный и свежий, ответ вместо общепринятого — репродуктивная потребность организма, энергетическая разрядка, демонстрация собственной потенции (чуть было не ляпнул, но тут же раздумал), внутреннее беспокойство, любопытство, склонность мужчины к полигамии, а женщины к моногамии (хоть и старая наживка, а вдруг клюнет) и прочая мешанина, которую придется изрядно сдобрить эротикой и лестью. Однако едва я принялся за эту черную работу, как сама Даяна, указав на дорогу, дала мне лазейку, чтобы от нее улизнуть.

— Куда мы едем? Вы везете меня обратно в деревню!

— Объезжаю деревню. Через минуту мы пересечем центральное шоссе и за холмом поднимемся наверх, совсем рядом со стройкой.

— Но это почти напротив «Зеленого человека».

— Не совсем. Вас оттуда никто не увидит.

— Все равно — почти напротив.

Впереди показался крестьянский грузовик, и «Гардиан» снова пошла в ход Когда мы разминулись, она продолжала:

— Морис, это что, составная часть авантюры? Она придает остроту вашим ощущениям? Вам нужно все выставить напоказ?

— Ничего не собираюсь афишировать, говорю я вам, никто вас не увидит.

— Однако… — она опустила газету. — Знаете, что еще меня ужасно озадачивает?

— Что?

— Почему вы не проявляли ко мне никакого интереса практически до последних дней? Мы познакомились сразу же, как я с Джеком переехала в Фархем, но вы относились ко мне чисто по-дружески, и вдруг, откуда ни возьмись, такой потрясающий напор. Я все время себя спрашиваю; почему… такая перемена?

Пока что это был самый осмысленный вопрос, во всяком случае, ответа на него я дать не мог ни сейчас, ни впоследствии. Я ляпнул первое, что пришло в голову.

— Думаю, понял, что становлюсь стариком. Времени осталось в обрез.

— Это полная чушь, Морис, вы и сами прекрасно знаете, дорогой. Живота у вас нет, волосы не поредели, я просто не могу понять — вы сильно пьете, а выглядите так, будто вам не больше сорока четырех — сорока пяти лет, поэтому перестаньте нести ерунду.

Ей ничего другого не оставалось, как сморозить что-нибудь в этом роде, потому что признаться в необъяснимой и позорной любви к престарелому, но цветущему пенсионеру означало ощутить себя не просто интересной личностью, но еще и глубоко порочной. Хотя, что ни говори, слышать это было приятно.

Мы успешно пересекли центральное шоссе неподалеку от старого, заросшего зеленью кладбища, где был похоронен Томас Андерхилл, и поехали вверх по петляющей дороге; подернутое дымкой солнце начало клониться вниз, спускаясь за разбросанные группами тополя. Сразу же за гребнем холма я вывел грузовик на поворот, такой узкий, что кустарник царапал дверцы машины с обеих сторон. Через две минуты мы въехали на поляну, почти замкнутую высоким откосом вздыбленной земли в форме неровного полукруга, поросшим ежевикой и отгораживающим нас от центрального шоссе. Я выключил мотор.

— Это здесь?

— Почти. Есть великолепная небольшая ложбинка за кустами, которую отсюда вам просто не разглядеть.

— Там безопасно?

— Я никогда никого по пути не встречал. Дорог в этих лесах почти не осталось.

Я начал ее целовать, не оставляя времени на размышления по этому или любому другому поводу, который может поразить ее воображение. Единственная реальная польза от коротких юбок заключается в том, что мужчина может спокойно прижаться рукой к бедру женщины, вплоть до колена, не рискуя услышать требование не лезть под юбку. Я от души этим воспользовался. Даяна задвигалась так энергично, словно решила доказать, что ее недавнее равнодушие бесследно исчезло. Но вскоре, воспользовавшись моментом, когда ее губы освободились от моих, спросила, будто действительно нуждалась в ответе.

— Морис, а вы не думаете, что нам надо выяснить кое-какие вещи?

Я представить себе не мог, что это за вещи, но сказал не без уныния:

— Давайте забудем об этом сейчас.

— О нет, Морис, об этом ни в коем случае нельзя забывать. Мы не должны.

В некотором смысле я чувствовал то же самое, меня это беспокоило раньше и будет беспокоить впредь, но не настолько, чтобы сдавать позиции. По-настоящему меня волновало другое — смутное, но твердое чувство, что она еще не все сказала — вернее, спросила — и ни за что сейчас не откажется от тех выгод, которые имеет, еще не уступив своего товара; и, не откладывая реализацию этих преимуществ на будущее, постарается использовать их как можно раньше, пока я не уложил ее на спину. А что если ей подыграть; и хотя, с учетом прошлого, особой охоты к этому я не испытывал, возможно, тогда уменьшится поток слов или, по крайней мере, сократятся интервалы между его отдельными порциями. Стоит попробовать.

— Вы правы, разумеется, — сказал я, выпуская ее из объятий, взяв за руку и устремив проникновенный взор куда-то мимо, за кусты. — Мы взрослые люди. И не должны с закрытыми глазами пускаться в такую опасную авантюру.

— Морис.

— Да? — спросил я хрипло, чтобы подчеркнуть свои мучения.

— Морис, почему вы вдруг так переменились? То соблазняете меня с упорством, на которое способны только вы, то сразу же идете на попятную, говоря, что мы должны отдавать себе отчет в своих действиях. Что у вас на уме?

— Ничего, — произнес я торопливо, — конечно же, ничего, но вы сами сказали, что нам надо выяснить кое-какие вещи, и это напомнило мне о хмм…

— Вы уверены, что действительно так думаете? — В ее тоне сквозило подозрение, и я понял: считать, что лицемеры, несущие вздор в силу привычки или из желания произвести впечатление, не способны вывести на чистую воду себе подобных — ошибка.

Она продолжала:

— Когда такие вещи говорите вы, ничего, кроме смеха, это вызвать не может.

Я на лету схватил ее мысль: весь вздор, что будет звучать сегодня вечером, нужно отдать на откуп ей.

— Хм, я… — пробормотал я и свободной рукой выписал в воздухе нечто затейливое. — Просто я был…

— Морис, — сказала она, вновь обретя уверенность и уставившись на меня широко раскрытыми карими глазами, — разве не предосудительно свое удовольствие ставить выше всего прочего, выше счастья других людей?

— Возможно, не знаю.

— Разве вы не согласны с тем, что наиболее типичный образ жизни, которому сегодня следуют все, — это жизнь по собственным законам?