Зеленый человек

— Нет, Ник. Еще рано. Я хочу сказать, дай мне вначале немного времени, чтобы подумать.

— Конечно, но я к этому разговору еще вернусь, если не возражаешь. И даже если возражаешь.

— Договорились.

Ник встал:

— Паршиво на душе. Как-то все неладно, черт побери. Боюсь, что тебе от меня мало проку сегодня.

— Ошибаешься. Я благодарен за то, что ты приехал и решил остаться.

— Шуму много — толку мало. Боюсь, я только тем и занимался, что давал полезные советы — делай то, не делай этого.

— Наверное, они мне нужны.

— Да, надеюсь. Спокойной ночи, папа.

Мы поцеловались, и он вышел. Я выпил еще виски. В моей записной книжке, оказывается, было очень много самых разнообразных заметок. Я сделал круг по комнате и поочередно осмотрел каждую скульптурную группу. Они не натолкнули меня ни на одну свежую мысль, и я, не признав за ними сейчас ни художественной ценности, ни удачной имитации человеческой природы, никак не мог понять, чем эта скульптура привлекала меня прежде. Услышав, что кто-то скребется в дверь, я впустил Виктора. Он проскочил мимо, раздраженный, возможно, какими-то обрывочными воспоминаниями о Нике, посмевшем ненароком его вспугнуть. Я наклонился и принялся его гладить; под моей рукой он напружинился и заурчал, словно где-то рядом завели старый мопед Когда я расположился в кресле у книжных полок, он ко мне присоединился и не выразил неудовольствия по поводу того, что его спину используют вместо конторки. В книге, которую я на нем раскрыл, были напечатаны поэмы Мэттью Арнольда в издании Оксфордского университета. Я старался вчитаться в одну из них под названием «Берег в Дувре», которую в основном считал вполне удовлетворительной, хотя и приукрашенной повестью о жизни. Сегодня в ее стоицизме я обнаружил свободу суждений, а эти строки:

…темнеющая равнина Охвачена смутной тревогой. На ней развернулась битва Двух армий, объятых безумством,

представляли разительный реалистический контраст с романтическими грезами и открывали перед человеком благодарное и интересное поле деятельности, где он может достойно себя проявить. Я сделал вторую попытку вчитаться в поэму, но на этот раз, как ни старался вникнуть в ее смысл, дальше чем на строчку продвинуться не смог.

Выпив еще немного виски, я стряхнул книгу и Виктора на пол и вновь прошелся по комнате. Отец, Джойс, Андерхилл, Маргарет, лесное чудовище, Эми, Даяна: романист представил бы их в единой связке, в качестве звеньев головоломки, которую можно разгадать, если отыскать ключ. Попробуем. Одна — тысяча — две — тысячи — три — тысячи — четыре — тысячи — пять — тысяч — шесть… Если ничего не случится до тех пор, пока я досчитаю до ста тысяч или, лучше скажем, до двухсот либо двухсот пятидесяти, что будет круглым и красивым числом, тогда мы с Джойс сможем поздравить себя с удачным браком, и с Эми у нас все наладится. Как первая половина моих желании соответствовала или противостояла планам организовать оргию — девятнадцать — тысяч — двадцать — тысяч — двадцать — одна — тысяча — я представления не имел да и не хотел иметь; не лучше обстояло дело и со второй половиной моих устремлений (связанных с призраками), ибо, во что все это выльется, было не ясно. Я налил себе еще виски — тысяч — двадцать — девять — тысяч — тридцать…

…Тысяч — восемьдесят — семь — тысяч — восемьдесят — восемь — тысяч —… Я медленно, но успешно поднимался по лестнице, ведущей на жилую половину. В правой руке был пустой бокал, которым я только что пользовался; мизинец левой руки был прижат к ладони, четыре других пальца — растопырены. Это означало, что сумма подошла к пятистам тысячам и соответствовала четырем минутам с небольшим; но, принимая во внимание, что я завершил кон и теперь снова вел отсчет в сторону большого пальца, общий итог равнялся семистам тысячам или, ну разумеется, одному миллиону пятистам тысячам (то есть превышал двадцать минут), а возможно, и миллиону семистам тысячам или того больше. Я перестал считать. Направлялся-то я в постель, но где оказался?

Ручные часы показывали без десяти два. Я был внизу, но сколько прошло времени — определить не мог, даже приблизительно ничего подсчитать не удавалось: то ли полчаса, то ли все два. И я решил сделать ставку на ресторан, где все должно проясниться. Вернувшись туда, открыл дверь и зажег свет. Мне вспомнилось, что в прежних ночных блужданиях по дому я видел ресторан чаще всего именно таким: тяжелые шелковые занавеси задернуты, стулья с высокими спинками аккуратно составлены по два, четыре или шесть, большинство столов — пустые, те, что у окна, накрыты для завтрака; помещение выглядело таким безлюдным, как мне и показалось прежде, когда я смотрел на него снаружи, с лестничной площадки. Однако у меня возникла абсолютная уверенность: все, что я вижу теперь открылось мне впервые.

Обстоятельства, в которых я оказался, делали это мое чувство очень далеким от истинной уверенности. Я быстро обошел столы, проверяя их с помощью личной техники сыска, которую совершенствовал годами: я искал следы моих собственных художеств, такие, например, как разбросанные ножи или развернутая салфетка, которую я никогда не забывал подложить под стакан, — мне не доводилось (во всяком случае, до сих пор) напиваться до такой степени, чтобы поставить его прямо на полированное дерево. Но все было в абсолютном порядке, что являлось доказательством либо моего отсутствия, либо стараний скрыть присутствие, но не более того. Приходил ли я сюда раньше? Вероятно, да, показалось мне, но когда я считал, что иду по лестнице, возможно, это тоже мне только казалось. Не случилось ли здесь чего-нибудь? Да, я чувствовал уверенность, скорее, был почти уверен — что-то тут произошло. Но что именно? Что-то… необычайное, не просто интересное само по себе, но и открывающее передо мной новые перспективы. Узнаю ли я когда-нибудь, что это такое?

Глава 3. МАЛЕНЬКАЯ ПТИЧКА

Ответ я получил следующим утром. Первые полчаса нового дня прошли так, что и вспоминать не стоит. За пять с половиной часов я хорошо и без всяких сновидений выспался; сны мне вообще не снились уже с мальчишеских лет, и восстановить в памяти, что они собой представляют, я мог с большим трудом, но когда проснулся, сердце билось так беспорядочно, что, казалось, просто разучилось справляться со своей работой и каждый удар для него — новая проблема, которую надо решать особо. Не теряя времени, к боли в сердце присоединилось покалывание в спину. Лежа рядом с Джойс, которая, как всегда, спала так тихо и спокойно, что только дыхание ее выдавало, я думал, почему ни сердце, ни спина не мучили меня в течение нескольких часов до сна и почему Джек Мейбари неоднократно советовал сначала разобраться с неурядицами, беспрестанно случавшимися в хозяйстве, а затем посмотреть, не изменится ли мое состояние. И вот вам, пожалуйста, яркий пример его правоты. Сейчас, лежа в темноте без сна, я, безусловно, был наглухо отгорожен от всего и вся, а здоровье при этом нисколько не улучшилось…

Я приступил к утомительной процедуре вставания — со всей этой дюжиной действии, имеющих, думается, не больше смысла, чем религиозный обряд, который совершает человек, забывший его значение. Бреясь в ванной, я обнаружил на подбородке справа новый прыщ. Иногда я все еще страдал от этих незваных мет молодости, говорящих о том, что с утратой ее привлекательных черт не приобретаешь гарантии на прощание и с ее отвратительными чертами. Этот экземпляр, в частности, был в совершенно цветущем состоянии, словно зрел много дней подряд и так хитро и глубоко укоренился, что подрезать его бритвой мне бы не удалось, а выдавить — означало пожертвовать десятой долей собственного лица.

— Инструкция для назревающего прыща, — сказал я себе, когда сбривал щетину над верхней губой. — Первое. Медленноформируй собственную головку. Исключение: если чувствуешь, что, следуя этому указанию, не успеешь выставить себя на всеобщее обозрение раньше шести вечера, отступи от инструкции. Назревшая головка, которую заметили уже утром, сведет на нет все жалкие попытки страдальца поухаживать, рассказать веселый анекдот и так далее. Второе. Вскакивай там, где выдавливание болезненно,то есть под нижней губой, на шее, сбоку (если речь вдет о шее, предпочтительнее выбрать то место, которое натирает воротничок рубашки). Третье. Вскакивай не в одиночку, а в компании, рядом с уже имеющимися пустулами (пустулой). Если их нет, возьми за ориентир сетку расширенных сосудов, родинку, пятнышко, любую дурацкую бородавку, — теперь я говорил вслух, хотя и негромко, — все, что поможет создать впечатление, будто какое-то общее кожное заболевание вот-вот прорвет преграды и займет каждый квадратный дюйм кожи, вплоть до корней волос, причем обязательно выбирай для наступления тот день, когда бедолага встречается со своей девушкой.

Заканчивал монолог, я не так громогласно, ибо внутренний голос тихо и отрезвляюще спросил, осознаю ли я, что эта самая штукана подбородке — ужасно забавна…

На кухне, где я стоя пил кофе с поджаренным хлебом и слушал шеф-повара, который рассказывал и показывал, как плохо вчера Рамон занимался уборкой, ничего нового не произошло. Я велел заняться уборкой Дэвиду, а также позаботиться обо всем остальном в ближайшие шесть-восемь часов и вышел, пока что в контору. Оттуда я позвонил Джону Дьюеринксу-Вильямсу в Кембридж. По любому поводу, а не только в связи с сегодняшним делом, в Кембридже я мог обратиться к нему одному, хотя был знаком еще с дюжиной университетских преподавателей (и отнюдь не как с посетителями моего заведения); я бы не решился встретиться ни с одним из студентов середины тридцатых годов из страха наглядно убедиться, сколько с той поры утекло лет, не говоря о том, что не отважился бы их просить о помощи в моем нелепом, по всей видимости, исследовании.

Несмотря на все козни привратника колледжа Святого Матфея я в конце концов связался с Дьюеринксом-Вильямсом, который согласился встретиться со мной в одиннадцать часов. Собравшись было уезжать, я решил предварительно повидаться с Джойс, чтобы сообщить кое-что о планах на день; и тут мне на глаза попалась бухгалтерская книга, куда мы с Джойс и с Дэвидом обычно заносили различные пометки и замечания. Книга была согнута по корешку, и ее левые листы находились под задней обложкой; верхняя часть правого листа почерком Дэвида была заполнена какими-то записями о мясе, а ниже мной собственноручно с бесконечными подробностями была изложена информация (сравнимая по полноте с «curriculum vitae» [4] ) о неком лондонском торговце произведениями искусства, который, бросив трубку, сразу же аннулировал заказ, как только я сообщил, что у нас в номерах нет телевизоров. Но все это произошло на прошлой неделе, дней десять назад. Затем начал читать записи, которых, как подумал вначале, прежде не видел, но вскоре понял, что этого быть не могло, ибо я сделал их собственноручно, бог весть в какое время, ночью и, прости господи, в сильном подпитии. Вот они:

4

краткая биография (лат.).