Зеленый Генрих

— Эй, молокосос! Куда идешь?

Я остановился и заметил:

— Милый друг, вы забыли стереть киноварь с вашего носа, по примеру прочих братьев! Спешу обратить на это ваше внимание, чтобы вы случайно не измазали красным вашей подушки.

Веселый смех остальных сразу же открыл мне дорогу к их столу. Я присел и выпил стакан вина, после чего они сказали:

— А знаете, этот субъект все-таки нашел нужным сегодня подкрасить себе нос для спектакля!

— Это, право, столь же нелепо, как подкрашивать розу! — ответил я братьям.

— Еще того хуже, — заметил один из них, — ведь подкрашивать розу — значит улучшать божье создание. Но бог милостив, он простит! А вот красить красный нос это значит издеваться над чертом, а черт не прощает!

И разговор пошел дальше в том же духе. Они принялись обмениваться шутками насчет его плеши, но здесь я от них далеко отстал, — они отпустили по этому поводу не менее двадцати различных острот, возбуждавших в воображении самые дикие картины, — каждый из братьев стремился перещеголять другого в неожиданности и смелости образов и выражений. Юдифь смеялась, слушая, как эти шалопаи теперь поносят друг друга, но тем временем лысый брат решил спастись из-под огня острот и попытался перенести его на Юдифь. Она была в скромном коричневом платье, и на груди ее соединялись концы белого платочка; над ними поднималась красивая шея, которую обвивала тоненькая золотая цепочка. Других украшений на ней не было, если не считать пышной кроны каштановых волос. Плешивый брат милосердия подмигнул и запел, уставившись на нее:

На шее твоей белоснежной Червонного золота цепь. Но золото так же фальшиво, Как лживое сердце твое.

Юдифь быстро отозвалась:

— Чтобы вы оставили в покое мою белоснежную шею, я вам тоже спою песню о чем-то белом.

Но она не запела, а проговорила своим мелодичным голосом:

Какие нынче времена! Была когда-то скромницей Луна, А ныне, днем, блестя с голов плешивых, Она смущает взор девиц красивых, Стыдись, Луна! А ночью из окна Я посмотрела — где моя Луна? Она опять белела у крыльца! Я вылила воды на наглеца. Стыдись, Луна!

Мать Юдифи недавно умерла, а сама она только что выиграла на какой-то иностранный лотерейный билет несколько тысяч гульденов, — от скуки она занималась такими вещами. Теперь Юдифь больше чем когда-либо представляла собой лакомый кусочек для разных мошенников, и плешивый брат, которому она со смехом уже несколько раз давала взаймы разные суммы, вообразил было штурмом взять ее сердце. Ему не повезло, она с таким же точно смехом отказала ему. Но песенка Юдифи намекала, по-видимому, на некоторые особые обстоятельства, сопровождавшие его неудачное сватовство. У остальных трех братьев, как видно посвященных в эти обстоятельства, заблестели глаза, и они принялись гудеть на низких нотах, с трудом удерживаясь от смеха:

Гм! Гм! — Гм! Гм! Гм! Гм! Гм! — Гм! Гм! Гм!

Ритм этого гудения был настолько заразителен, что я присоединился к ним, счастливый тем, что могу подпевать насмешникам: «Гм! Гм! — Гм! Гм! Гм!» В нашем едва освещенном маленьком зале стало тихо и торжественно, и мы с комической торжественностью, доставлявшей нам немало удовольст ви я, про должали выводить этот странный напев. Юд и фь гро м ко расхо хоталась.

— Эх вы, сорванцы! — воскликнула она.

И в ответ мы тоже разраз и лись хохотом.

Но плешивый брат внимательно осмотрелся, как бы невзна чай вытащил из рясы самого громогласного насмешника какой- то листок и торжественно прочитал вслух его заглав и е: «Хри стианск и й еженедельник — консервативный листок для наро да». Теперь остроты посыпались на насмеш н ика, для которого консерватизм был больным местом , — он не умел ни объясн и ть, ни защитить его. Это слово только с недавних пор получ и ло рас пространение, но под его знамена уже стекались некоторые люди, которые еще недавно жили как в тумане. Лысый обратил ся к «консерватору», чтобы тот наконец объяснил, что, собствен но, он пон и мает под консерватизмом. Тот хотел было сделать вид, что пр и нимает вопрос всерьез, и с напускной важност ь ю заявил, что сейчас не время заниматься политическими разгово рами. Но тут другой брат милосердия крикнул:

— Объяснения надо искать в раю! Еще когда Адам давал животным кл и чки, среди н и х было одно, которое задумчиво мотало ушами и говорило, что оно держится консервативных взглядов, но не могло объяснить почему. И тогда Адам сказал: «Ты будешь н азываться ослом!»

Раздраженный «консерватор» стал выкладывать сво и пол и тические убеждения, представлявшие собой его н авязчивую идею, и принялся поносить радикализм и радикалов, повинных, по его мнению, в том, что вино у нас стало кислое и тем не менее подорожало. Есл и , заявил он, ты хочешь выпить стакан сладкого и дешевого вина, то добыть его можно только в отдаленных хозяйствах, где сохраняются старые добрые нравы и куда забрались наши славные старики, спасаясь от с уетного света.

— Хлещите, — кричал он, — рад и кальное пойло у ваших знаменитых тракт и рщиков-политиканов! А я буду держаться старины!

Так как в его упреках содержалась известная доля ист и ны, то трое других пришли в совершенное негодование, назвали «консерватора» клеветником и стали ему доказывать, что, не будь радикалов, он сидел бы вовсе без в и на, как хорошего, так и плохого, что он сам, как прислужник консерваторов, никому не нужен, а «славные старики» прогнали бы его пинками в зад, вместо того чтобы угощать его выдержанным вином в награду за прозелит и зм. Это заявление повлекло за собо й ярост ную битву, во время которой спорящие стороны развенчивали принципы, поступки и партийных вождей, и друг друга в таких своеобразных выражениях, сравнениях и оборотах реч и каких не мог бы придумать и самый опыт н ый драматург, сочиняющий народные сцены. Трудно было даже записать за н и ми их р ечи и репл и ки, настолько легко, быстро, молн и еносно рождались остроты, утверждения и возражения — то справедл и вые то зло стно измышленные, но всегда основанные на оценках о п р еде л е нных обстоятельств и лиц. Из этого словесного поединк а, р а зумеется, нельзя было почерпнуть передов у ю статью для газеты или полем и ческую речь, но, следя за этим турниром, можно бы ло убедиться в том, на какую решительную и дельную кр и тику способен народ и как ошибаются те, кто, в сомнительных целях взывая с трибуны к «честному, доброму народ у », прибе гает к ложному пафосу и наигранной наивности. Даже внеш н ие сво й ства, пр и вычки и физические недостатки выдающихся дея теле й были поставлены в нерасторжимую связь с их словами и поступками, так что эти деятели превращались как бы в неиз бежное следствие своего внешнего облика, а наши спорщики, не проходивш и е никаких наук, но одаренные незаурядным во о б ражением, могли показаться завзятыми физиономистами. Мно гие высокочтимые мужи были превращены в смешные и неле пые пугала, и сделано это было г ак картинно, что если бы после этого кто-нибудь взял их под защиту, о н бы только еще больше их ун и зил.

Здесь был совсем другой мир, чем тот, в котором я пребы вал у учителя. Но и здесь я чувствовал себя как дома и жадн о вбирал в свою память крепкие слова и грубые обороты речи, иронические реплики и дикие выкрики, запом и ная все это столь же б лагогове й но, как и тщательно продуманные, спокойные слова учителя. Мне казалось , что там я —один чело в ек, а здесь —совсем иной и все-таки тот же самый. Я радовался тому, что жизнь открывала передо мной одну страницу за другой, и я гордился тем, что эти веселые люди считают меня, как мне каза лось, вполне досто й ным своего общества и не сдерживают передо мной своих шуток. С удовольств и ем дум ал я о моих будущих спорах с отцом Анны, о том, как серьезно и пристойно я буду с ним дискутировать, р асполагая , однако, и другими п риемами полемики, ибо я считал для себя очень важным быть доп у щенным во все слои общества, со всеми познакомиться и все узнать.

Глава восемнадцатая ЮДИФЬ

Братья милосердия совсем протрезвились за своими политическими спорами и, хотя время уже давно перевалило за полночь, велели снова наполнить бутылки вином. Но тут внезапно поднялась Юдифь и заявила:

— Женщинам и юнцам пора домой! Не хотите ли пойти со мной, кузен, ведь мы с вами попутчики?

Я согласился, но сказал, что должен сначала разыскать моих родичей, которые, вероятно, также пойдут с нами.

— Они давно ушли, — заметила Юдифь, — время уже позднее. Если бы я не думала, что мы пойдем вместе, я давно была бы дома.

— Ого! — закричали бражники. — Точно нас тут нет! Мы все пойдем вас провожать! Пусть никто не посмеет сказать, что у Юдифи нет на выбор любых молодцов в провожатые!

Они поднялись, но прежде решили еще распить вновь принесенное вино, а Юдифь тем временем поманила меня и в дверях сказала:

— Мы этим героям натянем нос!

На улице я убедился, что зал, где танцевали мои двоюродные братья и сестры, погрузился в темноту, и встречные подтвердили, что они уже дома. Итак, я должен был следовать за Юдифью; она вывела меня через темный переулок в поле, а затем полевыми тропинками на дорогу; четверо братьев сильно отстали от нас, и мы слышали, как они что-то кричали нам издалека. Мы шли быстро, причем я следовал в нескольких шагах за ней и хотя с деланным равнодушием отставал, тем не менее старался не упустить отзвуков ее твердых и все же легких шагов и жадно прислушивался к еле заметному шуршанию ее платья. Ночь была темная, но от очертаний ее фигуры исходила такая женственность, столько уверенности и силы было в ее движениях, что я брел за ней, словно опьяненный, и поминутно косился на нее, подобно оробевшему путнику, рядом с которым шагает по дороге полевой призрак. И подобно тому как путник в приступе страха призывает всю силу своей христианской веры на защиту от пугающей его тени, так и я во время этого полного искушений пути призывал себе на помощь всю гордость своего целомудрия и безгрешности. Юдифь говорила о братьях милосердия, смеялась над ними, без всякого смущения рассказывала о глупостях, которые делал один из них, пытаясь ее преследовать, и спросила меня, верно ли, что именем Луны древние называли богиню ночного светила. По крайней мере, ей так казалось, когда она прочитала эту песенку в книге. А песня ведь, сказала она, попала наглецу не в бровь, а в глаз, — не правда ли? Потом она вдруг спросила, с чего это я так загордился, почему столько времени не смотрел в ее сторону и не заходил к ней. Я попытался было оправдаться тем, что она не поддерживает отношений с домом моего дяди, а поэтому и у меня не было повода встречаться с ней.