Зеленый луч №5 (4) 2021

На это можно возразить, что катаклизмы тут случались, да еще какие. Как воеводу Прозоровского да митрополита Иосифа разинцы кидали с Раската, как стрельцы во время «Свадебного бунта» побивали иноземных офицеров, как гулял по этим местам атаман Метелка в пугачевские времена, как запертые в кремле большевики отстреливались от белоказаков и уничтожили поджогами почти весь центр Белого города… Ну, да ведь где же этого не было? В сущности, все эти треволнения заносились извне в наше упорядоченное купеческое царство.

Я где-то слышала, что, если город стоит на реке, то направление течения этой реки относительно параллелей и меридианов якобы определяет городскую ментальность. По этим расчетам, Волга в своем нижнем течении дает ментальность консервативную и слабо восприимчивую ко всяким бунтарским настроениям. Так что, если исключить форс-мажорные обстоятельства, город можно было бы назвать одним из самых аполитичных, антирасистских и политеистических мест в мире. «Торговые интересы всегда требовали определенного единства всех обитателей берегов европейской реки», – писал об этих местах историк-востоковед А. П. Новосельцев, подразумевая куда более давние времена, но справедливость его мысли можно было бы легко отнести и ко дню сегодняшнему.

Легким диссонансом ко всей этой уравновешенности смотрелся астраханский герб, с кривою саблей под золотой короной, навевавший какие-то боевые мотивы. Кстати, на печати Ивана Грозного герб выглядел еще не в виде сабли, а в виде волка с короной на голове – тоже что-то угрожающее виделось за этим образом, но и то, и другое можно было справедливо принять за некое предупреждение всем, кто захочет поиграть здесь в политические игры. Все уживались здесь со всеми: русские и татары, казахи и калмыки, армяне и евреи, греки и немцы, персы и индусы. Это дружно отмечали все заезжие гости, а таковых было немало, всё по той же простой причине городского местоположения – кто бы ни ехал с запада на восток или с востока на запад, с юга на север или с севера на юг, всем не миновать было нашего пыльного перекрестка.

А кто только ни служил здесь, кто только ни выступал, кто только ни бывал сюда сослан! Как сказано нашим писателем Александром Сергеевичем Марковым: «Порой просто поражаешься, каких людей забрасывала судьба в Астрахань». Заносило сюда и Марину Мнишек с атаманом Заруцким, и Стенька Разин гулял тут «со товарищи», и Петр I грушевое дерево сажал, и Дмитрий Кантемир, молдавский господарь, позировал для портрета, и грузинский царь Вахтанг VI оканчивал здесь свои земные дела, чтоб быть погребенным в Успенском соборе. Служили здесь Василий Татищев и Александр Суворов, отбывал ссылку Николай Чернышевский и проездом из ссылки заглядывал Тарас Шевченко. Ян Потоцкий, автор «Рукописи, найденной в Сарагосе», и Александр Дюма, жизнелюбивый француз, тоже сподобились посетить эти экзотические для европейца места. Иных же, менее известных, но с судьбами удивительными, и вовсе не счесть.

Удивления эти могут показаться наивными – где только ни побывали, к примеру, царь Петр и генералиссимус Суворов! Но в судьбах этих исторических личностей город наш почему-то всегда оказывался на странной, отдаленной от основных событий периферии, как будто сами эти личности удивлялись, что это занесло их сюда, и как вообще существует подобное место. Всё главное в их жизни всегда происходило где-то не здесь, и Астрахань в их биографиях присутствовала в таких незначительных количествах, что часто не упоминалась вовсе.

Да ведь наш город и не стремился к какой-то значительной исторической роли! Поэтому и для него все эти личности, появляясь и исчезая, не превращались в сплошные воспоминания и легенды, а также уходили на периферию сознания. Другими словами, все оставались при своих интересах, удивляя историков и краеведов странным отсутствием интереса друг к другу.

А как же быть со знаменитыми земляками или хотя бы с теми, кто начинал здесь свою карьеру? Шаляпин, например, впервые приехавший сюда совсем еще юным, со всеми своими нарождающимися вокальными талантами пел в каком-то церковном хоре – «рубль и полтора за всенощную» – и бесплатно выступал в увеселительном саду «Аркадия». Там же он выступал и позднее, имея аншлаги и бешеные аплодисменты, – но это было уже после того, как его признала Россия. Да, чтобы стать знаменитым в этом городе, надо было сначала стать знаменитым где-нибудь в другом месте, – город как будто боялся опростоволоситься, поверив в чей-то еще не признанный талант, зато бесстрашно принимал на веру уже вынесенное кем-то суждение, пусть даже и неверное. Поэтому, наверное, культурные события местного разлива частенько напоминали клубную самодеятельность – не хватало собственного художественного чутья. Купеческий город, что поделаешь, а глубоко образованные купцы – все-таки не такое уж частое явление, как хотелось бы. Где вы, Варвации, Сапожниковы, Лионозовы… Благородное безумие не было присуще этому городу, и жить в нем было спокойно – и скучно.

Еще в старших классах, впервые ступив на поэтическую стезю, но еще ни разу не побывав на студии, я самонадеянно решила поступать в Литературный институт, куда принимали только с рабочим стажем не менее двух лет. И поэтому сразу после школы я устроилась на наш машиностроительный завод, который все, однако, называли «электронным». Завод был засекреченный, никаких машин на нем не строили, а выпускали продукцию для оборонки. Взяли меня туда комплектовщицей в конструкторский отдел. В первые же месяцы работы я влюбилась, вышла замуж – и Литературный институт как-то отдалился в сознании, ушел в неопределенность и абстракцию.

Чтобы не терять времени и не нервировать близких, я поступила на заочное отделение Радиотехнического. И мне ведь нравилось работать на производстве! Моя любовь к геометрии неожиданно пригодилась, я занималась копированием чертежей, мне уже доверяли самостоятельное составление извещений – документов о внесении изменений в техническую документацию. Я вникала в глубины сопромата, разбиралась со штифтами и шплинтами… Потом жизнь начала выписывать зигзаги, я развелась, уволилась, увлеклась польским языком, съездила в Ленинград, подала документы в университет и забрала их через несколько дней, после второго экзамена – обиделась на экзаменатора, слишком явно выразившего пренебрежение к моему провинциальному происхождению (но я-таки сказала, что о нем думаю!). В конце концов я снова вернулась в «технари», только уже на станкостроительный завод в отдел технического контроля. И не успела я туда устроиться, как меня забрили в колхоз.

О, новые поколения уже не знают этой ежегодной повинности, когда все не отсеянные медицинскими противопоказаниями школьники, студенты и прочие интеллигенты направлялись стирать противоречия между умственным и физическим, а заодно между городом и деревней. В нашей области стирали их на сакмане, принимая овечьи роды, на консервном заводе, копаясь в гнилых помидорах, в птицеубойном цехе, выкручивая куриные конечности, и, разумеется, в колхозах, ведя битву за урожай. Последнее было предпочтительней, поскольку давало иллюзию некоей вольной жизни на лоне природы.

Конец ознакомительного фрагмента.