Зеленый подъезд (Вся правда)

– Можно покурить? – спросила я.

– Только из машины выйди, – бросил шофер, – здесь и так дышать нечем.

Такой заботливый. Мы с девушкой вышли и закурили. Рядом с нами стоял толстяк, но смотрел он на коротышку. А в какой-то момент даже и вовсе от нас отошел.

– Бежим? – спросила я.

– Я боюсь, – прошептала она.

– Я тоже, – сказала я. Странно, мне надо было бежать без оглядки. В двадцати шагах от меня сиял огнями вход в метро. Китай-город. Центр. Полно людей. Но мы тянули и медлили. Страх парализовывал.

– Ну-ка, девочки, в машину, – крикнул шоферюга. И тут я понеслась. Девушка с серым лицом бросилась за мной, но нас обеих перехватили толстяк с коротышкой. Не глядя на людей, не слушая наших криков «помогите!», они затолкали нас внутрь. Я сжалась в комок и инстинктивно принялась бормотать:

– Простите, я не буду больше, простите. – Коротышка замахнулся, но не ударил.

– Поехали отсюда, – сказал он шоферу.

Сквозь стекло я видела, как небольшая толпа людей стояла и молча глядела на нас. Один пожилой дядька пристально смотрел в салон машины и что-то возбужденно кричал. Я встретилась взглядом с другим, стоящим с краю. Мы уже отъезжали, он словно споткнулся о мой умоляющий взгляд. Отвел глаза и быстро пошел в сторону метро. Никто, ни один человек не помешал затолкать нас в машину, хотя рядом было полно людей. Я оглянулась на девушку. Она всхлипывала, вытирая кровь в углу губы. Ей досталось сильнее, чем мне. Ее затолкали первой и в превентивных целях профессионально избили. Быстро, практически без следов, только нечаянно локтем задели челюсть. И конечно, после этого мы с ней перестали проявлять признаки малейшего сопротивления. Спокойно пили шампанское, поддерживали разговор. Все защитные механизмы моего тела говорили – терпи. Только бы не били, только бы выбраться живой. Только бы выжить. Не знала, что я так хочу жить. Не знаю, зачем так хотеть жить, когда жить больше незачем.

– Раздевайтесь, – спокойно и холодно бросил нам шофер, когда нас привезли на какую-то подмосковную спортивную базу. Огромный дом, бассейн, баня, столы с водкой и колбасой.

– Что стоишь? Раздевайся! – одернул меня лично коротышка. В зале бродило еще около десяти человек. Они с интересом смотрели на нас, но во взглядах еще читалась некая брезгливость. Я задавила свои чувства, заставила себя так же спокойно и холодно стащить одежду. Зажмурилась и... Следующие несколько часов были настоящим кошмаром. Я старалась не замечать, не понимать ничего того, что делали со мной. Не помнить, не знать. Это не я, это не со мной. Я умерла, а это не я.

– У меня жена и двое детей, – вдруг вклинилась в мой мозг дикая фраза. Толстяк, голый и удовлетворенный, пил со мной водку и изливал душу. Господи, какая дикость! Я, по-видимому, выгляжу так спокойно, что он считает, будто мне даже можно доверить свои поганые чувства.

– Дочери есть? – спросила я.

– Младшая. Такая хорошенькая, – пьяно умилялся он.

– Я желаю тебе, чтобы ее тоже изнасиловал такой же скот, как и ты. Много таких же скотов, – как-то буднично и отстраненно выдала я. Он дернулся и уставился на меня. Сейчас будут бить, мелькнула мысль. Но теперь уже она не напугала меня. Ничего хуже того, что есть, уже и быть не может. Пусть бьют. Я не хочу больше жить. Я умерла.

– Зачем ты так? – нелепо и смешно оскорбился он. – Я же тебя не обижал!

– Нет? – расхохоталась я.

– Ну... Ты и не сопротивлялась.

– А что бы это изменило? – спросила я так, как спрашивают, понравился ли спектакль. Он отошел и больше не подходил, подавленный моими пожеланиями. Но и без него на мою душу хватило. Через четыре часа все устали и перепились. Все, кроме шофера. Я уже ни о чем не думала, мне было просто до жути больно. Я скулила и умоляла больше не трогать меня.

– Говорил, нужно было брать еще одну. Та тоже уже в отрубе.

Я посмотрела на девушку. Катя, так она сказала, ее зовут. Она лежала на скамейке, закрыв глаза. Цвет лица – покойник натуральный, свежий. Ей уже все равно было, что она голая. Как и мне, впрочем.

– Дайте чаю, – попросила я.

– Можете одеваться, – бросил шофер, – дома у мамы чаю напьетесь.

– Кать, помочь тебе? – спросила я. Все-таки мне было легче, непонятно почему, но я держалась на ногах. А она почти проваливалась в бесчувствие. Меня выбросили на Ленинградском шоссе, ее увезли дальше. Думаю, что тоже выкинули где-то по дороге. Просто не хотели, чтобы мы встретились с ней.

– Про милицию даже не думай. Радуйся, что жива! – бросил мне на прощанье шофер.

– Будь ты проклят, – бросила я ему и побежала в глубь дворов. Страх перемешался с ненавистью. Ненависть переросла в отчаяние. Я умерла. Уже ничего не будет прежним. И то, что случилось, вполне справедливо случилось именно со мной.

– Сама виновата, – как сказала бы мать.

– Дошлялась. Ходишь, как проститутка, в штанах своих, еле на жопу налазящих. Вот и нарвалась, – сказал бы отец.

– Так тебе и надо. Поделом, – порадовался бы брат. Порадовались бы они, что оказались так правы, если бы я им сказала хоть слово. Если бы я хоть кому-то сказала хоть слово. Но я не сказала. Мне было трудно дышать, воздух не проходил внутрь. Часами я сидела неподвижно в ванной, подставив ладони под струи теплой воды. Я носила траур и смотрела сухими глазами на лица родителей. У меня совсем не было слез. А они так и не спросили, что со мной случилось. Они поняли, что случилось нечто, но никто ни разу не спросил:

– Что с тобой, дочка?

Они старательно делали вид, что ничего не происходит. С того дня в нашем доме поселилась тишина. Никто больше не спрашивал меня, куда я иду и что делаю. То короткое время, которое я еще жила дома, все старательно делали вид, что меня там уже нет. В милицию я не пошла. Мне даже в голову не пришло, что там могут чем-то помочь. Такие же скоты, только в погонах. Будут смотреть своими сальными высокомерными глазками, выспрашивать подробности. А в душе тоже не сомневаться: виновата сама. Раз нет на тебе и царапинки, значит, не сопротивлялась. Шалава. Если бы только Танька была в Москве. Если бы была, я бы ей рассказала, как болит у меня все внутри. Что на белье появились странные коричневые пятна – не кровь, а не пойми что. Рассказала бы, как мне страшно, что они меня заразили чем-то ужасным. Рассказала бы, как мне хочется найти их и убить. Каждого. Но Таньки не было, и я написала это все на бумаге. На этих самых листках. Чтобы хоть как-то выкинуть это из себя. Написала, но теперь чувствую, что ничего ровным счетом не изменилось. И вряд ли изменится когда-либо. Уж точно мне нет больше места среди живых.

Часть II Лекс

Глава 1 Нечто новое

Чтобы научиться играть на гитаре, достаточно, в принципе, очень немногого. Во-первых, сама гитара, конечно. Гитара должна быть неплохой. Можно играть на «Ленинградке», она хорошо смотрится, строит, и если вам досталась двенадцатиструнка, то еще и дополнит любой аккорд объемным красивым звучанием. Но от «Ленинградок» сильно болят пальцы, несмотря даже на подушечки мозолей. И еще на них тяжело играть перебором, особенно начинающему. Правда, она достаточно громкая, что для игры на публике – очевидный плюс. Мечтой для женских рук является «Кремона», бархатная камерная шестиструнка с мягкими нейлоновыми струнами. Никакого риска порезаться и маленькое расстояние между ладами грифа и струнами. Можно без проблем взять даже баррэ [1] где-то до пятого лада. А чего еще нужно? Конечно, цена на «Кремону» сразу же оставляет ее в разряде недоступных, да и таскать по городу такую роскошь просто жаль. С нею надо сидеть в консерватории и разучивать партии испанцев, танго и классику. Красиво, но представляет интерес только для посвященных. Не про меня, однозначно. В театре я тренькала на «Шеховской» гитаре и только от полного незнания вопроса терпела ее фанерно-картонный звук, невозможность гармонии, сантиметра полтора между струнами и грифом. Дикая какофония. Цена – три копейки в базарный день.

1

Баррэ – прием игры на гитаре (и некоторых других музыкальных инструментах), когда указательный (как правило) палец левой руки зажимает одновременно все или несколько струн.

Я лично в итоге остановилась на некоем подобии «Кремоны», с отличием только в цене. «Болгарка» неизвестной фирмы, небольшая, лакированная, с мягким звуком. Не роскошь, но вполне. Для ее приобретения пришлось выкрасть у отца практически всю зарплату из кошелька, но я в тот день уходила из дома, и муки совести меня так и не посетили. Жить среди этих уже окончательно ставших чужими людей я не могла. А некоторая компенсация за пережитое мне требовалась. Я ее просто взяла. Подошла, открыла его кошелек в то время, как он пил вечерний чай, и вынула из него все имевшиеся средства. Вернее, не так. Я его открыла, посмотрела для начала, насколько имеющаяся наличность может представлять для меня интерес, поняла, что интерес есть, и большой. Только тогда я вынула все, зная, что до завтра папаша в кошелек не полезет, а до завтра здесь уже не будет меня.

Меня уже давно тут нет, только завтра об этом узнают все. Не желаю больше жить жизнью фантома, притворяющегося нормальной девушкой. Я монстр, это ясно. Так и будем вести себя соответственно. Мое место давно определено с точностью. Вокзальная проститутка, шалава, дрянь. Отлично, так я не возражаю. Только не думайте, что в этом случае я стану спокойно жить среди вас и слушать ваши комментарии. И как нормальная дрянь, я собрала все свои вещи (лохмотья, тряпки, мусор и всякую гадость), положила в рюкзак все кассеты, плеер и записную книжку. Обула тяжелые армейские ботинки на шнурках, не забыла паспорт. И все папочкины деньги. Их хватило как раз на гитару и на неделю сытого болтания по улицам летнего города. Искали меня? Может быть. Но если и искали, то наверняка без милиции. Как же, навлечь на себя такой позор! Обзвонили подруг, тех нелепых маленьких девочек, с которыми я в свое время случайно ходила в одну и ту же школу, предупредили родню, выплакали все глаза, гипнотизируя телефон. Не знаю, что было на самом деле, но не думаю, будто что-то серьезное.