Зеленый рыцарь

— Только он успел вовремя…

— Милый Харви, вероятно, нам придется любить друг друга и искать себя, подвергаясь риску заблудиться в лабиринте жизни!

— Ты все шутишь, так и стараешься вырвать почву у меня из-под ног! Не важно, может, в другой раз мне повезет больше!

Как Клемент? Ты видела его после возвращения Лукаса? Наверное, он успел повидаться с братом.

— Не знаю, наверное, они встретились. Клемент был у нас, когда Беллами прикатил с этой новостью.

— Я знаю, Беллами рассказал мне. Действительно, Клемент ведь часто приходит сюда, поэтому Беллами и подумал, что найдет его…

— К несчастью, Анакс услышал голос Беллами и начал ужасно выть. Мой сильно огорчилась.

— Я тоже огорчен. Мне надо заехать к Лукасу.

— Правда? И зачем же?

— Просто надо, появилось такое навязчивое желание.

— Будь поосторожнее. А чем вызвана эта навязчивость?

— Мне просто нужно пообщаться с ним по-дружески минут десять, чтобы я смог выкинуть его из головы. Иначе он будет вечно преследовать меня.

— Он преследует людей?

— Раньше он приходил к вам на чай и давал Сефтон консультации! Держу пари, что ей изрядно досталось.

— Должно быть, имелось некоторое напряжение, но она говорит, что многому научилась.

— Учеба — это по ее части. Твоя сестра — послушная ученица. Хотелось бы мне тоже не ударить в грязь лицом. Ты тоже трудишься, как пчелка, хотя ломаешь комедию.

— Какую комедию?

— «О, как пресыщена жизнью моя душа, она старше камней, по которым ступают мои сандалии», и так далее. Так бывает с красотками. Tu ris de te voir [42] . А мне повезло, что я знаю тебя. Ты еще не пробудилась, так же как и я. Алеф, я идиот, прости меня!

42

Тебе легко забавляться, глядя на себя (фр.).

— Милый Харви!

Она нагнулась и взяла его за руку. Костыли упали на пол.

В этот момент из Птичника донеслись звуки пианино. Они прислушались.

— Это Сефтон, — сказала Алеф. — Давай спустимся вниз, Харви, мне хочется спеть что-нибудь.

Возлюбленный сын мой!

Спешу ответить на твое письмо, чтобы заострить внимание на важности некоторых вопросов. Позволь мне повторить, как неразумно одиночество, на которое ты, по-видимому, обрек себя. Длительные периоды добровольного уединения разумны только в обстоятельствах надлежащего духовного наказания или самодисциплины. В иных случаях оно может способствовать порочному погружению в мир собственных фантазий. В очередной раз советую тебе бросить затворничество и начать служить ближним своим. Ты уже обрел опыт такого служения и способен применить его, дабы найти нуждающихся в твоей помощи. Я также настоятельно не советовал бы тебе продолжать столь упорные изыскания в области чинов и степеней архангелов! Поклонение ангелам ведет к идолопоклонству, от которого мы предостерегаем. Я связываю это замечание с твоим высказанным ранее желанием узреть откровение или знак свыше. Тебе должно хватить смирения, чтобы жить без таких излишеств. Позволь мне также попросить тебя в дальнейшем не приписывать Нашему Господу воинственный образ. Это своего рода «драматизация» того, что свято для нас, а в твоем случае — своеобразная форма эгоизма. Обрати взоры своей души на бедность, смирение, служение и любовь Христа. Цитируя послание о Галатах (3:20), Браунинг, как полагают, размышлял о значении этого послания с точки зрения догмата Троицы. Со временем будет полезно обсудить это подробнее. Мейстера Экхарта не отлучали от церкви, он также, хотя и безрезультатно, стремился к ереси, но никогда при жизни открыто не объявлялся еретиком. Некоторые из положений его учения признали еретическими в 1329 году, вскоре после его смерти. Эти обвинения сняли в 1980 году. Прошу прощения за короткое письмо. Проводи дни свои в трудах и молитвах, постоянных молитвах, будь искренним в стремлениях и поразмысли со всей серьезностью, в чем состоит твое призвание.

Твой смиренный брат in Christo,

отец Дамьен

Почтенный отец Дамьен!

Примите мою благодарность за Ваше письмо, очень любезно с Вашей стороны, что Вы так быстро отвечаете на мои письма. Я принимаю к сведению все Ваши советы и указания. Я сходил к обедне, исповедовался и познакомься с молодым священником местного прихода. Также я предпринял некоторые отступления от задуманного уединения, пытаясь, возможно менее успешно, помочь нуждающимся. Как Вы справедливо заметили, у меня накопился большой опыт… но организованная «общественная работа» отличается от уединенных трудов человека, «занятого своим собственным делом»! (Помню, мы как раз обсуждали, стал бы для меня благодатным путь нищенствующего францисканца.) Я всецело согласен с Вашим предостережением по поводу ангелов и архангелов и, безусловно, понимаю, что им не следует поклоняться, как Господу и Христу. В одной книге я прочел, что физическая боль может исцелить боль душевную, что тело усмиряет душу, открывая доступ к Господу. Я представляю их как Господню справедливость, чистилище, cum vix iustus sit securus [43] . Мне хотелось бы почувствовать, что у меня есть строгий и надежный ангел-хранитель, мне хотелось бы быть пораженным, подобно святому Павлу. Все это связано с моим собственным замечанием о блуждании во тьме, против которого, как я понимаю, Вы и предостерегали меня. Простите милостиво, прошу Вас, поток моих бессвязных мыслей, который, изливаясь из моей головы, обрушивается на Вас. Кстати (надеюсь, это не покажется Вам неуместным), я посетил ближайшую англиканскую церковь, при которой имеется бесплатная столовая, выдающая суп беднякам и бродягам, отстоял службу, входе которой Господь неизменно поминался местоимением женского рода (как «Она»). Насколько ужасно такое заблуждение? В конце концов, Господь выше человеческих половых различий, и изменение традиционного «Он» на «Она» приводит к возникновению бессмысленной попытки низведения Господа до человеческого уровня. Вы понимаете, о чем я говорю. (Я ни в коем случае не связываю это с моими ранними сомнениями насчет поклонения Деве Марии.) Если же говорить о женщинах, вступивших на путь служения Богу, то это совсем другой вопрос, и я вполне согласен с церковными догматами. Пожалуйста, не задерживайтесь с ответом, Ваши письма подобны манне в пустыне. Ваш покорный слуга и любящий сын,

Беллами

P. S. Возможно ли, что мы живем в последние дни мира и вскоре ожидается приход антихриста?

43

Добродетель жаждет только защиты (лат.).

Беллами, как правило, любил писать отцу Дамьену, высказывая ему свои сомнения и бурные протесты открыто, как старому другу. Этот добрый и почтенный священник помог ему избавиться от депрессии, донимавшей его гораздо сильнее, чем обычно. К отцу Дамьену ему посоветовал обратиться священник одной церкви в северном районе Лондона, которому Беллами, вконец измучившись, случайно исповедался. Тот священник высоко оценил терпение Анакса, тихо ожидавшего своего хозяина не только тогда, когда Беллами уныло и подробно описывал свои страдания в исповедальне, но и потом, в опустевшей церкви, во время его более непринужденного разговора с исповедником. Беллами упорно и страстно твердил о смерти и об отрешении от мира, и тогда священник упомянул отца Дамьена. С тех самых пор началась история пылких сыновних, почти ребяческих отношений Беллами с этим ведущим отшельническую жизнь наставником, которого он с трепетом посетил в уединенном аббатстве графства Нортумберленд. С первого взгляда Беллами влюбился в сей приют, в его древние серые стены, высящиеся в конце долины, в его уединение, тишину, неземную чистоту, полный и тихий порядок, в его очевидное и благодатное, почти тюремное ограничение свободы бытия. Только одно обстоятельство немного разочаровало Беллами: он ожидал, что его разговор с духовником будет происходить в сумрачной атмосфере монашеской кельи, через маленькое или зарешеченное оконце, а отец Дамьен встретил его в солнечной приемной, украшенной гравюрами с живописными местными пейзажами и обставленной жесткой полированной мебелью. Сам отшельник, не старый еще человек в черно-белом облачении, выглядел бледным и немощным, как растение, лишенное света. Лицо его покрывала сеть легких морщин, а длинные тонкие руки, покойно лежавшие на столе, казались противоестественно чистыми. Его сухие и прямые волосы отливали серебром, а взгляд умных голубых глаз поражал внимательной сосредоточенностью. Говорил он спокойно, хорошо поставленным, «педагогическим» голосом, время от времени благодушно улыбаясь с кротким смирением и задавая Беллами множество вопросов. Само его присутствие в этой комнате насыщало ее атмосферой безгранично больших возможностей. На все вопросы Беллами отвечал дрожащим от волнения голосом. Не считая их разговора, вокруг стояла полнейшая тишина, лишь однажды нарушенная звоном колокола. Беллами, вдыхая эту тишину и постигая безграничность возможностей этого человека, думал:

«Да, я нашел родной дом. Я обрету здесь все, на что желал бы израсходовать силы моей души, приобщусь к этой чистоте, правде и любви».

Та беседа длилась сорок минут, и в конце концов Беллами попросил принять его в орден.

Ему сказали, что он должен проявить терпение, и велели подождать. Тогда-то и завязалась их переписка. Спустя несколько месяцев отец Дамьен еще раз встретился с ним, но не для того, чтобы похвалить его, а скорее для того, чтобы предостеречь от заблуждений. Между тем Беллами активно занимался разрушением своей жизни. Шло время, и Беллами начал опасаться, что его возлюбленный наставник, поначалу воспринявший его намерения со всей серьезностью, разочаровался, вероятно распознав «истинное лицо» Беллами и сочтя его романтичным выдумщиком и закоренелым идолопоклонником, безнадежно «потворствующим собственным фантазиям». Поэтому, в сущности, ему упорно, но мягко отказывали. Холодные пальцы сомнения временами сжимали горло Беллами, слегка пугая его возможным рецидивом былого отчаяния. Уход с работы, отказ от квартиры и переезд в скромную комнатенку Уайтчепела, беднейшего района Лондона, принесли ему временное воодушевление, позволив бросить мимолетный взгляд или получить некоторое представление о сущности уединенной созерцательной жизни. Но все чаще былая безнадежная и затхлая тоска охватывала Беллами: неудовлетворенность, которую почти никто, и определенно никто из его ближайших дорогих друзей, совершенно не мог понять. Идея ухода от мира, дававшая ему прежде массу жизненной энергии, казалась теперь чем-то вроде фальшивого самоубийства, неким призрачным комедийным образом его смерти. Пагубную ошибочность его душевных метаний, видимо, и распознал отец Дамьен в ходе дальнейшего знакомства. Этот святой отшельник полагал теперь, что служение людям в данном случае может принести исцеление, оно способно по меньшей мере повысить прежде незначительный интерес Беллами к чужим страданиям и вывести его на некий реальный, более подлинный и свободный жизненный путь. Но «отшельническая инициатива» Беллами, судя по ее описанию, являлась бесплодной затеей, словно он искал близости с нищими и отверженными, чтобы просто посмеяться над ними. В его помощи не нуждались даже смиренные завсегдатаи бесплатной столовой при англиканской церкви. Никто, казалось, в нем не нуждался, все, как отец Дамьен, видели его насквозь. Беллами и раньше приходил к такому неутешительному выводу. И вот сейчас, окаменев от одиночества и страха в своей стылой комнатенке, Беллами вдруг осознал, что его пальцы давно выбивают дробь по столу.

«Да, — размышлял он, — я сворачиваю на грешную дорожку. Это постукивание призывает грех. Душа моя блуждает во тьме».

Отбросив письмо в сторону, Беллами уставился на дождевые струи, затуманившие оконное стекло.

«Слезы, — подумал он, — если бы на меня снизошла духовная благодать, то я смог бы выплакаться! Но я холоден и тверд как камень. О, если бы только мне дали новое испытание, явленное неким ангелом, звездой, вспышкой молнии, неким знаком».

Он вдруг услышал тихий стук по стеклу и увидел, что за окном маячит какой-то человек, чья рука искажает прямизну дождевых струй. Он пригляделся. Там стоял Клемент. Беллами бросился открывать дверь.

— Ты сидел, точно окаменевшее изваяние, мне никак не удавалось привлечь твое внимание. Кстати, ты знаешь, что у тебя не работает звонок? С тобой все в порядке?

— Да, да, я просто задумался. Да ты, я вижу, насквозь промок.

— Естественно, промок, раз не захватил зонт. Я оставил машину возле какого-то строительного пустыря, похоже, в этом районе начали сносить все дома подряд, надеюсь, хоть ее не разберут по винтикам, пока мы с тобой болтаем. Ты не возражаешь, если я повешу сюда плащ, чтобы стекла вода? Ну и запахи! Раковина, что ли, засорилась? Здесь у тебя адский холод, неудивительно, что ты сидишь в двух свитерах.

— Как любезно с твоей стороны, что ты зашел повидать меня, я так рад твоему приходу! Сколько сейчас времени?

— Три часа. Сейчас день, на тот случай, если ты совсем потерял счет времени. Беллами, садись…

— Погоди, я опушу монетку в счетчик и включу обогреватель…

— Брось, не суетись, я совсем ненадолго. Слушай, Лукас попросил меня рассказать тебе кое-что под строжайшим секретом.

— Что, что?!

— Тот парень, которого убил Лукас, ну, ты знаешь…

— Еще бы не знать!

— Так вот, он не умер. Врачи, очевидно, решили, что он мертв, а журналисты сообщили об этом в газеты, и Лукас тоже думал, что он умер, но он воскрес и заявился к Лукасу.

— Как, и Лукас ничего не знал?

— Нет, он страшно удивился.

— Но, Клемент, как замечательно, какая чудесная новость! Лукас, должно быть, ужасно обрадовался, такое облегчение! Значит, в итоге он никого не убил! Это просто чудо!

— О да, это здорово.

— Как великолепно! Подобно Лазарю, воскрес из мертвых. Его появление освобождает Лукаса от тяжкого греха. Рассеивает грозовые тучи. Ведь, когда я видел Лукаса, он выглядел таким… О, как мне хочется встретиться с Лукасом! Ты видел этого человека, как он выглядит?