Зелимхан

— Пусть они будут платой ему.

Оставшиеся от Юсупа восемнадцать тысяч высматривали русские и не замечали, что сосны движутся. Не каждый из них читал «Макбета». Зелимхан тоже не читал «Макбета». Зелимхан только укрывался от пикетов, чтобы устроить отряду хорошую засаду…

…Андроников допросил Бици. Андроников допросил Зезык. Писарь, как полагается, записал все в протокол. За неграмотных расписались.

— Ты Зелимхана жена?

— Я Зелимхана жена.

— Сколько тебе лет?

— Я родилась, когда турецкая война была.

— Когда началась или когда кончилась?

— Когда началась, я совсем маленькая была: когда кончилась, я немного больше была.

— Сколько же тебе лет?

— Не помню.

— Поди поговори с нею. Все равно… Пишите 35.

— Где Зелимхан?

— Зелимхан уже месяц с нами не был. Не знаю, жив ли он; не знаю, умер ли он.

— Расскажи кому-нибудь другому… Где Зелимхан?

— Зелимхана уже месяц с нами не было. Не знаю, жив ли он; не знаю,

умер ли он.

— Я повешу тебя и расстреляю твоих детей. Ты скажешь нам или нет, где Зелимхан?

— Начальник говорит, что он повесит тебя и расстреляет твоих детей, если ты не скажешь ему, где Зелимхан. Но ты не бойся; он не имеет права повесить тебя; не имеет права расстрелять твоих детей. Что он —

бог, что ли? Я русские законы тоже немного знаю.

— Скажи ему еще раз, толмач, что я не знаю, где Зелимхан. Не знаю — жив он; не знаю — умер он.

Переводчик растерянно улыбнулся князю: что, мол, с этакой бабой сделаешь — не понимает.

— Ваше сиятельство! Она опять то же самое говорит: «Не знаю», говорит.

— Ну ладно. Заговорит в городе.

Бици и Зезык неграмотны. Если бы даже они грамотны были, они думали бы, что заработанное Зелимханом — зелимхановское добро. Собственное, кровное. Так как зелимхановский труд — тягчайший.

Они сказали Андроникову:

— У нас в лесу много вещей брошено.

С тремя сотнями людей пошел Андроников в лес:

быть может, Зелимхан тоже в лесу. И с Бици тоже, чтобы указала. Выпростали из-под камней и трав захороненное. Андроников записал вещи в книжку и пообещал отдать все во Владикавказе: сейчас не может.

— Сейчас не надо.

Когда вернулись в Эшкал, Андроникова позвал ингуш Даут-гирей из Озига. Он что-то говорил князю, и князь позвал Данагуева. Они двое долго разговаривали с ингушами, с Даут-гиреем. И улыбались.

Андроников приказал собираться, завтра утром в 9 часов. Андроников приказал еще: одному офицеру пойти в Нелх и в Эрш. Офицер взял немного солдат (маленький начальник, вероятно, был офицер) и ушел, даже ружей не взяли солдаты. Так пошли. А потом в Эшкале слышно было, как гром ударил.

Переводчик сказал, что маленький офицер большое зло сделал. Что маленький офицер разломал все дома в Нелхе и в Эрше.

— Как?

— Порохом.

Утром вышли из Эшкала. Дагестанцы впереди пошли с Бици и Зезык. Дагестанцы пели. Потом солдаты шли. Солдаты пели. В самом конце казаки ехали. Казаки пели. Все пели. Радовались.

— Накопец-то мы вас в плен взяли.

— Это ничего, что вы нас взяли. Мы женщины и дети. Вы Зелимхана возьмите.

— Зелимхана тоже возьмем: он там поджидает внизу, чтобы мы его тоже взяли.

— Где поджидает?

— Внизу поджидает. Вчера Даут-гирей Андроникову сказал.

— Уо, уо, что будем делать? Князь, не ходи туда! Он не такой человек… Он войска не испугается.

— Ничего… Сегодня я узнаю, каков твой Зелимхан. Он против царя пошел. Он царской власти признавать не хочет. Он царских доверенных признавать не хочет… Что он? Не знает разве, что когда он нас не слушается, он царя не слушается. Добился теперь своего: жену отобрали. Какой он горец, если у него жену отобрали. Сегодня его тоже возьмем…

— …Говорил тебе, Бийсултан: молодой ты еще абреком быть. Чтобы абреком быть — волком надо быть. Ты еще щенок. Волчий щенок еще.

Семь пар сосен вползли на гребень скалистых гор, тех, которые перед главными. Перед снежными, за которыми ни ингуши, ни чеченцы. За скалистыми горами — казаки, русские станицы, города, тюрьмы, Сибирь…

— Только влезем, чтобы не видели они нас никак. Тогда Эльберт в Хамхи пойдет, тогда Эльберт лошадей приведет. Торопиться надо, чтобы хорошую засаду устроить.

Эльберт привел коней. Верхами торопились по гребню горы, не спускались к Ассе, на дно ущелья.

— Уо, Зльберт, ты свободный человек, мы все абреки теперь. Тебе, Эльберт, на хутор надо пойти, ружья достать. Все равно какие. Винтовку никто не даст — возьми, какие дадут. Если крымские ружья будут давать — все равно бери.

Ехали шагом, но летели будто. Под ногами коней горы, и не висят над спиной серые скалы, летели

будто.

— О, если бы отбить удалось. Отомстить— что!

Отомстить всегда удастся.

Ранняя ночь настигла на скалах. Утром поехали дальше и остановились скоро:

— Здесь.

Внизу перекинулся через Ассу четвертый мост. Если с того берега от моста прямо идти, то на пригорок, на котором памятник. За пригорком хорошо сидеть, за памятником хорошо сидеть. Совсем хорошо. Еще лучше будет, если на том берегу, на тех скалах тоже кто-нибудь сядет. Поделимся. Трое здесь, трое туда пойдут. Если на пригорок, на скалу с памятником солдаты захотят приступом пойти, вы им в спину Стрелять будете. Если не пойдут, тоже им в спину стреляйте. Дорогу вот мало видно. На этот кусок сколько их может войти.

Сидели в засадах, молча. О чем можно говорить в засаде? Ждать надо, рогатку для ружья строгать можно.

— Зелимхан, этого длинного черта я убью.

— Данагуева ты убьешь?

— Нет, Андроникова убью.

— Андроникова я убью. Андроников — начальник. Андроников моих в плен взял.

— Дагестанцы твоих к Андроникову привели — дагестанского Данагуева ты убить должен. Нас Андроников арестовал, нас Андроников ругал матерно, нас Андроников повесить грозился… Андроникова я убить должен. Воллай лазун, биллай лазун, я его убью.