Земля белых облаков

— Хо... хороший п... праздник... Мать надутая, а о... отец где-то лазит... — издевательски произнес он.

— В том, что Лукас и я не проявляем должного восхищения, ты, разумеется, ни в коем случае не виноват! — зло бросила Гвинейра ему в ответ. — Но, как видишь, я не дуюсь. Я буду присутствовать на празднике, буду улыбаться, а ты... ты прочитаешь письмо от Лукаса, который, к сожалению, в данный момент находится в Англии. Уже пора, Джеральд! В Холдоне все только и говорят про нас. Ходят слухи, что Пол... в общем, что он не Уорден...

Праздник состоялся через три недели в саду Киворд-Стейшн. Шампанское снова лилось рекой. Джеральд был снисходителен и даже разрешил устроить фейерверк. Гвинейра натянуто улыбалась и рассказывала гостям, что Пола назвали в честь обоих прадедушек. Кроме того, она не переставала указывать многочисленным гостям на очевидное сходство сына с Джеральдом. Сам же Пол мирно дремал в объятиях своей няньки. Гвин опасалась самостоятельно представить его обществу. Ребенок кричал как резаный, когда она носила его на руках, и раздражался, чувствуя ее прикосновение. Гвинейра осознала, что ей придется впустить ребенка в сердце и дать ему возможность укрепить свое положение. Несмотря на это, она не могла полюбить мальчика. Пол оставался для нее чужим, и, что еще хуже, каждый раз, когда Гвинейра смотрела на его лицо, она видела перед собой похотливую рожу Джеральда в злополучную ночь зачатия.

Когда праздник наконец-то завершился, Гвинейра укрылась ото всех в конюшне и дала волю слезам, уткнувшись в роскошную гриву Игрэн. Так она успокаивалась еще в детстве, когда чувствовала что-нибудь безысходное. Гвинейра лишь хотела, чтобы все это никогда не произошло. Она тосковала по Джеймсу и даже по Лукасу. Гвинейра по-прежнему ничего не слышала о своем супруге, а поиски, организованные Джеральдом, не принесли никакого результата. Страна была попросту слишком большой. Тот, кто хотел исчезнуть, обычно оставался незамеченным.

8

— Бей же, в конце-то концов, Люк! Один раз с силой ударь его по голове сзади. Он даже ничего не заметит!

Давая указания, Роджер расправлялся с очередным ревуном по всем правилам охоты на тюленей: животное умирало, а мех при этом оставался неповрежденным. Охотники убивали тюленей толстой дубинкой, нанося удар по затылку. Если при этом и проливалась кровь, то лишь из носа молодого тюленя. Сразу же после этого охотники начинали сдирать шкуру, даже не пытаясь выяснить, умерло животное или еще нет.

Лукас Уорден поднял дубинку и... снова опустил ее. Он просто не мог пересилить себя и ударить животное, которое доверчиво смотрело на него своими огромными детскими глазами. Кроме того, матери маленьких тюленей жалобно скулили вокруг него. Мужчинам же был важен только особенно мягкий и ценный мех детенышей ластоногих. Они бродили по отмели, где тюлени растили свое потомство, и убивали малышей прямо на глазах у их родителей. Скалы у берега залива Тауранга покраснели от крови, и Лукас с трудом сдерживал в себе тошноту. Ему было непонятно, почему мужчины вели себя так жестоко. Страдания животных интересовали их меньше всего; они даже шутили по поводу того, насколько мирно и беззащитно тюлени поджидали своих убийц.

Лукас отправился с группой охотников на тюленей три дня назад, но до сих пор не убил ни одного животного. Сначала вокруг, казалось, никто не замечал, что он помогал лишь снимать шкуры и носить их на корабль. Но теперь все настойчиво стали требовать, чтобы он тоже начал участвовать в охоте. Лукаса продолжало тошнить. Неужели это определяло мужественность? Что в убийстве беззащитных животных было честнее и порядочнее, чем в любви к стихам и живописи? Но Лукас устал задавать себе подобные вопросы. Он был здесь, чтобы доказать самому себе, что он сможет выполнять именно ту работу, которая помогла заложить основы богатства его отца. Сначала Лукас хотел устроиться на китобойное судно, но затем позорно отступил. Ему стыдно было в этом признаться, но он попросту сбежал — и это несмотря на то, что им уже был подписан договор, а мужчина, нанявший Лукаса, ему симпатизировал...

Лукас познакомился с Коппером, темноволосым китобоем с угловатым мрачным лицом типичного жителя побережья, в одном из пабов под Греймутом. Это произошло сразу же после побега с Киворд-Стейшн, когда он был настолько исполнен ненависти и ярости к Джеральду, что не мог ясно мыслить. Тогда он без долгих размышлений отправился на западное побережье, настоящее Эльдорадо для «суровых мужчин», которые гордо называли себя coasterи зарабатывали на жизнь китобойным промыслом, охотой на тюленей и поисками золота. Лукас хотел доказать, что он может сам заработать свое золото, что он — «настоящий мужчина». Позже он вернется домой сказочно богатым, нагруженным... чем? Золотом? Тогда ему следовало вооружиться лопатой и ситом для просеивания золотых крупинок и отправиться в горы, вместо того чтобы пытаться попасть на китобойное судно. Но так далеко в будущее Лукас не заглядывал. Ему хотелось просто уехать, желательно уплыть на корабле — тогда он смог бы превзойти своего отца при помощи его же собственного оружия. Но когда после долгой и богатой приключениями скачки верхом Лукас достиг Греймута, он обнаружил лишь бедное поселение, в котором, кроме трактира и пристани для кораблей, ничего больше не было. Все же в пабе Лукасу удалось найти сухой уголок, где можно было отдохнуть. Впервые за много дней он находился в настоящем доме. Одеяло все еще было сырым и грязным после ночлега под открытым небом. Лукас с удовольствием искупался бы в ванне, но к такому комфорту в Греймуте не привыкли. Лукаса это не удивляло. «Настоящие мужчины» мылись довольно редко. Вместо воды рекой лились пиво и виски, и уже после нескольких бокалов Лукас, собравшись с духом, рассказал Копперу о своих планах. Суровый житель побережья не сразу ответил ему.

— Ты не выглядишь как китобой, — заметил Коппер, всматриваясь в худое лицо Лукаса и его красивые серые глаза. — Но и не слабак... — Мужчина схватил Лукаса за предплечье и пощупал мускулы. — Почему бы и нет? Другим тоже приходилось учиться держать в руках гарпун. — Он засмеялся, но после этого пристально посмотрел на Лукаса. — Но выдержишь ли ты в одиночестве три или четыре года подряд? Не будешь ли скучать по портовым красавицам?

Лукас уже слышал, что теперь нужно заключать договор на два-три года, чтобы поступить на службу на китобойное судно. Раньше с легкостью можно было поймать кашалота прямо у побережья Южного острова, маори удавалось охотиться на животных даже со своих каноэ, но теперь эти золотые годы прошли. Прибрежных китов практически полностью истребили. Чтобы их найти, приходилось заплывать далеко в открытое море и пребывать вдали от берега неделями, если не годами. Но об этом Лукас беспокоился меньше всего. Мужская компания прельщала ого, так как существовала вероятность, что здесь он не отличался бы от всех остальных так сильно, как в Киворд-Стейшн, где он был сыном «овечьего барона». Он справился бы с трудностями — нет, он даже добился бы уважения и признания окружающих! Лукас принял твердое решение, да и Коппер, казалось, тоже был не против. Он смотрел на Лукаса с интересом, хлопал его по плечу, поглаживал его по руке с видом опытного моряка и китобоя. Лукасу было слегка стыдно за свои ухоженные руки, отсутствие на них мозолей и пока что все еще относительно чистые ногти. В Киворд-Стейшн над ним все время смеялись, когда он регулярно чистил их, но Коппер не делал никаких замечаний.

Наконец Лукас последовал за своим новым другом на корабль, подписал контракт на три года, в течение которых он обязан был находиться на «Притти Пег», а Коппер представил его шкиперу. Судно было небольшим, но, казалось, обладало такой же прочностью, как и его хозяин. Шкипер Роберт Милфорд был невысокого роста, но при этом состоял из одних мышц. Коппер отзывался о нем с уважением и расхваливал его способности главного гарпунщика. Милфорд поприветствовал Лукаса мощным рукопожатием, сообщил ему о размере зарплаты, оказавшейся до ужаса маленькой, и велел Копперу показать новичку его койку. «Притти Пег» готовился к отплытию. У Лукаса оставалось лишь два дня, чтобы продать свою лошадь, погрузить вещи на борт китобойного судна и занять грязные нары рядом с Коппером. Поначалу он был не против таких условий. Если бы Джеральд отправился на поиски сына, Лукас вскоре был бы уже далеко в открытом море, прежде чем новости о его исчезновении могли достигнуть Греймута.

Но пребывание на борту быстро отрезвило Лукаса. Уже в первую ночь блохи не дали ему нормально поспать; кроме того, его мучила морская болезнь. Лукас никак не мог взять себя в руки — каждый раз, когда корабль качало на волнах, его желудок протестовал. В темной каюте было еще хуже, чем на палубе, поэтому он решил ночевать снаружи. Но холод и сырость — во время шторма палубу заливало водой — заставили его быстро вернуться в каюту. Мужчины снова начали смеяться над ним, но в этот раз ему было не так обидно, потому что Коппер встал на его сторону.

— Он неплохой парень, наш Люк! — добродушно заметил он. — Но сперва ему нужно привыкнуть. Вот подождите, пока он пройдет крещение ворванью. Он всем еще покажет, поверьте мне!

Коппер пользовался уважением у членов экипажа. Он был не только отличным бортовым плотником, но и первоклассным охотником.

Его дружба была полезна Лукасу, а когда Коппер незаметно пытался прикоснуться к нему, это было довольно приятно. Возможно, такие прикосновения даже приносили бы настоящее удовольствие Лукасу, если бы условия гигиены на «Притти Пег» не были настолько ужасными. На корабле было немного пресной воды, и никто даже мысли не допускал, чтобы использовать ее для мытья. Мужчины не брились, сменного белья у них тоже не было. Уже через несколько ночей от китобоев и их кают воняло хуже, чем в хлеву в Киворд-Стейшн. Лукас кое-как попытался помыться морской водой, но это было нелегко и приводило к новым приступам смеха у членов экипажа. Лукас чувствовал себя грязным, все его тело было покрыто следами от укусов блох, и ему было стыдно за свое состояние. При этом стыдиться было совершенно необязательно: остальные мужчины, казалось, были довольны обществом друг друга и не воспринимали вонь немытых тел. Лукас был единственным, кого это беспокоило.