Земля Без Короля

Есть и такие, которые питают пристрастие к мясу людей определенного баронства или города, а то и одной семьи. Все они ненавидят тех, кто в состоянии причинить им наибольший вред: лучников и волшебников. Менестрели часто поют легенду о Маерданте, у которой погибла чуть не вся семья — сначала дяди, потом дочь, а потом сын, — из-за того, что те были способны заклинаниями отгонять темных летунов, повадившихся поедать их овец. В конце концов она сама выдумала заклинания, которые позволили ей принять образ ночного червя, и в таком виде затаилась рядом со своим почти опустевшим домом.

Когда появился очередной крылатый охотник, ей удалось уцелеть и самой убить чудовище только потому, что он проникся любовными чувствами к неожиданно попавшейся самке, а не растерзал ее в первый же момент.

Тело, найденное слугами, пришедшими за своей тяжело израненной хозяйкой, оказалось шестидесяти футов в длину от плеч с огромными кожистыми крыльями до конца щетинившегося шипами хвоста. Даже истерзанное в схватке, мертвое чудовище выглядело таким изящным и таким смертоносным, что мало кто решался приблизиться к нему. У него было множество заостренных голов, и каждая из них заканчивалась клювом, похожим на птичий, но длиной равнявшимся росту высокого мужчины и усеянным множеством острых, похожих на акульи зубов; а глаза были белыми пятнами без какого-либо подобия зрачка. Даже жрецов кидало в дрожь, когда им приходилось по каким-то причинам оказываться рядом с мертвым страшилищем.

А этот ночной червь казался меньше других, но зато обладал чудовищными челюстями. Они, жадно щелкая, тянулись к Эмбре, и влечение, которое испытывала к девушке эта тварь, нисколько не походило на любовное.

Если, конечно, не считать любовью стремление пожирать свежеубитых, залитых еще дымящейся кровью волшебниц.

Владычица Самоцветов сплюнула в ладонь и, запинаясь, произнесла слово власти, которое она надеялась не применять еще многие и многие годы. Оно эхом разнеслось вокруг, а девушка резко взмахнула рукой и швырнула капли своей слюны в одну из раззявленных глоток. В то же мгновение по всему ее телу разлилась болезненная слабость, причиной которой, как она хорошо знала, послужило использование именно этого заклинания, и волшебница громко застонала.

В это мгновение к ней метнулась еще одна голова; громко клацнули темные зубы. Эмбра из всей силы оттолкнула ее, бросилась в сторону и, отчаянно дергаясь и извиваясь всем телом, покатилась по груде щепок. Ветви хлестали ее кожу, как языки пламени, и от этой боли подступавшая к горлу тошнота исчезла как не бывало.

Ночной червь, во чреве которого начало действовать заклинание, забился в конвульсиях, отчаянно выбрасывая во все стороны длинные черные шеи. Эмбра откатилась подальше и сквозь стиснутые зубы прошипела еще одно, последнее слово, которое должно было довести ее магическое действо до конца.

Ночь взорвалась, рассыпавшись крупным дождем яростного колдовского пламени и клочков погибшего чудовища. Покрытая густой росой земля сотряслась. Поблизости испуганно вскрикнули двое мужчин.

Кровь забрызгала все ближние деревья и капала с листьев, громко шлепая по земле. Сырое дерево и обрывки плоти, шипя, тлели в угасавшем пламени, а черные капельки, разлетевшиеся после взрыва, оседали на спутанных ветвях и одежде троих беглецов. Из тех мест, куда попадали капли, поднимались тонкие струйки дыма.

Владычица Серебряного Древа дымящимся лоскутом ночной рубашки стряхнула с ноги чуть выше колена крупный горящий клок. Судорожно хватая ртом воздух, она попыталась загнать обратно подступавшую к горлу рвоту… и каким-то образом ей это удалось.

— Змея в Тенях! — устало, почти не повышая голоса выругалась она (это было самое крепкое выражение из всех, употреблявшихся в Долине).

Освободившись от воткнувшегося в кожу острого как кинжал обломка ветки — Эмбра просто выдрала его вместе с клочком кожи, оставив на ребрах кровоточащую ссадину, — она раз жадно глотнула холодного ночного воздуха, несколько раз моргнула и взглянула в глаза Хоукрилу Анхару.

Волосы латника тлели в тех местах, на которые попала кислотная сукровица ночного червя, а на его покрытом каплями пота и пятнами копоти лице застыло выражение благоговейного ужаса. Краер, так же как и оба его спутника облепленный ошметками внутренностей монстра, встал рядом с другом и, не говоря ни слова, протянул Эмбре темный сверток, в котором она узнала свою одежду, положенную в мешок.

— Потом, — огрызнулась она и повелительно взмахнула рукой вдоль просеки, проделанной в лесу ее первым заклинанием. Когда ни один из мужчин не пошевелился, она проворчала нечто невнятное и заковыляла вперед в одиночестве. Эти двое были не героями, а парой остолбенелых идиотов…

— Может быть, вы что-то не поняли в словах «целая и невредимая»? — мягким тоном спросил барон Серебряное Древо, отводя холодный взгляд от движущегося изображения под потолком. Трое волшебников разом подняли на него глаза, и на их потных лицах отразился страх.

— Я… я молю о снисхождении, господин, — пробормотал Ингрил Амбелтер (он прекрасно умел угадывать почти все прихотливые перемены настроения своего хозяина). — Колдовство госпожи Эмбры…

— … Оказалось более мощным, чем вы ожидали, — закончил за него барон Фаерод, и голос его был резким и холодным, как лезвие меча. — Она моя дочь, любезные маги. Я рассчитываю, что вы приложите все усилия и что ваши действия будут, скажем так, достаточно аккуратными.

В комнате повисла напряженная тишина. Глядя куда-то в пространство, барон вскинул брови и добавил нежным, прямо-таки шелковым голосом:

— Ваша магия будет защищать каждый волос на ее голове, любезные волшебники, каждый дюйм ее кожи, которую она с такой готовностью демонстрирует прохожим авантюристам… Разве не так?

Все трое промолчали. Барон Серебряное Древо склонил голову и так же молча посмотрел сначала в одно потное лицо, потом во второе, в третье, дожидаясь, пока каждый из магов, хоть и с заметной неохотой, не ответит ему кивком. После этого он повернулся и вновь принялся созерцать висевшее под потолком изображение леса на противоположном берегу реки, совершенно игнорируя почти внятное бормотание и косые взгляды, которые метнули на него все трое магов, перед тем как вернуться в свои углы и заняться новыми заклинаниями.

Один из той троицы был менее разговорчив, чем остальные двое, и поэтому, как обычно бывает, часто оказывался незамеченным в тени своих более напористых сотоварищей. Его звали Кламантл Бейрлдоун, и все это время он, ничего не говоря другим волшебникам и барону, создавал могущественное колдовство: заклятие против Владычицы Самоцветов. Раз уж ее волшебные силы представляли собой единственную проблему — конечно, без нее эти двое бродяг из Черных Земель не смогли бы устоять против колдовства Серебряного Древа, — то пусть собственные чары разрушают ее самое, пока она не окажется сломленной и не преклонится снова перед отцом телом и душою.

Если такой день когда-нибудь наступит… в чем он, впрочем, очень сомневался. А до тех пор пусть заклятие остается при ней. Каждый раз, когда ей придется колдовать, волшебство будет высасывать из нее часть силы, она будет постоянно слабеть и в конце концов обратится в ходячий скелет, в котором жизнь сохранится лишь до тех пор, пока она не вздумает вновь прибегнуть к колдовству.

Губы Кламантла медленно растянулись в довольной улыбке. Он шепотом проговорил последнее слово своего заклинания. Да будет так! О нем и впрямь часто забывали.